ившейся надеждой, увидав, что одна
спинка минтая осталась на столе. Эрик поводил над рыбиной кухонным счетчиком
Гейгера (радиоактивность в пределах допустимого), разрезал на куски и бросил
в закипавшую воду. Затем вымыл руки и отправился в туалет. Кот остался на
страже возле своей миски. Выйдя из туалета, Эрик пошел чистить зубы. По
квартире поплыл омерзительный запах вареного минтая.
     Через пять минут котячий ужин был готов. Эрик снял миску с плиты (Кот
яростно терся об его ноги), обдал рыбу холодной водой и извлек хребет --
чтобы глупый зверь не подавился от жадности. Пока Кот ел, Эрик еще раз вымыл
руки, принял соду от изжоги, переключил кондиционер на половинный забор
внешнего воздуха с полной очисткой и постелил постель. Стариков портфель
остался лежать на полу прихожей рядом с куском отодранных обоев. Эрик прошел
в спальню, разделся, погасил свет и залез под одеяло. Минуты через три он
почувствовал, как неслышно подкравшийся Кот запрыгнул на кровать, подлез,
урча, под одеяло и прижался теплым меховым боком к ноге любимого хозяина.
"Один ты меня любишь." -- сонно пробормотал Эрик.
     Хорошо ли, плохо ли -- но еще один день жизни был выжит.



Краткое содержание (пропущенной) второй главы:


     В портфеле старика оказывается изданная до 1985-го книга. Эрик успевает
ее спрятать, но его все равно арестовывают за хранение антикоммунистической
литературы и увозят в Лефортовскую тюрьму.
     Пропущенную главу можно прочитать здесь.




29 декабря

     А иногда Эрик оказывался в каком-то южном городе с широкоми тенистыми
улицами и чистым воздухом. Знойное солнце светило с бледного тропического
неба, воздух наполняли запахи экзотических цветов. Где-то далеко, за крышами
домов, виднелся край океана. Одетые по-летнему молодые женщины сидели в
оплетенных вьюном беседках. Эрик не знал, что привело его в этот город, -- у
него не было здесь никаких дел. Он просто шел, без цели и направления, по
какой-то улице.
     Но вдруг в пестрой праздничной толпе мелькал серый лоскут. У Эрика
опускалось сердце -- Человек В Сером Костюме был здесь! На солнце быстро
наползала черная тень. В груди зарождалось ощущение тревоги. И тут же
раздавался ужасающий грохот, а земля начинала колебаться. Дома рушились,
вздымая тучи пыли. Люди с неслышными криками метались по улицам и гибли под
обломками зданий.
     А потом становилось душно. Откуда-то появлялись клубы ядовитого пара. У
Эрика начинало щипать в горле -- где же его респиратор? Люди вокруг
корчились и падали в конвульсиях на землю.
     И в тот самый миг, когда судорога окончательно перекрывала горло, Эрик,
задыхаясь, просыпался. 

* * *


     Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом открыл глаза
-- взгляд его упирался в кирпичную стену. Невыносимо громко (казалось, прямо
над ухом) звенел звонок. "Вставайте, молодой человек ... -- увидав, что Эрик
проснулся, седоусый перестал трясти его за плечо, -- До прихода охранников
матрасы должны быть убраны."
     Эрик откинул одеяло и сел.
     Камера кишела людьми. Заключенные, спавшие на полу, складывали
постельные принадлежности в три неаккуратные стопки у стены. Заключенные,
спавшие на кроватях, выравнивали полосы одеял и клали квадраты подушек на
середины изголовий. Человек пять-шесть мочились в парашу.
     Звонок издал заключительную трель и умолк. Камера утонула в равномерном
гуле голосов.
     Потирая затекшую шею, Эрик встал и отнес постельные принадлежности к
стопкам у стены. Потом сходил к параше и помочился (в проходе камеры
заключенные поспешно строились в две шеренги). Загремел засов входной двери
-- Эрик встал в строй. В комнату вошли трое детин в черной форме внутренних
войск и один детина в синем милицейском мундире, с длинной резиновой
дубинкой на поясе и какими-то конвертами под мышкой. "Ра-авняйсь! -- заорал
черномундирный охранник с сержантскими погонами, -- Смир-рна!" Разговоры
стихли. "Иванов Э.К. и Рябов Г.О. -- два шага вперед!" Вместе с Эриком из
строя вышел лысый вор, спросивший вчера об их с седоусым "масти". "На выход.
