. -- завывал обтекавший поезд воздух.
(Эрик стоял, погрузившись в смесь желтого света с темнотой, слушая
окружавшие его шумы, держась рукой за холодную железную стойку.) "Вы сходите
или нет? -- просочилось сквозь стук колес, -- Давайте, мы с вами поменяемся
местами ..." Независимо от своей воли, Эрик оказался вовлечен в
странно-стесненные медленные перемещения ... А-а, это он едет в вагоне
метро!... Кругом тряслось и корчилось многотелое многоголовое сверхсущество,
состоявшее из стиснутых до взаимного проникновения людей. "Мне тоже сходить,
товарищ. -- вмешался женский голос, -- Давайте, и я с вами поменяюсь." Эрик
отдрейфовал куда-то в сторону и прислонился лбом к вечной, как коммунизм,
надписи "Не прислоняться, двери открываются автоматически" ... прохладное
стекло приятно холодило кожу. Позади окна медленно плыли бронзовые буквы:
К... р... а... с... н... о... пресненская. Поезд заскрипел тормозами и встал.
вери вагонов зашипели и отворились.
     Куда Эрик едет?... Почему после того, как он заснул на станции Площадь
Свердлова, в цепочке его воспоминаний зияет черный гулкий провал? Кто его
разбудил утром?...
     Он зажмурился и помассировал виски ... нет, память была пуста, как
заброшенный колодец. "Осторожно, двери закрываются. -- четко выговаривая
слова, сказала механическая женщина, -- Следующая станция -- Белорусская."
Эрик вдруг вспомнил темный широкий проход, пронизанный лучами фонарей ...
что это?... отголоски вчерашнего путешествия по канализации?... Он
почувствовал неясную тревогу -- в темном проходе произошло что-то важное.
"Господи! -- посетовал справа от Эрика солидный мужчина средних лет, --
Ведь десять часов уже, а все час пик!" "А я тебе говорю, что Куролесников
негодяй и подлец!..." -- убеждала тощая мужеподобная брюнетка слева от
Эрика свою подругу -- полную женственную блондинку. "Станция Белорусская, --
вмешалась механическая женщина холодным до фригидности голосом, --
переход на Горьковско-Замоскворецкую линию." Тесемки ушанки Эрика болтались,
развязанные, под подбородком ... а ведь он, помнится, завязал их мертвым
узлом ... Почему в его памяти, как рыбья кость, застряло странное слово
"молоточник"?... Он сунул руку во внутренний карман -- пистолет, глушитель
и бумажник оказались на месте. Пол в широком темном проходе был мраморным,
как в метро ... может, это и было метро?... Почему его дубленка стала такой
грязной?...
     "Осторожно, двери закрываются. -- об®явила механическая женщина, --
Следующая станция -- Новослободская." Многотелое многоголовое сверхсущество
с нечеловеческой силой с®ежилось в отчаянном усилии вместиться в сдавленное
пространство поезда. Обрывки воспоминаний заметались в голове Эрика, как
раненые птицы. Слепые бельма выключенных телевизоров немигающе уставились на
него из-под потолка вагона. Эрик почувствовал, что его сознание меркнет, но
не испугался -- ибо знал, что его тело развило способность к
самостоятельному существованию.

     Он вернулся в свое тело, когда то шло куда-то по улице. Мела метель --
настолько густая, что было почти темно. Тело дошагало до угла, повернуло
налево, пересекло улицу и вошло в какой-то двор -- четко и целеустремленно,
будто имея перед собой ясно поставленную задачу. Что оно собирается делать?
Осторожно оглядываясь, тело выбралось через какую-то калитку в узкий
переулок и оказалось перед высоченным бетонным забором с колючей проволокой
наверху. "Что это?... -- удивился Эрик, -- Похоже на тюрьму." Из
расположенного рядом под®езда выползла крошечная оборванная старушонка и,
сгибаясь под ударами вьюги и бременем лет, заковыляла по тротуару. Из-под
ворот заброшенного гаража выскочила мутантная кошка-летяга, повела кругом
шальными желтыми очами, взлетела по забору, перемахнула через колючую
проволоку и исчезла на той стороне. Эрик проследил взглядом ее траекторию и
остолбенел -- заполняя весь горизонт, за забором высилась башня Лефортовской
тюрьмы. Зачем его сюда принесло?!... Он перехватил бразды правления своим
телом, резко повернулся и пошел в обратном направлении.

