дную английскую речь -
американский  английский.  Где же  вы,  секретари Джеймс и  Фостер,  сенатор
Джозеф,  дорогие  рехнувшиеся божества,  по-матерински  лелеявшие  спокойную
молодость Эдипы? В ином мире, на иных рельсах - очередные решения приняты, и
назад   пути  нет,   а  безликие   стрелочники,  заманившие   их  в   тупик,
преобразились,  стали   отверженными,  психами,  арестантами,   наркоманами,
фанатиками, алкашами,  живущими под кличками, бегущими  от агентов по сыску,
мертвецами, которых уже не найти. Среди них юная Эдипа превратилась в редкое
создание, непригодное, возможно, для маршей протеста или сидячих забастовок,
но зато искусное в исследовании якобианского текста.
     На бензоколонке  где-то среди серого пространства  Телеграф-авеню Эдипа
нашла  по  телефонной книге адрес Джона  Нефастиса.  Вскоре она  подъехала к
многоквартирному дому  в  псевдо-мексиканском стиле, нашла на почтовом ящике
имя, поднялась по наружной лестнице и прошла вдоль ряда драпированных окон к
его  двери.  Он был стрижен  "ежиком" и смотрелся  таким же  подростком, как
Котекс, но носил при этом рубашку с вариациями на полинезийские темы по моде
времен Трумена.
     Представляясь, она сослалась на Стенли Котекса.  - Он сказал, ты можешь
определить - медиум я или нет.
     Нефастис смотрел телевизор - группа детишек танцует нечто вроде ватуси.
- Люблю  глядеть  на молодежь,  - объяснил он. - В этом возрасте есть что-то
эдакое.
     - Мой муж тоже любит, - сказала она. - Понимаю.
     Джон Нефастис приветливо улыбнулся  и принес из мастерской свою Машину.
Она выглядела примерно так же, как на рисунках  в патенте.  - Принцип работы
знаешь?
     - Стенли мне немного рассказал.
     И  тут  он  принялся  путано  излагать  нечто  о  штуке  под  названием
"энтропия".  Это слово, похоже,  беспокоило его не меньше, чем "Тристеро"  -
Эдипу. Но оно было слишком научным для ее ума. Она поняла лишь, что есть два
вида этой самой энтропии. Один имеет  отношение  к  тепловым  двигателям,  а
другой  - к передаче информации. Полученные  еще  в тридцатые годы уравнения
для обоих видов выглядели похожими, что считалось совпадением. Два этих поля
абсолютно разъединены,  кроме одной точки  по имени  Демон  Максвелла.  Если
Демон сидит  и  сортирует свои молекулы на горячие и холодные, то о  системе
говорят, что она теряет энтропию. Но эта потеря неким образом компенсируется
получаемой Демоном информацией о молекулах.
     - Передача информации - вот  ключевой  момент! - воскликнул Нефастис. -
Демон передает  данные  медиуму,  и  тот должен  реагировать.  В этом  ящике
бессчетные мириады молекул. Демон собирает данные о  каждой. И  на  каком-то
глубоком психическом уровне он передает  сообщение.  Медиум  должен  принять
этот  неустойчивый поток энергий  и откликнуться примерно тем же количеством
информации.  Поддерживать цикличность процесса. На мирском  уровне  мы видим
лишь поршень - надо надеяться, движущийся. Всего одно еле заметное  движение
на массивный комплекс  информации,  разрушающийся  с  каждым  энергетическим
ударом.
     - Погоди, - сказала Эдипа, - я теряю нить.
     - В  данном случае  энтропия это фигура  речи, -  вздохнул  Нефастис, -
метафора. Она связывает мир  термодинамики с миром потока информации. Машина
использует оба мира. А Демон делает эту метафору не только словесно изящной,
но и объективно истинной.
     - Но  что, если, -  она  чувствовала себя  еретиком, - Демон существует
лишь благодаря схожести двух уравнений? Благодаря метафоре?
     Нефастис  улыбнулся  -  непроницаемый,  спокойный,   верующий.   -  Для
Максвелла он существовал задолго до появления метафоры.
     Но  был  ли  сам  Максвелл  таким  уж приверженцем существования своего
Демона? Она взглянула на  приклеенную к  ящику картинку.  Секретарь Максвелл
изображен в профиль, и его взгляд не пересекается  с  эдипиным. Лоб округл и
гладок, на затылке забавная шишка,  укрытая вьющимися волосами. Видимый глаз
имел мягкое  и уклончивое выражение, но  Эдипа  подумала - какие, интересно,
идефиксы, кризисы,  полуночные кошмары  могли выходить из затененных  тонких
черт его спрятанного за густой бородою рта?