-- приказал сержант, -- Остальные к утренней перекличке при-иго-отовсь!"
Эрик неуверенно посмотрел на седоусого, но тот лишь пожал плечами.
Синемундирный милиционер-охранник -- грузный парень с бледной бабьей рожей
-- сравнил лица Эрика и Рябова с фотографиями, рассовал фотографии по
конвертам и махнул дубинкой в сторону двери.
     Коридор -- лифт -- коридор.
     Их привели в маленькую комнату -- дверь открыл человек лет тридцати
атлетического сложения с арийским лицом, в бежевом свитере и серых брюках.
На столе у стены лежали две милицейские шинели и черная шуба. "Здорово,
Гришаня ... -- с угрожающей ласковостью обратился 'атлет' к Рябову, --
Говорил я тебе, что недолго будет твой дружок на свободе гулять?" -- он
кивнул в сторону сидевшего на скамейке заключенного, в котором Эрик узнал
вчерашнего татуированного. Рябов ничего не ответил. "Вот сейчас третьего
вашего кореша приведут, и поедем мы ... -- атлет сделал многозначительную
паузу, -- в следственный изолятор интенсивного режима в славном городе
Щербицке ... слыхал про такой?" "Гришаня" без выражения смотрел сквозь
атлета. "Сесть." -- приказал (стоявший у стены) охранник. Рябов расслабленно
опустился на скамью и шепнул что-то татуированному; "Чего?" -- переспросил
тот. "Еще раз ебло разинешь, -- вмешался охранник, подбрасывая и ловя
дубинку, -- пожалешь, что на свет родился." Стало тихо, лишь нивесть как
сохранившаяся с лета муха жужжала под потолком. Эрик заметил, что у
охранника шесть пальцев на правой руке.
     Прошло минут пять. Атлет нервно прохаживался по комнате. Воры сидели,
опустив головы, и внимательно рассматривали пол.
     В дверь постучали, атлет открыл. Под конвоем еще одного
охранника-милиционера в комнату вошел здоровенный парень с лицом
дефективного. "Ворон!..." -- ахнул он, увидав татуированного. "Молчать. --
рявкнул атлет и повернулся к остальным трем заключенным, -- На выход." -- он
взял со стола свою шубу и направился к двери. Конвоиры разобрали шинели и
вывели заключенных из комнаты.
     Длинный коридор -- лифт -- короткий коридор. Атлет шел впереди упругой
спортивной походкой.
     На месте ковырявшего в носу ефрейтора сидел ковыряющий в носу сержант:
"Чего, нашли своих урок?" -- поинтересовался он, зевая. Ему никто не
ответил. Один из конвоиров принес с улицы и раздал заключенным милицейского
образца респираторы, шапки-ушанки и черно-белые, в тон комбинезонам,
полосатые ватники. Потом достал из кармана две пары наручников и приковал
правую руку Эрика к левой руке дефективного верзилы, а правую руку
татуированного "Ворона" -- к левой руке Гришани. "А этого зачем забираете,
товарищ лейтенант?... -- сержант ткнул пальцем в Эрика, -- Нидерландисты ж
не по вашей части?" "Новый следователь по его делу попросил в Щербицк
доставить." "А как же категория Б1?... -- лениво удивился сержант, -- Ежели
его на интенсивный режим переводят ..."; "Категорию обращения изменить
недолго." -- усмехнулся атлет и, надвигая на лицо респиратор, направился к
двери.
     На сочно-синем небе блистало ослепительное солнце. Девственно-зеленый
снег разбрасывал солнечные лучи мириадами бирюзовых искр.
Пронзительно-ледяной ветер жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо выше
респиратора. Эрик прищурился, опустил глаза и сунул свободную от наручников
руку в карман. Транспарант "Коммунизм построен! Скажи, Партия ..." раздулся,
как парус, и хлопал под яростными ударами воздуха.
     "Мороз и солнце -- день чудесный ..." -- неожиданно процитировал Рябов.
"Ебло запахни, продует." -- ожиданно ощерился шестипалый конвоир.
