ст сделала  какое-то  едва  заметное  движение,
которое одновременно увидели и по-своему истолковали и Дорон,  и  Гард,  и
Таратура, но первым открыл рот все же генерал,  проницательности  которого
мог позавидовать сам Гард.
   - Не тщитесь напрасно, дорогая Дина, и не рискуйте  зря.  Комиссар  сам
знает, что  и  когда  мне  следует  узнать,  не  так  ли,  Гард?  Ведь  мы
действительно с вами не торопимся? Тогда прошу.
   Он первым сел, нет, не развалился, а именно сел,  строго  и  аккуратно,
как полагается военному, в  кресло,  рукой  указав  комиссару  на  другое,
напротив себя. Рядом, на низком столике,  уже  освобожденном  от  газет  и
журналов, появилась бутылка стерфорда и несколько  бокалов  -  Дина  Динст
действовала быстро и бесшумно, как хорошо вышколенная прислуга.
   "Или он колдун, или просто актерствует, делая вид, что ничего о Честере
не знает, в то время как за Фредом уже  организована  погоня..."  -  решил
Гард, испытывая противное состояние, которое всегда посещало его, если  он
имел дело с чем-то нераспознанным, загадочным,  не  поддающимся  логике  и
расчету.
   - Я не хочу, комиссар, чтобы  разговор  велся  в  форме  допроса,  меня
устраивает _беседа_, и потому позвольте мне начать первым. - Дорон налил в
бокалы вино, сделал маленький глоток и  жестом  пригласил  Сюзи,  Гарда  и
Таратуру последовать его примеру. -  Прежде  всего,  если  вам  не  успели
сказать, я коротко изложу суть дела. Вы видели наших пациентов?
   - Да, - сказал Гард.
   - Вам об®яснили смысл нашей работы?
   - Нет, - сказал Гард.
   -  Напрасно.  Это  бы  вас  успокоило.  Дело  в  том,  что  мы  готовим
покорителей Марса.
   - Не понял, - сказал Гард.
   - Но я еще не все об®яснил, - улыбнулся Дорон, делая  очередной  глоток
стерфорда. - Что же вы, господа? Сюзи Бейл? Вы не любите стерфорд?!
   - Не будем отвлекаться, генерал, - сухо сказал комиссар.
   - Хорошо. Итак, мы  пришли  к  выводу,  что  проще  изменить  структуру
человеческого   организма,   чем   изменять   структуру   планеты.   Люди,
прооперированные  нами,  способны  жить   в   марсианских   условиях   без
охранительной  аппаратуры  и  скафандров,  а  свободно,  как   на   Земле.
Собственно говоря, они уже сейчас так живут, ведь купол - это точная копия
Марса...
   - Минуту, генерал, - произнес Гард, вставая. - Есть  одно  внеочередное
дело, решив которое мы сможем продолжить нашу беседу. Я  прошу  вас,  если
слово "прошу" вам приятнее слышать, чем "требую"...
   - Ну, видите, - улыбнулся Дорон в адрес Дины Динст, - комиссар Гард сам
говорит мне то, что чуть не сорвалось с вашего языка раньше времени!
   "Не такой уж он провидец, как хочет им казаться,  -  подумал  про  себя
комиссар. - Ладно, пусть продолжает актерствовать".
   - Повторяю, генерал, я прошу немедленно  вернуть  мне  Майкла  Честера,
сына журналиста Честера!
   - Да, я еще раньше знал о главной причине вашего появления  в  зоне,  -
спокойно заметил Дорон. - Охотно выполню вашу просьбу, если это  возможно,
- добавил он через паузу. - Дорогая, в какой стадии ребенок?
   - В стадии... - Дина Динст подняла глаза на Гарда,  как  бы  спрашивая:
мне можно говорить? Гард кивнул, и она продолжила: - В стадии "С".
   - Н-да... - Дорон почмокал губами. - Профессор Янш, возможно что-нибудь
сделать?
   - Из стадии "С", господин генерал, никто не возвращается, - донесся  из
угла бесстрастный голос.
   У Гарда упало сердце.
   - То есть как это, - сказал он, - не возвращается?!
   Дорон отодвинул недопитый бокал стерфорда, взял сигарету из  гардовской
пачки и закурил. Динст бросила на  него  тревожный  и  удивленный  взгляд,
потому что никогда не видела генерала курящим.
   - Я бы вернул ребенка, - со вздохом произнес Дорон, -  но,  видит  Бог,
есть вещи, которые сильнее нас. Такие  процессы,  как  смерть  или  распад
личности, необратимы. Производимые у нас операции относятся к их числу. Вы
чуть-чуть опоздали, комиссар. Ребенок уже в работе... и на  такой  стадии,
когда... увы!