     -  Смотри  на  картинку,  -  сказал  Нефастис,  - и  сконцентрируйся на
цилиндре. Не волнуйся.  Если  ты  медиум, то сама  все поймешь. Отвори  свое
сознание,  пусть оно будет восприимчивым  к тому, что  скажет Демон. Я скоро
вернусь. - И он опять уселся перед телевизором, где теперь шли  мультфильмы.
Пока  Эдипа  сидела,  прошло две серии  о мишке Йоги  и по одной - о горилле
Магилле и Питере-Потаме; Эдипа  смотрела на таинственный  профиль  секретаря
Максвелла и ожидала, когда к ней обратится Демон.
     Здесь ли ты, малыш, - вопрошала Эдипа Демона, - или Нефастис водит меня
за нос? Если пистон не двинется, она так этого и не узнает.
     Руки  секретаря  Максвелла  из  снимка вырезали. Возможно, они  держали
книгу.  Его  взгляд был устремлен вдаль, в перспективу викторианской Англии,
чей  свет утерян  навеки. Беспокойство  Эдипы росло. Ей показалось,  что под
бородой появилась -  хотя и слабая - улыбка. В его глазу что-то  определенно
изменилось...
     И вдруг. На  самом  краешке  ее поля зрения - не  сдвинулся  ли  правый
поршень?  На   капельку?   Она   не  могла  посмотреть  на  него,   ведь  ее
проинструктировали не отрывать взгляд от Максвелла. Текли минута за минутой,
но  поршни  словно  примерзли.  Телевизор  покрикивал  визгливыми  комичными
голосками.  Она видела  лишь подергивание сетчатки,  давшую  осечку  нервную
клетку.  Должен  ли  настоящий  медиум  видеть  больше?  Теперь  она  нутром
чувствовала - и ее убежденность возрастала, - что ничего не случится. К чему
волноваться, -  волновалась  она,  -  Нефастис -  просто чудак,  откровенный
чудак,  забудь  об  этом.  Настоящий медиум  это  тот,  кто  может разделить
галлюцинации этого человека, вот и все.
     И  какие  чудесные галлюцинации!  Эдипа  продолжала  попытки  еще минут
пятнадцать; она повторяла: кто бы ты ни был, но если ты  там,  покажись мне,
ты нужен мне, покажись. Так ничего и не произошло.
     - Извини, - крикнула Эдипа Нефастису, к собственному удивлению она чуть
не плакала, ее голос дрожал. -  Это бесполезно. -  Нефастис подошел к  ней и
обнял за плечи.
     -  Все о'кей, - сказал  он. - Пожалуйста,  не  плачь. Пойдем в кровать.
Вот-вот начнутся новости. И мы сможем этим заняться.
     - Этим? - переспросила Эдипа. - Заняться этим? Чем же?
     -  Вступим  в  половую связь,  -  ответил Нефастис.  -  Может,  сегодня
расскажут про  Китай. Я люблю этим заниматься, когда говорят про Вьетнам, но
Китай лучше.  Думаешь обо всех этих китайцах. Их многолюдности. Какое обилие
жизни! И акт становится более сексуальным, правда?
     Эдипа завизжала и бросилась прочь, а Нефастис, щелкая пальцами, побежал
следом через темные комнаты в беззаботной манере "а-мне-все-по-фиг", которую
он, несомненно, подцепил в каком-нибудь телефильме.
     - Привет старине Стенли! -  крикнул он, когда Эдипа уже шлепала вниз по
ступенькам на улицу; потом она накинула косынку на номер машины и, взвизгнув
тормозами,  помчалась по Телеграфу. Она  рулила почти автоматически, пока ее
чуть не  убил  резвый  малый  в "Мустанге",  по  всей  видимости неспособный
сдержать новое для себя ощущение мужской зрелости, которое давала ему машина
- тут она  поняла, что выехала  уже на трассу и неотвратимо движется к мосту
Бэй-Бридж. Был разгар часа пик. Пораженная Эдипа наблюдала за этим зрелищем;
она всегда  думала,  что  такое движение  возможно  только в  Лос-Анжелесе и
подобных ему местах. Спустя несколько минут, глядя  на Сан-Франциско с самой
вершины мостовой арки, она увидела смог. Дымка, -  поправила она себя, - вот
что  это такое,  дымка.  Откуда в Сан-Франциско  взяться смогу?  Смог - если
верить фольклору - начинается южнее. Должен быть определенный угол солнца.
     Среди  выхлопа,  пота,  слепящего  света  и дурного настроения  летнего
вечера  на американском  шоссе Эдипа Маас думала о своей задаче  "Тристеро".