     У крыльца стоял черный микроавтобус -- сквозь грязное ветровое стекло
розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам,
заключенные залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину
рядом с водителем. "Вперед проходи ... задние места для охраны!" --
прикрикнул на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких
металлических скамейках вдоль боковых стен воронка, конвоиры примкнули
наручники к расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся.
     Через три минуты они выезжали через внешние ворота тюрьмы. В
микроавтобусе стало теплее, воздух очистился -- встроенный в стенку
кондиционер работал на полную мощность. "Снять респираторы." -- скомандовал
атлет сквозь решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед
ветровым стеклом болтался брелок -- маленький Романов-старший, указывающий
путь. На приборной панели красовалось эротическое фото
комбайнерши-стахановки Эльвиры Лисичкиной.) "Эти новые воронки с решетками
получше старых будут. -- Шестипалый конвоир выудил из кармана медицинского
вида пузырек. -- Хоть, куда едешь, видать." Он неуклюже отвернул крышку,
вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот -- на его бабьем лице с
жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение. "Опять гормоны
принимаешь, Ломакин? -- неодобрительно заметил атлет, обернувшись назад, --
Смотри, к сорока годам полтораста кило весить будешь." "А что мне делать,
ежели без них у меня усы выпадают и член не всегда стоит?..." -- отвечал
шестипалый жалостливым голосом. Второй конвоир обидно засмеялся, запустил
руку под шинель и с остервенением почесал грудь. "Я тебе список целебных
трав давал? -- раздраженно спросил атлет, -- От природной медицины вреда не
будет, только польза!" "Не помогают мне травы, -- оправдывался шестипалый,
избегая начальниковых глаз, -- А лишний вес я сгоню, товарищ лейтенант ...
честное комсомольское!" Рябов прислонился затылком к стене микроавтобуса и
закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел сквозь перегородку и ветровое
стекло на дорогу. "Не помогают?... Да ты, небось, отвар из трав с водкой
мешал, Ломакин ... Говорил ведь: ни грамма, пока курс не закончишь! Неужто
четыре недели потерпеть не мог?" Шестипалый опустил глаза и стал ковырять
пол носком сапога. Дефективный верзила повертел головой, будто не находя
для своего шишковатого черепа приличествующего его размеру места, потом
уставился перед собой и застыл.
     Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся.
     Некоторое время они ехали в молчании.
     Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус
выехал на проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе.
     "А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система
болезненная?... -- нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла, -- В нашей
деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!"
     Некоторое время они ехали в молчании.
     "Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, -- продолжал
Ломакин еще жалостливей, -- так, если даже какая и согласится, то все равно
... -- он помолчал, подбирая необидную для себя формулировку, -- ...
пятьдесят на пятьдесят!" Второй конвоир обидно засмеялся.
     Некоторое время они ехали в молчании.
     "А в соседней деревне все иммунитетом маялись. -- По интонации
чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать -- нет. --
Чуть где болезнь какая -- грипп или, скажем, ангина -- так все в лежку!"
     Некоторое время они ехали в молчании.
     "Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды
да больные на Хабаровщине родятся!" "Замолчи, Ломакин, противно
слушать! -- вмешался наконец атлет, -- Полную и окончательную дезактивацию в
Хабаровском крае еще в 85-ом провели ... там теперь здоровья -- на сто
пятьдесят процентов!"
     Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще --
Эрик прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Интересно, способен ли он
сейчас уснуть?

     Когда он проснулся, город остался позади -- шоссе с обеих сторон
обступал лес. Белизна снега на ветвях деревьев говорила о том, что они
от®ехали от Москвы, как минимум, километров на восемьдесят. "... возраст --
51 год, уроженец Харькова, -- говорил атлет, обернувшись назад, -- из семьи
рабочих ..." На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с
личными делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. "Отец --
токарь-фрезеровщик, мать -- санитарка, сестра в ПТУ программирование
преподает ... образцовая семья! И как это, Гришаня, тебя на стезю порока
занесло?" -- атлет издевательски усмехнулся, но вор даже не повернул головы.
(Рябов и татуированный сидели, закрыв глаза, -- делали вид, что спят.
Конвоиры спали с открытыми глазами -- делали вид, что бодрствуют.
Дефективный спал и вида не делал.) "Та-ак, что у нас дальше, школа?...
