Ильин и  поселился,  и  живет,  и  по
зарплате  он  ему  -  полуподвальчик  в  подведомственном  гебисту  районе
наличествовал, а когда доброго человека  перевели  куда-то  повыше,  успел
снять исповедника с еженедельного контроля, перевел на ежемесячный, а  тот
вовсе формальным оказался. Хотя новый гебист, не в пример старому, был сух
и деловит, на пустые ля-ля казенное время не тратил: отметился и -  катись
колбаской. Ильин и катился.
   Тит считал, что старый гебист был  добрым  по  _роли_,  Тит  никому  не
верил. Может, и по _роли_, не спорил Ильин, так, значит, роль  приятная  и
исполнение убедительное.
   Иногда, правда, его на работе _дергали_, но там всех подряд  _дергали_,
Тита тоже. А и то  верно:  рентхаус  отгрохали  рядом  со  всеми  центрами
политической жизни, люди в рентхаусе жили солидные и важные, посты большие
занимали, если мировой коммунизм и мировой терроризм куда и метит, то не в
пятку, а в  сердце  или,  на  крайний  случай,  в  печень  здорового  тела
демократии и плюрализма. Будем считать, что Ильин работал как раз в важной
области печени.
   Кстати, вот еще почему районные гебисты резко отвлеклись от по-прежнему
странного поднадзорного: он и так на виду был.  И  разрешили-то  они  Титу
пристроить подозрительного подозреваемого  Ильина  на  _режимный_  об®ект,
потому что на нем, на _режимном_, особо не скроешься  и  вражеской  подлой
деятельности не скроешь.
   Как у классика? Где надо прятать лист? В лесу.  А  камень?  На  морском
берегу... Пойдем далее. А ненадежный элемент? Во взрывоопасном месте,  где
за ненадежным элементом - глаз да глаз... Где за всеми есть глаз да  глаз,
и пусть бы ненадежный элемент других ненадежных на свой маячок, коли  есть
таковой, привлек: тут бы  их  всех  и  накрыли.  И  не  было,  заметим,  в
рентхаусе  и  около   никаких   терактов,   отлично   работали   орлы   из
госбезопасности,  и  Ильину  жилось  сравнительно  спокойно,  если  кто-то
рискнет _чужую_ жизнь спокойной назвать.



        ДЕЙСТВИЕ

   - Внимание! - как судья на старте, упредил Ангел.
   - Сам знаю, - огрызнулся Ильин.
   Господина в твиде он вроде бы  лицезрел  не  впервые,  вроде  бы  видел
где-то, не исключено - здесь, в доме, и видел.
   _Ходют_ тут всякие... Господин был не молод,  лет  около  пятидесяти  с
копеечками, но элегантен  и  спортивен,  господин  лучился  приязнью,  как
покупатель "Мерседеса-500" из рекламного телевизионного клипчика, господин
был как  две  капли  водопроводной,  чистой  воды  похож  на  стандартного
обитателя  рентхауса,  владельца  убойной  квартиры  в  торце  коридора  и
убойного "Мерседеса-500"  в  подземном  паркинге.  Ильин,  повторимся,  не
слишком часто бывал по слесарным оказиям в квартирах, но все  же  бывал  и
видал богатых жителей дома, даже беседовал, случалось, с ними,  чиня  кран
либо колено меняя, вернее - они к нему снисходили, но получалось это у них
без выпендрежа и гонора,  а  просто  и  естественно,  как  того  требовало
светское  воспитание  в  закрытых  лицеях,  колледжах,   во   всяких   там
Гейдельбергах, Кембриджах или Царских Селах. Только те  жители  Ильина  по
имени не знали и не называли, а этот назвал, потому что знал.
   - Ты на его башмаки глянь, - совсем уже спокойно сказал Ангел.
   Ильин  глянул  на  башмаки  и  в  который   раз   подивился   Ангеловой
прозорливости. Сам-то он только обалденный фон видел,  только  прихожую  в
хрусталях и карельской березе, да плюс  к  березе  -  вальяжную  фигуру  с
казенной улыбкой на мятеньком лице, а Ангел, гад,  зрил  в  корень.  Ильин
глянул на башмаки и понял, что  господин  в  твиде  -  никакой  не  житель
рентхауса, рылом не вышел, и Царское Село с  Гейдельбергом  ему  только  в
сладких снах снилось, потому что башмаки у него были _нечищеными_. Те, кто
ездит на "Мерседесе-500", точно знал Ильин,  нечищеных  башмаков  себе  не
позволят, тем более есть у них кому почистить. А значит, господин в  твиде
лишь косил  под  жителя  торцевой  квартирки,  в  то  время  как  сам  был
обыкновенным лубянским _дятлом_, а означенная квартирка -  _гнездом_.  Тит
говорил: такие гнезда у Лубянки есть в каждом большом доме, вот и довелось
Ильину, прости Господи, побывать сирым птенцом в чужом гнезде, и  за  что,
прости Господи, такая честь!