   Возникла напряженная пауза, в течение которой  Гард  пытался  осмыслить
услышанное.
   - Значит, люди, - сказал он, - находящиеся под куполом, не могут из-под
него выйти?
   - Не могут, комиссар, - снова вздохнув, произнес Дорон.
   - Никогда?!
   - Они уже не люди. - Голос Дорона  звучал  тихо  и  мягко,  можно  даже
сказать, сочувственно. - Они не дышат земным воздухом, не едят нашу пищу и
не пьют нашу воду. Единственное место, пригодное для их  жизни,  -  купол.
Такова реальность, комиссар, с которой и вы и я вынуждены считаться.
   - Их нельзя освободить?!
   - Освобождение этих существ в том смысле, в  каком  это  понимаете  вы,
приведет их к неминуемой гибели.
   - Но ведь это чудовищно! - воскликнул Гард. - То, что вы сделали,  хуже
убийства! Вы оторвали их от семей, подвергли калечащей  операции,  обрекли
на вечное  заточение!  Вы  лишили  их  Земли!  Какой  нормальный  рассудок
способен это понять и оправдать?!
   - Успокойтесь, комиссар, и выслушайте меня! - Дорон тоже повысил голос.
- Давайте разберемся по порядку. Во-первых, у нас есть  и  взрослые  люди,
которые дали добровольное согласие на операцию...
   - Не верю! - перебил Гард. - Вы их принудили, или обманули, или...
   - Мы их купили, комиссар, -  с  обезоруживающей  откровенностью  сказал
Дорон. - Ну и что из того? Мы заплатили их семьям большие деньги,  получив
взамен не просто глаза, сердца и почки, которые, как  вы  знаете,  сегодня
продаются и покупаются во всем  мире,  как  обыкновенный  товар,  а  людей
целиком. Это просто дороже ценится...
   - Но дети?! Вы же их крали!
   - Да, крали. В тех случаях, когда были уж очень подходящие  экземпляры,
а контакта с родителями нам установить не удавалось. Но большинство  детей
мы покупали, поймите это, комиссар! Они были проданы  нам  под  прикрытием
рэкетирства!
   - Боже мой! - сказала вдруг Сюзи,  и  генерал  резко  повернулся  в  ее
сторону.
   - Вы еще ребенок, моя крошка,  чтобы  разбираться  в  жизни,  -  сказал
Дорон. - Спросите у комиссара, сколько  тысяч  родителей  оставляют  своих
младенцев на пороге родильных домов и благотворительных учреждений!
   - Их вынуждают обстоятельства, - сухо сказал Гард.
   - Меня тоже. Или вы считаете, комиссар,  государственную  необходимость
менее уважительной, чем семейную?
   - Мораль не оправдывает таких родителей.
   - Но относится к ним с пониманием. Уже хорошо! - парировал генерал. - А
что вы скажете по  поводу  тех  случаев,  когда  родители  сдают  детей  в
круглогодичные интернаты? По пять, по  десять  лет  дети  живут  в  эдакой
казарме, в глаза не видя папаш и мамаш, но госпожа мораль и даже  господин
закон не осуждают таких родителей! Скажите, крошка, у вас повернется  язык
назвать их выродками?
   - В ваших словах звучит желание оправдаться, - сказал Гард. -  Вы  сами
понимаете противоестественность содеянного!
   - Нет, Гард, я не оправдываюсь, я просто хочу  убедить  вас  не  делать
глупостей. - Дорон внимательно посмотрел на Гарда, затем поочередно ощупал
взором всех присутствующих, и, когда дошел до Дины Динст, она  всем  телом
подалась вперед, даже слегка приоткрыла рот, но в это  мгновение  комиссар
предупреждающе произнес:
   - Мадам!
   Динст как бы осела назад, Дорон заметил перемену в  ее  состоянии,  но,
видно, не оценил это по достоинству, так как уже чувствовал себя на  коне,
ощущал некую приподнятость и не хотел выбивать себя  из  седла.  Оставшись
довольным сделанным обзором, а также расстановкой сил, генерал продолжал:
   - Вы говорите, Гард, что мы калечим детей. Звучит страшно,  но  так  ли
обстоит дело в  действительности?  Совершили  ли  мы  преступление,  делая
операции? Следите за моей мыслью. В свое время существовали  компрачикосы,
которые, кстати, находились  под  покровительством  одного  из  английских
королей, забыл его номер, но это не столь  важно.  Папы  Римские  тоже  не
брезговали их услугами...