Посмотрим, посмотрим ... ха! -- с притворным удивлением воскликнул атлет, --
Ты, оказывается, двоечником был, Рябов, и по математике, и по русскому, и
по обществоведению ..." "А вот ты, начальничек, первый ученик -- свою
ментовскую инструкцию наизусть затвердил! -- Рябов открыл глаза и,
кривляясь, процитировал, -- 'В начальной стадии допроса обсудить, с
критической точки зрения, отметки в аттестате зрелости подозреваемого.'"
"Смотри-ка, Рябов, -- без обиды отвечал атлет, -- сколько ты всего про
милицию знаешь ... да только мы про тебя больше знаем!" "Откуда знаете,
начальничек?" "От вашего же брата уголовника -- стукачей среди урок еще
поболе будет, чем среди честных граждан." "На пушку берешь, мусор ... --
вмешался в разговор татуированный, -- Кончай чернуху лепить, небось не с
фраерами базаришь!" "Ну, если ты это говоришь, Петреску, --
многозначительно сказал атлет, -- то, значит, так оно и есть ... Уж тебе-то
все, поди, про стукачей известно!" "Ах ты, падло! -- вспылил татуированный,
-- Да я ..." "Замри, Ворон! -- одернул его Рябов, -- Не видишь что ли, что
гражданин начальник тебя на характер берет?..."
     Эрик отвернулся в сторону, стараясь не вслушиваться в перебранку.
     Шестипалый конвоир достал из кармана маленький радиоприемник и щелкнул
переключателем (шуршание атмосферных помех -- баритон Льва Левченко -- опять
помехи). "Оставь его, пущай поет." -- второй конвоир сунул руку под шинель
и с наслаждением почесался; "Хоккей хочу найти." -- отвечал шестипалый
(помехи -- помехи -- помехи). "Говорили мне, начальничек, что совсем нервный
ты в последнее время стал. -- с притворным участием говорил Гришаня -- И по
службе неприятности ..." "Да не бывает хоккея в девять утра ... ты что, с
коня упал, Ломакин? Вертай назад ..." "И откуда тебе о моих неприятностях
известно, Рябов?" "Я этого Левченко на дух не переношу, Кадлец, у меня от
него зубы, как от лимона, ломит." "Слухом земля полнится, начальничек, -- в
ментовке стукачи тоже имеются." "Ну ты и муда-ак, Ломакин!" "И что же тебе
стукачи ментовские рассказали?" "Рассказали, как на предновогоднем балу в
главном управлении ты какому-то капитану нос по пьяному делу сломал ..."
"Сам ты мудак!" "... а капитан тот оказался племянником генерала
Пшебышевского!" Равномерно журчавшая беседа конвоиров резко оборвалась. "А
еще рассказывали, что находишься ты из-за той драки под внутренним
следствием, -- продолжал Рябов, -- и ежели найдет оно тебя виновным в
беспричинном избиении боевого товарища, то вылетишь ты из доблестных
ментовских рядов, как пуля из пистолета Макарова." "А вот тут, Гришаня,
рассердил ты меня до невыносимости ... -- лицо атлета побледнело от гнева,
-- Зря ты это удумал ... знаешь, что я теперь сделаю? Как прибудем в Щербицк,
рассажу-ка я вашу банду по отдельным камерам, да запущу сук человек по пять
... так что запоете вы все трое петухами после первой же ночи ..."
Непонятная угроза милиционера произвела впечатление -- несколько секунд в
салоне микроавтобуса царило напряженное молчание. Конвоиры инстинктивно
отодвинулись от заключенных и схватились за дубинки. Лицо Петреску-Ворона
искривила гримаса ненависти. Рябов остался невозмутим. Дефективный так и не
проснулся. "Г-гад, мусор ... -- прошипел Ворон сквозь блестевшие сталью
коронок зубы, -- Ты у меня ножик скушаешь, подлюга!..." "Что, проняло?! --
нервно рассмеялся атлет, -- Теперь у нас с вами совсем другая песня пойдет
..." "Ошибаешься, начальничек. -- перебил его Рябов, -- Никакой песни у нас
с тобой не будет." "Это почему же?!" -- поинтересовался милиционер. "А
потому, что, как приедем мы в Щербицкий изолятор, так тут же и попросим у
дежурного офицера замены следователя по причине личной вражды с
подозреваемыми." Атлет сложил черты своего лица в издевательскую улыбку: "И
знаешь, куда тебя дежурный пошлет?" "Вряд ли он меня пошлет, начальничек!