   - Проходите, Иван Петрович, - по-прежнему казенно лучась, пропел  дятел
(дятел? пропел?), - чувствуйте себя как дома.
   И отступил, пропуская в прихожую Ильина, а  тот  нагло  -  чего,  блин,
теперь стесняться? - прошлепал по наборному паркету мощными водопроводными
"гадами" на резиновом ходу, и прямо в гостиную прошлепал, похожую более на
зал для игры в сквош, хотя вряд ли в зале для игры в  сквош  могла  стоять
мебель под "чипендейл" все из той же ценной  карельской  березы  и  висеть
непонятные для слесаря-бывшего-пилота картинки модного стиля "нац-арт".
   Липовый гейдельбержец парил сзади, малокультурно подталкивая неспешного
Ильина колкими пальцами в спину: мол, щас направо, мол, щас  налево,  мол,
скорее, не в гости пришли,  любезный-вашу-мать  Иван  Петрович,  что  было
правдой, не в гости. И дотолкал так до диванчика  с  цветастой  обивкой  -
перед столиком, на коем стоял (или лежал? как правильно?.. нет,  надежнее:
покоился...), значит, покоился штампованный мельхиоровый поднос с чашками,
с кофейником, с  сахарницей,  с  прессованной  вазочкой,  полной  ломаного
дешевого шоколада "Марс".
   - Присаживайтесь,  Иван  Петрович.  Вам  кофейку?..  -  И  взорлил  над
мельхиоровым подносом, не дожидаясь ответа, плеснул в чашки кофейной жижи,
от которой, приметил Ильин, кисло отдавало скорострельным  гранулированным
"максвеллом". - Сахарку по вкусу кладите...
   -  Только  не  залупайся,  -  строго  предупредил  Ангел,   и   вовремя
предупредил. - Ты  же  придурочный,  тебе  же  все  здесь  во  страх  и  в
диковинку. Пей кофе. Хоть и растворимый, а все ж халява.
   Хотел Ильин вякнуть чего-нибудь про несоответствие формы и  содержания,
про нечищеные ботинки, к примеру, или про шоколад,  купленный  в  газетном
ларьке, иными словами - про копеечные, гнезду не соответствующие траты  по
секретной  статье  "текущие  расходы",  но   разумно   сглотнул   хамство,
упрежденный Ангелом,  промолчал,  робко  сел  на  краешек  дивана,  вконец
подавленный, значит, окружающими невероятными шиком унд блеском.
   - Пейте, пейте, не стесняйтесь, Иван  Петрович,  -  меленько  засмеялся
твидовый, будто умиленный скромностью Ильина.
   - Я на дежурстве, один, - изо всех сил засомневался Ильин.
   - Я ж вам не водку, помилуйте...
   - Так время же идет... Не имею права  надолго...  -  Но  чашку  к  себе
подвинул, но  пару  кусков  зацепил  в  сахарнице  корявыми  пальцами,  но
булькнул их в жижу и культурно начал мешать ложкой, звякая.
   - А мы и ненадолго. Мы на минутку. Что ж я, не понимаю, что ли?  Все  я
прекрасно понимаю: служба у всех служба. Но и вы меня, наверно, понимаете,
ведь понимаете, Иван Петрович? - И заглядывал в глаза, которые Ильин долу,
к чашке, опустил, заглядывал в них,  скрючившись,  конечно,  невообразимо,
как героиня оставшейся в Той жизни песни: она, помнилось, смотрела искоса,
низко голову наклоня...
   - Я вас понимаю, - прилично кивал Ильин, шоколадом "Марс" набив рот,  -
только вот не понимаю, что вам от меня нужно. Я ж отмечаюсь раз  в  месяц,
как  положено,  ко  мне  от  вашей  конторы  претензий  нет  вроде.  Какие
претензии? Работа - дом, дом - работа. Ну, пивная там,  баня-шманя,  какие
претензии?..