   - Простите, генерал, - заметил Гард, - я уступил  вам,  отказавшись  от
допроса, уступите и вы, отказавшись от популярной лекции.
   - Я не выгадываю спасительных  минут,  комиссар,  -  спокойно  произнес
Дорон. - Скорее это  в  ваших,  чем  в  моих  интересах...  -  Гард  опять
почувствовал холод, пробежавший по позвоночнику снизу вверх: генерал вновь
мистически угадывал тактику комиссара. - Ничего  не  подозревающая  охрана
по-прежнему наверху, и ей в голову не придет спуститься сюда  без  вызова.
Вы можете позволить себе роскошь выслушать меня? Можете или нет?
   - Мадам! - был вынужден вместо ответа сказать Гард,  быстро  глянув  на
Динст, а затем на Таратуру. - И все же, генерал, прошу вас покороче. - Эту
фразу комиссар добавил  скорее  не  для  того,  чтобы  выгадывать  или  не
выгадывать  минуты,  а  из  соображений  престижных:  Дорона  надо   было,
высаживая из седла, "ставить на место".
   Генерал сощурил глаза. Инициатива, которую он  почти  держал  в  руках,
ускользала. Комиссар дерзил, а дерзость  Дорон  привык  считать  признаком
силы, пусть даже временной, но силы.  С  каким  бы  удовольствием  генерал
распорядился сейчас заткнуть глотку "этому комиссаришке"!  Увы,  блаженный
для Дорона момент еще не наступил, не говоря уже о  том,  что  Таратура  с
каменной  и  совершенно  непроницаемой  физиономией  стоял  в   дверях   с
пистолетом в руке, а пуля этого "кретина", как мысленно назвал  инспектора
Дорон, была еще сильнее и убедительнее дерзких слов Гарда.
   - Хорошо, - сказал генерал, - я постараюсь. Я хотел лишь заметить,  что
компрачикосы  самим  фактом  своего  существования  должны  побудить  вас,
комиссар, задуматься над двумя вещами: законы не всегда осуждали их, а что
касается морали, то и эта штука весьма и весьма относительная.
   - Вот именно, - подтвердил Гард, - и я могу напомнить вам, что мы живем
в двадцатом веке и что суд в  Нюрнберге  покарал  фашистов  за  опыты  над
людьми.
   - Ах, комиссар, - воскликнул  Дорон,  -  разве  обвинительный  приговор
преступникам вернул к жизни хоть одного погибшего? Терпимость по отношению
к компрачикосам в принципе кажется мне более справедливой, тем  более  что
никакая кара в прошлом не дает обществу опыта вести себя в будущем  иначе.
Уроки истории вообще не учат! Не  зря  говорят,  что  каждая  общественная
формация переживает собственное "средневековье", а каждое поколение  людей
неизбежно проходит через собственные ошибки и заблуждения...
   - Не могу согласиться с вами, генерал. Ваша философия  делает  Закон  и
Мораль вообще лишними категориями в жизни людей...
   - Увы, потому вам, комиссар, никогда не быть политиком и,  стало  быть,
президентом или даже  министром  внутренних  дел.  Ваша  вечная  забота  -
гоняться по крышам за конкретными преступниками, а не освобождать общество
от  социальных  причин  преступности.  Вы  не   умеете   принимать   пусть
беспощадных, но реалистических решений,  вы  постоянно  витаете  там...  -
Дорон поднял глаза вверх, имея в виду  то  ли  облака,  то  ли  крыши,  по
которым бегает Гард за своими преступниками.
   - Полагаю это своим достоинством, а не недостатком.
   -  Как  знать!   Ну   ладно,   -   сказал   Дорон,   -   оставим   наши
историко-политические изыскания. В конце концов, я не фашист и  тем  более
не представитель компрачикосов. Я просто взял  максимум,  чтобы  вам  было
легче оценить минимум. Ведь дети, находящиеся у нас, отнюдь не жертвы! Они
физически и психически здоровы, не  уроды  и  даже  не  неврастеники,  как
многие дети в метрополии. Синий цвет кожи? Ну и что? Есть  люди  с  белой,
желтой, красной, черной кожей - никого это не пугает. Видите, я далеко  не
расист. Так о каком калечении вы говорите, Гард? Что преступного  в  самом
факте операции, которая не более болезненна, чем удаление аппендицита.
   - И вновь не верю, генерал, - жестко произнес  Гард,  -  у  этих  детей
психика не может быть нормальной.