Мы, как-никак, уголовные, а не политические, -- Рябов усмехнулся, -- права
имеем ..."
     Лицо атлета искривила нервная гримаса.
     "Что ж, спасибо за предупреждение. -- сказал он с расстановкой, --
Считай, что принял я его к сведению." Он повернулся и нажал на приборной
доске какую-то кнопку -- под потолком вспыхнула лампа дневного света, а
спереди опустилась металлическая штора, наглухо отделившая салон
микроавтобуса от кабины водителя. Конвоиры подобрались и схватились за
рукоятки дубинок. Стало слышно, как атлет что-то вполголоса говорит, а шофер
громко отвечает: "Будет сделано, товарищ лейтенант!" Шестипалый выключил
приемник и сунул его в карман. "Проснись, Калач, замерзнешь!" -- окликнул
татуированный сидевшего напротив дефективного и пнул его в колено; "Что?!
Где?! -- всполошился тот, ошалело вертя головой, -- Ты чего, Ворон?"
"Разговорчики! -- после секундного колебания окрысился шестипалый, -- Нешто
хотите по еблу схлопотать?" "Замерзни, баба!" -- дерзко отвечал
татуированный. Несколько секунд не происходило ничего, а потом второй
конвоир, коротко размахнувшись, с оттяжкой ударил Ворона дубинкой по лбу. "Я
это тебе запомню, мусор!" -- прошипел тот. "Запоминать можешь. -- ощеренный
рот и торчавший вперед нос делали охранника похожим на волка, -- А ебало
разевать -- нет. Понял, или повторить?" "Понял." Конвоир усмехнулся ... и
вдруг еще раз ударил татуированного дубинкой по лицу: "Я сказал -- ебало
заткнуть! Понял?" Корчась от боли, как раздавленная змея, вор промолчал.
Конвоир положил дубинку на колени, сунул руку под шинель и с остервенением
почесался.
     Некоторое время они ехали в молчании.
     "А я и не знал, что Шимчак племянник самого Пшебышевского." -- как ни в
чем не бывало, сказал шестипалый. "А что наш лейтенант под следствием,
слыхал?" "Нет." "И я -- нет. Я думал, Шимчак за тот случай под
следствие попал." Второй конвоир нерешительно посмотрел на Рябова (желая,
видимо, спросить раз®яснений), но так и не спросил.
     Некоторое время они ехали в молчании.
     Микроавтобус сбросил скорость и повернул. Конвоиры переглянулись. "А-а,
чего там голову ломать ... -- на лице шестипалого заиграла детская улыбка, --
Который из них под следствием, который -- нет ... нам-то что за дело?!..."
"Верно! -- с воодушевлением согласился второй конвоир, а потом непонятно
добавил, -- Зато разомнемся сейчас на свежем воздухе ..." Он плотоядно
посмотрел на заключенных и, снова став похожим на волка, рассмеялся.
Шестипалый подбросил свою дубинку и ловко поймал ее за рукоятку.
     По тряске и качке можно было судить, что воронок едет по грунтовой
дороге. Еще один поворот -- и они остановились. Хлопнула дверца кабины,
быстрые шаги обежали микроавтобус, загремел запор задней двери. "Граждане
преступники, па-ад®ем! -- скомандовал шестипалый, -- Пожалте пиздюли
получать ... -- он залился идиотским смехом, -- ... в целях облегчения
чистосердечного признания ... ха-ха-ха!" Задняя дверь распахнулась -- на
пороге стоял атлет и нервно улыбался: "На выход!" Конвоиры отомкнули
наручники от скамей и вытолкали заключенных из микроавтобуса, потом достали
из кобур пистолеты. (Сияло солнце, стояла тишина, царило безветрие. На
зеленых лапах елей лежал непривычно белый снег. Морозный воздух непривычно
холодил губы. Под подбородком болтался ненужный здесь, за городом,
респиратор.) "Не узнаю! -- удивился шестипалый, вертя головой по сторонам, --
А чего мы на обычное-то место не поехали?..." Ему никто не ответил.
     Воронок о