   - Да нет к вам никаких претензий, - подтверждал  твидовый  и  все,  как
дурачок,  посмеивался,  даже  халявного  кофе  не  пил.  Видать,  стольких
клиентов в этом гнезде каждый день принимает - на кофе и смотреть тошно. -
Но времени-то сколько прошло, а, Иван Петрович?
   - С чего прошло?
   - А с вашего, Иван Петрович, чудеснейшего появления у Черного озера.
   - Ну и прошло, ну и что?
   - А то, что амнезия - штука проходящая,  временная,  это  вам  и  врачи
толковали, ведь толковали, да?
   - Ну, толковали. Так они ж про  сроки  ничего  не  говорили.  Говорили:
будет какая зацепка - вспомнишь. А где она, зацепка? Работа - дом,  дом  -
работа...
   - Молодец,  -  похвалил  Ангел,  -  хорошо  придуриваешься.  Только  не
переигрывай...
   И опять как в воду глядел.
   - Точно, - сказал  твидовый,  уже  смеясь,  -  плюс  баня-шманя,  какие
претензии. Так ведь на то мы и жалованье от державы получаем, чтоб  такие,
как вы, Иван Петрович, что положено, вспоминали. Есть зацепка.
   - Какая? - вперед подался, толкнул столик, чашка с кофе опрокинулась, и
негустая жидкость уродливо потекла по лаковой  дорогой  полировке.  -  Ой,
простите...
   - Не переигрывай, - повторил Ангел.
   - Я и не играю, - огрызнулся Ильин. - Ты что, не видишь: у  них  что-то
есть на меня, Тит прав...
   - Есть или нет, время покажет, - философски отозвался Ангел. - Этот тип
тебе ничего не скажет - не его прерогатива. Жди продолжения.
   Продолжение ждать не заставило, не из таких.
   Твидовый развел руками:
   - Извините, Иван Петрович, но про  зацепочку  вам  лучше  меня  доктора
поведают. Это их дело...
   И тут в зал для сквоша неожиданно, как и положено в детективе, бесшумно
вошли два хмурых качка в белых санитарных халатах,  молча  встали  по  обе
стороны диванчика.
   - Придется проследовать, - виновато сказал твидовый. -  Господа  вас  к
машине проводят и довезут куда надо. До свидания, Иван Петрович.
   - Иди, - только и посоветовал Ангел. Ильин поднялся, стоял  -  будто  в
растерянности. Айв самом деле в растерянности был, в полнейшей.
   - Как же так... - проговорил. - А дежурство? А котельная?
   - За котельную не волнуйтесь, Иван Петрович. Туда уж и подмену вызвали.
Да и вы, надеюсь, ненадолго...
   Один из качков цепко ухватил Ильина за локоть, подтолкнул совсем  не  к
выходу, а прочь от него - к дверке  в  другом  конце  зала,  а  та  вывела
случайных попутчиков в темноватый коридор - уже без хрусталя и  березы,  в
заднюю часть  квартиры,  к  черной,  для  прислуги,  лестнице.  По  ней  и
спустились, никого не встретив, пятый этаж -  невысоко,  а  у  черного  же
под®езда во дворе около пластмассовых баков с мусором  ждала  обыкновенная
"амбулансия",  обыкновенная  "скорая  помощь",  белый  с  красной  полосой
"мерседес" с двумя "мигалками" на крыше.
   - Не молчи, - приказал Ангел. - Совсем опупел?.. Спроси, куда повезут.
   - Куда поедем? - спросил Ильин, влезая в теплое нутро  "амбулансии".  -
Никак в больницу?
   Храбрился, потому что Ангел велел, хотя тряслось в нем  от  страха  все
плохо приделанное: сердце, желудок, поджилки всякие...
   - В нее, - ответил один из качков, хлопая задней дверью и запирая ее на
ключ. - Сиди тихо, убогий, живым останешься.
   И пошел в кабинку, которая отгорожена была от санитарного салона  белым
непрозрачным стеклом, и белыми непрозрачными стеклами весь  салон  отделен
был от живого мира. Тюрьма. А в  тюрьме,  как  водится,  койка,  в  данном
случае - носилки.
   - Ложись, - сказал Ангел, - теперь когда еще полежать придется.