Вся  тишина  Сан-Нарцисо   -  спокойная  поверхность   бассейна  в   мотеле,
побуждающие к созерцанию  контуры улиц, подобные следам от грабель  на песке
японского садика  -  не позволяла  ей  размышлять с таким  спокойствием, как
здесь, в безумии автотрассы.
     Джону  Нефастису (обратимся к недавнему примеру) случилось вообразить -
по  простому,  прямо  скажем,   совпадению,  -   что   два  вида   энтропии,
термодинамическая и информационная, с виду  похожи, если их записать  в виде
уравнений.  Но он придал этому совпадению  пристойный  вид с  помощью Демона
Максвелла.
     Возьмем теперь Эдипу, столкнувшуюся  с метафорой из Бог  знает скольких
частей -  во всяком случае, больше двух. Совпадения  в  эти дни  пышно цвели
повсюду, куда  ни кинь взгляд,  а у нее ничего не было,  кроме  звука, слова
"Тристеро", чтобы увязать их друг с другом.
     Она знала об  Этом всего несколько  вещей:  в  Европе Оно противостояло
почтовой  системе  Турна и Таксиса;  символом  Ему служил почтовый  рожок  с
сурдинкой; в какой-то момент до 1853 года Оно появилось в Америке и нападало
на "Пони Экспресс",  а также на "Уэллс, Фарго"  в виде разбойников, одетых в
черное или замаскированных под индейцев; в  Калифорнии Оно существует по сей
день  и  служит  каналом  связи  для людей  с  неортодоксальной  сексуальной
ориентацией, изобретателей,  верящих  в Демона  Максвелла, а может, и для ее
мужа Мучо  Мааса  (но она давным-давно выбросило письмо  от Мучо,  и  потому
Чингиз  Коэн  не  смог  бы  проверить  марку, а следовательно,  чтобы узнать
наверняка, ей нужно спросить самого Мучо).
     Тристеро или существовал на самом деле, в  своем собственном праве, или
же  был  лишь гипотезой - может, даже фантазией Эдипы, свихнувшейся на почве
взаимоотношений с  имуществом покойника.  Здесь в  Сан-Франциско,  вдали  от
материальных составляющих этого имущества, был  шанс обнаружить, что все это
дело  спокойно  распалось  на  кусочки и  растаяло. Тем  вечером она  решила
положиться на милость течения и  просто наблюдать, как ничего не происходит,
в  уверенности,  что все это нервное, мелочь, с которой следует обратиться к
психоаналитику. У Норт-Бич она съехала с трассы, немного  покружила, пока не
припарковалась,  наконец, на круто спускающейся  улочке среди складов. Затем
побрела по Бродвею, слившись с вышедшими на вечернюю прогулку.
     Не прошло и часа, как на глаза ей  попался почтовый рожок с  сурдинкой.
Она фланировала вдоль по улице, заполненной стареющими мальчиками в костюмах
из  универмага "Рус  Аткинс", когда  натолкнулась  вдруг на  шайку туристов,
залихватски  вываливающихся  из  автобуса  "Фольксваген",  дабы  обследовать
ночные  сан-францисские  местечки.  -  Позвольте,  я нацеплю это  на  вас, -
услышала  она  голос  у своего  уха,  -  я  только  что оттуда,  -  и тут же
обнаружила наглухо пришпиленную к груди светло-вишневую  карточку с надписью
ПРИВЕТ! МЕНЯ ЗОВУТ АРНОЛЬД СНАРБ! ИЩУ ВЕСЕЛЫХ  РАЗВЛЕЧЕНИЙ! Эдипа оглянулась
и  увидела пухлое розовощекое лицо, которое подмигнуло  ей  и пропало  среди
полосатых рубах и неподложенных плечей, -  и исчез Арнольд  Снарб  в поисках
развлечений еще веселее.
     Прозвучал  спортивный  свисток,  и Эдипа  оказалась  в стаде  граждан с
карточками, которое двигалось к бару "Все  по-гречески".  О нет!  - подумала
Эдипа.  -  Сегодня  никаких кабаков,  только  не  это, - и  попыталась  было
вырваться  из  подхватившего ее людского  потока,  но потом  вспомнила,  что
решила отдаться на милость течения.
     -  Теперь  сюда,  -  проинструктировал  гид,  в  его  воротник  темными
щупальцами  стекал  пот, -  и  вы  увидите представителей  третьего  пола  -
розово-голубых, которыми  заслуженно славится город у  Залива. Для некоторых
подобный опыт может показаться странным, но помните: не нужно вести себя как
кучка туристов.  Если вам сделают гнусное предложение, отнеситесь к  этому с
юмором  -  всего лишь часть  веселой  ночной жизни  в знаменитом  Норт-Биче.