     Когда тело и сознание Эрика соединились в следующий раз, он выходил из
метро на станции Арбатская. Он прошел мимо кинотеатра "Художественный",
пересек Бульварное Кольцо и углубился в лабиринт арбатских переулков.
Некоторое время он блуждал без цели и направления ... и наконец обнаружил
себя в центре какого-то двора, созерцающим странный -- круглый, как колонна,
-- дом. Эрик дернул входную дверь -- та распахнулась. Преодолевая непонятно
откуда взявшийся неимоверно сильный ветер, Эрик поднялся по винтовой
лестнице на крышу -- круглую площадку радиусом метров десять. Там стоял
одетый в черную каракулевую шубу старик. "Хотите, я почитаю вам стихи?" --
спросил старик, потирая изборожденный морщинами лоб. Тут-то Эрик и понял,
что старик является галлюцинацией -- скорее всего, безвредной ... -- так что
можно расслабиться и отдаться поэзии! (И словно в доказательство его
умозаключения тучи на небе превратились в гроздья голубой ваты, а падавший
из них снег -- в лепестки роз.) "С удовольствием!" -- ответил Эрик и отошел
в сторонку, чтобы не мешать.


Прочитанное стариком стихотворение

    Вечер. Пустынные коридоры. Одиночество.
    Близкие и родные рассеяны по земному шару.
    Сорок прожитых лет висят за плечом бесполезным сроком.
    Глухая боль в сердце и непривычное отсутствие мыслей.
    Боль в сердце --
           из-за нанесенных мне и нанесенных мною ран и разочарований.
    Отсутствие мыслей --
               неиспытанное доселе чувство --
                                   льется на разлинованную бумагу.

    За окном комнаты -- смех ... Господи, почему я здесь никому не нужен?
    Господи, почему туда, где я нужен, я никак не могу добраться?
    Господи, почему тех, кто мне нужен, никогда не бывает рядом?

    Когда-нибудь, в один из таких вечеров, я закончу все разом.
    Что я несу ... у меня не поднимется рука сделать такую глупость!
    У меня слишком много аппетита и интереса к жизни!
    (А изнутри кто-то неприятным голосом возражает:
         "Аппетит и интерес к жизни?... Побойся Бога!
          Раньше -- может быть, но только не сегодня.
          Сейчас ты ощущаешь лишь тоску и щемящую боль в сердце.")

    Ну и что?... Я знаю точно -- боль и тоска отступят!
    Они скоро снимут свои ледяные ладони с моего тела.
    (А изнутри кто-то неприятным голосом возражает:
         "Так-то так, но ведь с каждым годом боль становится все острее!
          А приступы тоски одолевают тебя все чаще и длятся все дольше!
          И когда-нибудь, в один из таких вечеров ...")

    Ерунда! Отнять собственную жизнь у меня просто не хватит духа ...
    Как бы ни было больно, полное забвение еще страшнее!
        ("Подожди, скоро боль пересилит трусость ... такое уже случалось.
          Не ты будешь первым и не ты -- последним!")

    Господи, надо же так расклеиться (говорю я себе), даже слеза прошибла ...
    Да полно себя жалеть -- завтра будет новое утро!
    Завтра появятся новые люди и новые впечатления.
    Завтра придет письмо от кого-нибудь, кто меня любит.

    Я закрываю глаза и расслабляю мысли,
         а потом повторяю про себя раз за разом --
             новые люди и новые впечатления, ощущение чего-то достигнутого.
    И главная цель в жизни: защитить тех, кого любишь, от враждебного мира.

    (А изнутри кто-то неприятным голосом возражает:
         "Мир сильней тебя -- защитить никого не удастся.
          И когда-нибудь, в один из таких вечеров ...") 