   - С чьей, простите, точки зрения? С вашей?  Но,  с  точки  зрения  этих
детей, ваша  психика  тоже  кажется  изуродованной!  А  кто  прав?  Вопрос
чрезвычайно сложен. Оба мы, вероятно,  сойдемся  на  том,  что  у  здешних
охранников души цепных собак, так?
   - Что верно, то верно, - согласился комиссар.
   - А ведь никакой операции они не подвергались! Это жизнь,  обыкновенная
жизнь нас всех "оперирует".  Согласитесь,  Гард,  с  тем,  что  главное  -
синхронизировать  человеческую  психику  с  конкретными  условиями  жизни,
чтобы, не дай Бог, не было патологического рассогласования. Так?
   - Пожалуй.
   -  Утверждаю:  у  наших  прооперированных   детей   психика   полностью
соответствует условиям, в которых они сейчас живут. И, смею вас  заверить,
что эти условия ничуть не хуже, а даже лучше тех, в которых живут  десятки
и  сотни  тысяч  детей  за  пределами  нашей  зоны.  Подождите,  комиссар,
возражать, не торопитесь, - остановил Гарда генерал, уловив его желание. -
Я сам скажу, что вы думаете. Вы думаете, что они заключены в тюрьму  и  не
могут покинуть купол? Для наших обитателей "тюрьма" скоро  раздвинется  до
размеров целой планеты... Вы хотите сказать: они несчастны? Лишены  земных
благ? Не знают любви, не хотят бегать и не играют в азартные детские игры?
Дорогая Дина, достаньте любую кассету из  цикла  Ф-15!  Посмотрите,  Гард,
пятиминутный фильм из жизни "затворников". Эти ролики не проходят  отбора,
потому что они не предназначены для посторонних глаз. Вы можете им верить.
С вашей проницательностью  вы  и  без  моей  подсказки  легко  определите,
инсценировка это или документ. Смотрите,  комиссар,  и  вы,  дорогая  Сюзи
Бейл, как чувствуют себя ваши подзащитные!
   Дорон, выключив свое красноречие, театральным  жестом  показал  на  уже
светящийся экран телевизора. Пошли кадры хроники. Знакомые комиссару синие
дети. Вот они учатся, вот читают, купаются в бассейне, обедают, показывают
друг другу языки, ссорятся,  проказничают,  упражняются  в  гимнастическом
отсеке. То и дело среди них появляются взрослые люди в скафандрах, - к ним
дети относятся спокойно и  привычно,  как  к  воспитателям  или  учителям.
Мелькнула лысина профессора Янша в прозрачном стеклянном  колпаке.  С®емки
дотошно, с академической протокольной точностью фиксировали происходящее -
и  важное,  и  десятистепенное.  Автоматический  оператор   с   такой   же
скрупулезностью, добросовестностью и бездушием мог  бы  снимать  поведение
бактерий  на  предметном  стеклышке  микроскопа  или  рост  кристаллов   в
автоклаве.
   Гард оторвал взгляд от телевизора и огляделся. Сон не сон, явь не  явь,
но абсурдность ситуации поколебала на мгновение реальность  происходящего.
Неужели это сидит Дорон и на столе перед ним бокал со  стерфордом?  А  это
Дина Динст, целиком поглощенная действием на экране? И девушка в купальном
костюме, на коленях у которой почему-то лежит полотенце, - Сюзи? А там,  у
дверей, Таратура с пистолетом в руке? Это он не мигая смотрит фильм? И эти
два профессора, одновременно находящиеся и на экране, и здесь, в  комнате,
- приосанившиеся, гордые, словно только что совершившие подвиг,  они  тоже
реальность? Как и сам Гард?
   А  экран  демонстрирует  чужую  жизнь,  неправдоподобную  и  между  тем
потрясающе нормальную жизнь тех, кто уже не может называться  людьми,  кто
вырван из этого реального мира. И тихо вокруг,  ни  звука,  кроме  детских
голосов,  идущих  с  экрана,   каких-то   пискливо   квакающих,   нелепых,
инопланетных, вероятно "синхронизированных с новыми условиями жизни",  как
сказал бы Дорон...
   Чушь какая-то! Абракадабра! В которую его. Гарда, человека  нормального
и умного, насильно заставляют верить и... принимать!
   - Убедились? - спросил Дорон, словно подслушав гардовские мысли,  когда
Дина по его жесту выключила телевизор.
   - Я уже видел один фильм, - сказал Гард. - У тех детей  было  выражение
ужаса на лице и плавающие походки, они ели какие-то ленты.