Опрокиньте   пару   рюмашек,   а   когда  услышите   свисток,   быстрехонько
выскакивайте.  Собираемся  прямо здесь.  Если будете хорошо себя  вести,  мы
успеем  еще  в  "Финоккиос".  -  Он  дважды  дунул  в  свисток,  и  туристы,
разразившись воплем, бросились в неистовую атаку на бар, внеся Эдипу внутрь.
Когда  все успокоилось,  она  обнаружила,  что  стоит  с  бокалом  неведомой
жидкости у  дверей, придавленная к высокому человеку  в замшевой  спортивной
куртке.  На лацкане которой вместо светло-вишневой карточки  Эдипа приметила
тонкой  работы значок  из  бледно  поблескивающего  сплава в форме почтового
рожка Тристеро. Сурдинка и все прочее.
     Прекрасно, - сказала она себе. - Ты проигрываешь. Всего одна попытка, а
заняла не  больше часа. -  Ей  следовало немедленно  ехать назад в Беркли, в
отель. Но она не могла.
     -  Что,  если бы  я вам  представилась,  -  обратилась она  к владельцу
значка, - как человек от "Турна и Таксиса"?
     - Это театральное агентство? - спросил он. Большие уши, стриженные чуть
ли не по самый скальп волосы, прыщавое лицо и  удивительно пустые глаза, чей
быстрый взгляд искоса окинул  ее груди. -  Где вы умудрились откопать  такое
имя - Арнольд Снарб?
     - Я отвечу, если скажете, откуда у вас этот значок, - сказала Эдипа.
     - Простите?
     Она решила подразнить его:  -  Если это гомосексуальный  знак, то  меня
такие вещи ни капли не волнуют.
     Глаза  ничего не выражали: - Гомики меня  не интересуют, - сказал он. -
Впрочем, вы  тоже.  - Повернулся к ней спиной и заказал выпивку. Эдипа сняла
свою карточку,  положила ее  в пепельницу  и  спокойно,  стараясь не  выдать
истерику, произнесла:
     - Слушайте, вы должны мне помочь. По-моему, я скоро свихнусь.
     - Вы не туда обращаетесь, Арнольд. Поговорите со своим священником.
     -  Я пользуюсь  почтой США  - меня никто не  обучил  другим способам, -
продолжала она умолять. - Но я вам не враг. И не хочу им быть.
     - А как  насчет дружбы?  - Он повернулся вокруг  своей оси  на стуле  и
снова смотрел на нее. - Хочешь быть другом, Арнольд?
     - Не знаю, - все, что пришло ей в голову.
     Он смотрел на нее пустым взглядом. - А что ты знаешь?
     Она все ему выложила. А почему бы и  нет?  Не  утаила  ничего. В  конце
рассказа туристам засвистели на  выход, он  допил  вторую  рюмку, а Эдипа  -
третью.
     - О "Керби" я слышал, -  сказал  он, -  это кодовое имя, а не  реальный
человек. Но ничего не знаю  ни о твоем синофиле с того берега, ни о дурацкой
пьеске. Никогда не думал, что у этого вопроса вообще есть история.
     - Я только об этом и думаю, - откликнулась она немного жалобно.
     - И, - почесав ежик на голове, - тебе некому больше об этом рассказать?
Только случайный знакомец в баре, которого ты даже не знаешь, как зовут?
     Она не смотрела на него. - Скорее всего, нет.
     - И у тебя нет ни мужа, ни психоаналитика?
     - Есть и тот, и другой, - ответила Эдипа, - но они ничего не знают.
     - Ты не можешь им рассказать?
     Поколебавшись секунду, она встретила взглядом вакуум его глаз  и пожала
плечами.
     -  Ну  тогда я расскажу  тебе все, что знаю, -  решил он. - Мой  значок
означает,  что я -  член AИ.  "Анонимные  инаморати".  "Инаморати"  - значит
"влюбленные". И это самая худшая из подсадок.
     - Если человек влюбился, - сказала Эдипа, - то ваши отправляются к нему
в качестве сиделок, что ли?
     - Ну да.  Сама идея заключается  в достижении точки,  где тебе  все это
больше  не  нужно.  Мне  повезло.  Я  врубился  еще  юношей.  Но  существуют
шестидесятилетние  мужчины  -  хочешь  верь,  хочешь  нет - а женщины даже и
постарше, которые по ночам просыпаются от собственных криков.