Старик закончил стихотворение и поклонился.
     "У меня есть вопрос. -- шагнул вперед Эрик, -- Когда написано это
стихотворение и от чьего лица?" Тучи на небе вернулись к своему
естественному состоянию, а лепестки роз опять стали снежинками. "На прошлой
неделе. -- лаконично отвечал старик, -- От моего." "Я не хочу показаться
невежливым, -- удивился Эрик, -- но 'Сорок лет', упомянутые в стихотворении,
никак не могут быть вашим возрастом." Несколько долгих секунд царило
неловкое молчание, потом старик разлепил свои тусклые и морщинистые, но
невидимые под респиратором, губы: "Н-да ... -- он, очевидно, был смущен
из-за вскрывшегося обмана, -- В таком случае, молодой человек, стихотворение
написано от вашего лица!" "Этого тоже не может быть. -- не согласился Эрик,
-- Во-первых, мне не сорок, а только тридцать, лет. Во-вторых, у меня нет
родных. И в-третьих, все мои близкие живут в Москве -- а вовсе не 'рассеяны
по земному шару'! -- он помолчал, а потом добавил, -- Кстати, их всего трое
... так что слово 'рассеяны' в любом случае является преувеличением ..."
     "На вас не угодишь, молодой человек ... -- несколько раздраженно
заметил старик, -- Может, вы просто не любите и не понимаете поэзии?" Эрик
заколебался ... его придирчивость действительно могла быть обусловлена
неприятием всего жанра, а вовсе не низким качеством данного его образца.
"Если вы предпочитаете прозу, -- продолжал старик, -- я могу прочитать вам
рассказ или сказку ... -- он на мгновение закатил глаза, видимо, выбирая
подходящее прозаическое произведение, -- ... скажем, легенду о бездетной
чете колибри ... хотите?" "Э-э ... -- промямлил Эрик, не желая оскорбить
пожилого человека, -- ... я, вообще-то ..." "Это очень красивая, очень
старинная и очень редкая легенда! -- торопливо заговорил старик, --
Давым-давно на берегу безграничного океана жила молодая чета колибри. Они
очень любили друг друга и были счастливы во всех отношениях, за исключением
одного: у них никак не заводились птенцы. Как-то раз, в одно прекрасное
росистое утро самка колибри нашла на песчаном берегу океана крупную
жемчужину и отнесла ее в гнездо. Она хотела, чтоб ее возлюбленный
полюбовался находкой, но тот улетел собирать нектар цветов. Сидя на краю
гнезда, самка созерцала блестевшую в лучах утреннего солнца жемчужину ... С
окена дул легкий бриз, воздух был напоен ароматами тропических растений.
Вокруг шелестели пальмы, светло-голубое тропическое небо покрывало мир
ласковым шатром. 'Смотри, дорогой, -- шутливо прощебетала самка, когда ее
возлюбленный вернулся в гнездо, -- Я наконец снесла яйцо!'; 'О как я рад,
как безмерно счастлив!' -- воскликнул самец ..."
     "Погодите! -- вскричал Эрик, -- Я, кажется, слыхал эту легенду раньше
... -- он на мгновение задумался, -- Точно слыхал! Я знаю, что случится
потом: когда обман самки вскроется, самец в ярости покинет ее и поклянется
страшной клятвой, что никогда не вернется назад. Через три дня несчастная
самка умрет от одиночества и несчастной любви, а жемчужина почему-то
превратится в необыкновенно ядовитый минерал." "Странно ... -- пролепетал
красный от стыда старик, -- Уверяю вас, молодой человек, это очень старинная
и очень редкая ..." "Я вспомнил! -- перебил Эрик, -- Мы проходили вашу
легенду в школе ... и не легенда это, кстати, а рассказ какого-то
современного писателя ... я даже помню название: 'Камень'!"
     Не ввязываясь в дальнейшие споры, старик исчез. Эрик оказался стоящим
перед дверью странного круглого здания. При ближайшем рассмотрении дверь
оказалась забита крест-накрест досками.
     Четко, как гвардеец, Эрик повернулся кругом и пошел прочь.