   Дорон поднял глаза на Дину:
   - Вы показали, вероятно,  фильм  из  цикла  Ф-8?  Не  все  так  просто,
комиссар. Те дети находились еще в первых трех стадиях, от "А" до  "С",  а
это уже "Д", так что в конечном  итоге...  Есть  еще  стадия  "Е",  совсем
замечательная! Разве они выглядят несчастными?
   - Нет. И это, пожалуй, страшнее всего.
   - Что именно? - не понял генерал. - Что люди ко  всему  привыкают?  Что
смиряются с самыми невероятными условиями жизни?  Но,  повторяю,  критерий
счастья - в человеке, а не вне его! Если  им  хорошо,  почему  вы  за  них
должны называть это "плохо"?
   -  Простите,  не  могу  и  тут  с  вами  согласиться.  Это   же   дети,
несмышленыши! Мы, взрослые, определяем для них меру счастья и несчастья. И
то, что над ними совершено насилие, что  их  человеческую  жизнь  заменили
искусственной - преступно!
   - Вы слабый философ, Гард, - со вздохом сожаления произнес Дорон. -  И,
как мне кажется, неважный педагог. Какой ребенок сам  себя  формирует  как
личность?  Разве  мы,  воспитывая  детей,  не  насилуем  их  волю,   разве
спрашиваем, какими они хотят быть? Конечно, психофизические задатки у всех
людей более или менее разные, ну так и марок стали сколько  угодно!  Важно
то, что общество заинтересовано в стандарте,  и  оно  добивается  этого  с
помощью семьи, школы, казармы, церкви... Мы штампуем психологию детей, как
рамы автомобилей. Я, как и вы, тоже продукт общественной технологии, но мы
же с вами не кричим на весь мир "караул!", не жалуемся, что наши  личности
изуродованы, что мы, когда были детьми, подверглись  насилию!  Почему  же,
комиссар, наше  оригинальное  вмешательство  в  формирование  личности  вы
считаете преступным, а старомодную и  далеко  не  совершенную  методологию
общественного воспитания - правомерной? Уж будьте логичны, Гард!
   - Да, я могу согласиться с вами, что мир плохо  устроен.  Но  из  этого
вовсе не следует, что, пользуясь его несовершенством, можно творить вообще
черт знает что! Эдак мы оправдаем и убийства, и кражи, и вивисекцию,  и...
даже то, что позволили себе вы и ваши профессора.
   Дорон был потрясающе терпелив.
   - Скажите, комиссар, вы никогда не задумывались над  тем,  почему  вас,
собственно, держат в полиции?
   Гард удивленно посмотрел на генерала.
   - Нет, не задумывались, - констатировал Дорон. - А  ведь  вы  при  всей
своей ортодоксальности,  казалось  бы,  противоречите  естественному  ходу
вещей, но вас терпят...
   - Какому ходу и чем именно противоречу?
   - Ну, своей старомодной рыцарской  честностью,  жаждой  справедливости,
желанием покарать зло... Кому все это нужно? Вы нам мешаете, Гард,  но  мы
не даем вам, извините, под зад коленкой! Почему, спрашивается? Да  потому,
что, когда нет справедливости в  большом,  должна  быть  справедливость  в
малом, чтобы  создавалась  общая  видимость  справедливости.  Должен  быть
клапан, дорогой комиссар, чтобы этот несовершенный мир не взорвался! И вы,
карая маленькое зло, покрываете зло большое. Вот ваша истинная  роль,  как
бы горько вам ни было это слышать. Поэтому вас и держат в  полиции,  а  не
гонят вон, хотя вы по несносности своего характера уже  не  раз  наступали
нам на больные мозоли...
   - Кому "нам"?
   - Вы думаете, что стоите на страже закона? - оставляя вопрос Гарда  без
ответа, сказал Дорон. - Что без  вашего  участия  общество  превратится  в
джунгли? Наивный вы человек! В своем  мундире  порядочности  вы  стоите  в
самом центре джунглей, уверенный в том, что ваш мундир облагораживает  все
общество!  А  он  только  обманывает  его,  создает  иллюзию   порядка   и
справедливости. Вы  задумывались  когда-нибудь  о  том,  для  кого  законы
издаются? И стоят ли они того, чтобы их охраняли? От кого  охраняли?  Нет,
дорогой мой Гард, обращайтесь со своими законами как вам угодно, но нас...
Вы спрашиваете: кто это "мы"? Так вот, нас, эти законы издавших, лучше  не
трогайте.  Мы  живем  по  другим  правилам,  если  угодно,   по   правилам
джентльменской игры. Мы издали законы для других,  а  са