     - Вы, наверное, проводите собрания, как "Анонимные алкоголики"?
     - Нет, конечно нет. Ты получаешь телефонный номер - служба,  куда можно
позвонить. Никто не знает ничьих имен, просто - номер, куда обратиться, если
не можешь справиться сам. Мы одиночки, Арнольд. Собрания погубили бы идею.
     - А как с сиделками? Ведь можно влюбиться и в них?
     - Они уходят, - ответил  он. -  Ты никогда не встречаешь  их дважды. Их
направляет телефонная служба, которая следит за тем, чтобы не было повторов.
     Откуда  взялся  рожок? Корни восходят  к самому  основанию общества.  В
начале  шестидесятых  был один  ответственный  работник  "Йойодины",  живший
неподалеку от Лос-Анжелеса  и  занимавший  в корпоративной табели  о  рангах
место где-то между инспектором и вице-президентом. В тридцати девять лет его
из-за автоматизации вышвырнули с должности. Поскольку с семи лет от роду его
строго-настрого   воспитывали   в   духе   эсхатологии,   согласно   которой
единственный  удел его, если не считать смерти, - президентство, и поскольку
позже его не  обучили ничему, а  лишь  умению  ставить  подписи на секретных
меморандумах,  которые  он никак  не мог  понять  и, следовательно,  не  мог
возложить на  себя вину  за бредовые  секретные программы, смысл которых - в
силу  их  секретности -  так никто ему  и не объяснил, то первой мыслью сего
ответственного работника было  покончить с собой.  Но воспитание напомнило о
себе: он не  мог  принять  решения,  не  выслушав соображений коллегиального
органа. Он поместил объявление в разделе "Личное"  лос-анжелесской "Таймс" с
вопросом  к  тем, у кого случался подобный  бзик, - есть  ли  сколько-нибудь
серьезные резоны,  чтобы  не  совершать-таки самоубийство.  Он проницательно
предположил,  что  из  успешных  самоубийц  не  откликнется   никто,  и  ему
автоматически достанутся  лишь  позитивные мнения.  Предположение  оказалось
неверным. После того, как он  целую неделю  нетерпеливо наблюдал за почтовым
ящиком в японский бинокль  - прощальный  подарок жены (она ушла на другой же
день, как его выперли) - и не получал в своей ежедневной почте ничего, кроме
рекламок  страховщиков и риэлтеров, настойчивый стук в дверь стряхнул с него
хмельной  черно-белый  сон  о  том,  как  он  сигает  с  небоскреба прямо  в
час-пиковый поток машин. Был конец воскресного дня. Он открыл дверь и увидел
престарелого бомжа  - вязаная шапочка  и крюк вместо руки, - который  всучил
ему связку  писем и, не проронив ни слова,  размашисто зашагал прочь. Письма
большей  частью были написаны людьми, у которых самоубийство сорвалось из-за
неуклюжести  или приступа  трусости в последнюю минуту. Ни одно не приводило
убедительных  доводов в  пользу жизни. Но наш  ответственный работник все же
пришел в крайнее  возбуждение  и  провел еще неделю  с бумажками,  где в две
колонки  записывал доводы  за высотный прыжок и против.  Принять  решение  в
отсутствие четких инициирующих  мыслей оказалось невозможным. В конце концов
он обнаружил в "Таймс" передовицу с телефотографией от "Ассошиейтед Пресс" о
вьетнамском буддийском монахе,  который  сжег  себя в  знак протеста  против
американской  политики.  "Вот  это   класс!",  -  воскликнул   ответственный
работник. Он отправился  в  гараж, выцедил  из  бака  своего  "Бьюика"  весь
бензин, надел зеленый приталенный костюм из "Закари Олл", запихнул в  карман
пиджака все письма от  неудавшихся самоубийц, пошел на  кухню, сел  на пол и
стал  поливаться  бензином.  Он  собирался  было  сделать прощальный  щелчок
колесиком  своей верной  "Зиппо",  которая прошла  с ним  через  нормандские
лесополосы,  Арденны,  Германию и послевоенную Америку, когда вдруг  услышал
ключ в скважине входной двери  и голоса. Это была  его  жена с  человеком, в
котором он вскоре узнал того самого специалиста по организации  труда, из-за
которого вместо  него  поставили  IBM  7094.  Заинтригованный такой  иронией
судьбы, он сидел на кухне  и слушал, не вытаскивая  галстук из бензина - как
фитиль.  Из того, что ему удавалось разобрать, выходило, будто эксперт желал
заняться с  его женой любовью  на марокканском ковре в  гостиной. Жена была,
пожалуй,