     Когда он очнулся в следующий раз, было уже темно. Метель кончилась --
что и позволило Эрику сразу же заметить произошедшее в его отсутствие
изменение. А именно: все предметы, за исключением людей и их одежды, стали
почему-то зеркально отражающими! Он ясно видел вереницу своих отражений на
стене ближайшего дома, на тротуаре, на кузове проезжавшего мимо грузовика
... На эти, так сказать, первичные образы накладывались вторичные -- к
примеру, отражение тротуарного отражения в стене дома и наоборот. И так
далее -- третичные образы, четверичные ... Эрик поднял голову и увидал
вогнутый зеркальный купол, накрывавший город сверху. Господи, кто все это
сделал и зачем?!... Он на мгновение провалился в черное забытье ... и тут же
вернулся в себя, зная ответ на свой вопрос -- будто нырнул на дно океана за
жемчужиной всеобщего знания. Ответ поражал простотой: за гражданами
зеркального мира легче следить! Эрик рассмеялся, радуясь собственной
догадливости: действительно, если коэффициент отражения зеркальных
поверхностей близок к единице, то многократно отраженные лучи могут
распространяться от об®екта на очень далекие расстояния. А раз так, то за
человеком можно проследить по цепочке его отражений! Обучи кэпэгэшников
разбираться в перепутавшихся образах многих людей -- и пусть себе следят за
подозреваемыми, не выходя из кабинетов! Да чего там кэпэгэшники ... такую
работу может выполнить и ЭВМ!! Эрик присел на корточки и попытался сцарапать
зеркальные слой с тротуара, однако серебристая субстанция держалась крепко.
Проходившая мимо девица шарахнулась в сторону, испуганно оглянулась и
ускорила шаг.
     Стой!... а если подозреваемый зайдет в закрытую со всех сторон
комнату?!...
     Несколько секунд Эрик лихорадочно размышлял, а потом догадался:
наверняка, это запрещено Уголовным кодексом СЕКР!!... В каждом помещении по
закону должно быть отверстие -- окно или незакрывающийся дверной проем
... более того, стены комнат по закону не должны образовывать геометрически
правильных фигур -- чтобы траектории отражений не замыкались, а заполняли
доступное пространство всюду-плотной массой взаимно-пересекающихся
расходящихся лучей! Эрик восхитился хитроумием и математической
изобретательностью КПГ ... зря говорят, что они все идиоты!... И тут же ему
стало страшно -- ибо день и ночь, что бы он ни делал и где бы ни находился,
недреманно-всевидящее око КПГ следило за ним! Он почувствовал себя муравьем,
мечущимся под об®ективом микроскопа ... однако виду решил не подавать.
     Он выпрямился, расправил плечи и гордо выпятил подбородок, показывая
следившему за ним по цепочке изображений кэпэгэшнику (а может быть, компьютеру),
что догадывается об их подлых приемах, однако нисколечко не боится.

     Когда Эрик вернулся в себя в следующий раз, поверхности предметов уже
перестали отражать ... КПГ почему-то отказался от этого трюка. А может,
зеркальный мир -- так же, как и старик на крыше круглого дома, -- был
галлюцинацией?... Сознание Эрика раздвоилось: он, вроде бы, понимал, что с
восприятием действительности у него что-то не в порядке, но все же не мог
удержаться от нелепых, а зачастую и опасных, выходок. К примеру, сейчас ему
взбрело в голову, что нужно во что бы ни стало разыскать ту, изданную до
85-го года книгу, из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор. С одной
стороны, оставлять книгу под ковриком своей бывшей соседки было
действительно нехорошо -- бедная женщина могла попасть из-за этого в беду.
С другой стороны, его арест при попытке достать крамольную книгу ничем Вике
Марковой не поможет ... скорее наоборот! Несколько минут он размышлял, как
должен поступить в такой ситуации смелый и порядочный, но в меру
благоразумный, человек ... и пришел к выводу, что на месте разберется. Эрик
огляделся: он стоял у метро Новослободская -- всего лишь в пятнадцати
минутах ходьбы до его бывшего дома ... Это был знак свыше! -- он торопливо
пересек Каляевскую и пошел по направлению к Маяковке. Ветер и метель стихли,
толпы народа на темных улицах поредели. В магазинах кишели самые
неорганизованные и самые хладнокровные граждане, отложившие новогодние
покупки до последней минуты. Эрик пересек Четвертую Тверскую-Ямскую,
прокрался в темную арку дома номер 13 и осторожно заглянул за угол.
     Вход в его бывший под®езд и стоявшую рядом скамейку заливал яркий свет.
Ничего не происходило. Чувство опасности кололо в виски Эрика острыми
блестящими иглами: впереди ждало что-то неопределенно-угрожающее. Он закрыл
глаза, пытаясь просчитать, где кэпэгэшники могли устроить на него засаду ...
однако мысли растекались, оставляя лишь смутное ощущение угрозы ... угрозы,
связанной с его бывшей квартирой. (Господи!... что у него с головой?! Почему
он потерял способность концентрироваться?...) Эрик подсунул пальцы под очки
и помассировал веки, потом тщательно осмотрел двор -- но никого не обнаружил
... то ли наблюдение было снято, то ли следившие за под®ездом топтуны не
захотели утруждаться в новогодний вечер. Оставалась лифтерша -- увидав Эрика,
старая карга могла стукнуть в милицию. И как совпало: стоило Эрику подумать
о лифтерше, как дверь под®езда отворилась и укутанная до глаз старушечья
фигура заковыляла в сторону входа в домуправление ... старуха пошла в туалет!
А, может, перехватить стаканчик чайку!... Или посудачить со своей лучшей
подругой из третьего под®езда!!... Она даже не заперла за собой дверь!!!...
Последнее обстоятельство окончательно развеяло сомнения Эрика в
целесообразности задуманной операции -- он выбрался из укрытия и быстрым
шагом направился к заветной двери. Чувствуя себя уязвимым, как боец под
перекрестным огнем, он пересек двор и вошел в под®езд. Лифт стоял внизу --
он осторожно закрыл дверь, нажал на кнопку возьмого этажа и сдвинул
респиратор под подбородок. На стене кабины висел последний антиникотинный
шедевр старика Бромберга:

            Куренье -- вред, табак -- отрава!
            Доводит он до ПРЕСТУПЛЕНЬЯ!
            Все сигареты, даже "Ява",
            Должны считаться НАКАЗАНЬЕМ. 

Эрик усмехнулся очевидному плагиату, вышел из кабины и, не закрывая двери,
неслышными шагами подошел к викиной квартире. Трясущейся рукой он приподнял
край коврика и увидал завернутую в газету книгу -- в точности, как он
оставил. Где-то наверху раздался звук открывающейся двери и детский смех.
Сердце Эрика колотилось в груди, как самый большой, самый гулкий барабан
оркестра. Лампочка под потолком лестничной площадки бросала тусклый луч на
свежевыцарапанное слово "хуй" на свежевыкрашенной в нежно-салатовый цвет
стене. За дверью викиных соседей звучал ушераздирающий визг модного ансамбля
со странным названием "Московские Сорочки" (ходил слух, что они начинали с
рекламы мужских рубашек). Эрик засунул сверток с книгой в карман дубленки и
направился к лифту.
     Потом остановился ... какая-то подспудная, неосознанная мысль не
разрешала ему уйти. Что-то он здесь оставил ... что-то, за чем всегда хотел
вернуться ...
     Кот!... Он забыл про Кота!...
     Ни секунды не сомневаясь в необходимости предстоящего действия, Эрик
беззвучно закрыл дверь лифта и на цыпочках спустился на два этажа. Отовсюду,
как во сне, раздавались угрожающие шумы и шорохи -- пробивавшиеся сквозь
стены голоса, музыка, детские крики ... За надежно запертыми дверями квартир
люди накрывали праздничные столы, раскладывали по пакетам новогодние подарки,
ждали гостей. Звуки живущего своей жизнью двенадцатиэтажного дома казались
сейчас особенно пугающими -- но не исходившей от них угрозой, а равнодушной
безразличностью серой громады к тому, что не охвачено сферой ее
микроскопических интересов. Дверь бывшей квартиры Эрика была опечатана -- он
приложил к ней ухо, но не услыхал ничего. Проведя кончиками пальцев сверху
по дверной раме, он достал (очевидно, не найденный при обыске) запасной ключ
и вставил его в замочную скважину. Потом спохватился -- вытащил из
внутреннего кармана пистолет и навернул на него глушитель. С почти неслышным,
но все же оглушающим, щелчком он отпер дверь (бумажные полоски печатей
лопнули и заколебались на сквозняке) и вошел в квартиру. Чувство
неопределенной угрозы сдавливало его грудь, затрудняя дыхание.
     Посреди передней валялась опрокинутая тумбочка. Пол усеивали осколки
разбитого стенного зеркала. Эрик поставил замок на собачку, затворил дверь,
сунул ключ в карман и переложил пистолет в правую руку. "Кот!" -- шепотом
позвал он в сторону двери в спальню. Ответом была тишина. "Кот!" -- шепотом
позвал он в сторону кухонной двери. Ответом была тишина.
     Неслышно ступая меж осколков стекла, Эрик прошел на кухню. Где-то
бесконечно далеко, то ли на пятом, то ли на седьмом этаже, раздался
неопределенный шум. Ароматы разорения