        ВЕРСИЯ

   Немцы убрали свою армию из Москвы,  Петербурга,  Пскова,  Новгорода  et
cetera - как раз в пятьдесят втором, когда в  Берлине  вместо  не  в  бозе
почившего фюрера демократически возникли бундестаг  и  канцлер.  Аденауэр,
как  ни  смешно,  его  фамилия  была,  Конрад  Аденауэр,  большой  любимец
немецкого народа и немецкой промышленной элиты. Именно Аденауэр  пробил  в
бундестаге судьбоносное (так!) решение о предоставлении  самостоятельности
(независимости?..) России, Украине, Белоруссии, республикам  Прибалтики  и
Средней Азии  -  в  составе  так  называемого  Германского  содружества  в
противовес, конечно, Британскому. Противовес получился увесистый, хотя для
Германии и недешевый. Поначалу, пока независимые республики содружества не
встали на ноги, капиталовложения во много раз превышали прибыль.  Пришлось
республикам срочно принять ряд тоже судьбоносных законов:  об  иностранных
инвестициях,  о  собственности  иностранных  владельцев   на   территориях
указанных республик, о совместных предприятиях и акционерных обществах, ну
и, конечно, о земле, о мире, о частной  собственности  -  все,  что  Ленин
наобещал, да так и не выполнил  в  суете  борьбы  с  собственным  народом.
Законы эти принимались наспех выбранными парламентами республик,  Аденауэр
гнал картину, потому что его торопили со  всех  сторон,  а  непривычные  к
страшной силы демократии русские, украинские,  белорусские  парламентарии,
еще  не  очухавшиеся  от  совковых  "одобрямс"  и   "осуждамс",   еще   не
оправившиеся  от  оккупантских  "хальт",   "швейген"   и   "унтерорднунг",
безропотно  проголосовали  за  новые  законы,  в  чем,  как   впоследствии
выяснилось, раскаиваться не пришлось. Прибалтам было проще.  Прибалты  еще
не успели  отвыкнуть  от  нормальной  буржуазной  (так  она  называлась  в
довоенном эСэСэСэРе) демократии. Но вот  немцам  в  Балтии  было  сложнее.
Парламенты Латвии, Литвы и Эстонии  "спущенные"  им  законы  сильно  мяли,
пихали и топтали - и  из  национальных  амбиций,  конечно  (как  так:  нам
чего-то навязывают!..), из чувства противоречия, но и из толкового желания
приспособить их под себя, под реальные условия. Хорошо - условия не сильно
отличались  от  среднеевропейских,  а  законы,  хотя  и  отдавали   легким
имперским душком, все ж  закамуфлированы  были  германскими  умельцами  от
юриспруденции под мировые стандарты. А, собственно, при чем тут  камуфляж?
Мировые стандарты везде одинаковы: и в Штатах, и в Германии, и в Гонконге,
и в Новой Гвинее, и в России с Литвой,  на  то  они  и  стандарты.  Только
где-то они впору, а где-то клиентов приходится до этих стандартов  за  уши
тянуть, а процесс сей небезболезненный...
   Подтянули, втиснули, напялили и - понеслось. Хорошо понеслось, споро.
   В Средней Азии, правда, германцам  сложно  пришлось,  вот  там  условия
жизни на среднеевропейские никак не тянули, хотя Сталин не  делал  разницы
между Туркменией, например, и, скажем,  Эстонией.  Они  у  него  в  Едином
Советском могучем Союзе на равных существовали и не  петюкали.  Так  то  -
Сталин! Его учение притягательно своей колумбово-яичной простотой  по  сей
день, иначе с чего б зулусским детишкам радостно орать: "Спасибо  товарищу
Сталину   за   наше   счастливое   детство!"    Правда,    нынче    резвая
профильно-медальная четверка МЭЛС (аббревиатура: Маркс - Энгельс - Ленин -
Сталин) дополнилась на  знойном  социалистическом  африканском  юге  пятым
профилем, но об этом, господа, в свой черед...
   Итак, о Средней Азии.
   Вот откуда почти никто не драпанул в ЮАР, так  это  из  среднеазиатских
советских (в прошлом) республик. Все здесь, как оказалось, просто изнывали
под игом Советов, да и присоединились к Союзу насильно -  в  страхе  перед
красными штыками, шашками и пулеметами, число коих  значительно  превышало
число аналогичных в руках у истинных защитников  мусульманской  демократии
(у басмачей, к примеру). И жили потом в страхе. А когда пришло избавление,
то все, включая верных сынов большевистской партии,  немедленно  осознали,
раскаялись, воспряли и присягнули. Но, официально и радостно  присягнув  в
верности Большому Германскому Брату, никто не подумал отречься от  ислама.
Мусульманские теплые ветры дули с близкого юга и сильно мешали  спокойному
бытию оккупационной армии как в Туркмении и Узбекистане, так и в Киргизии,
Таджикистане и Казахстане. Более того, в республиках этих  сразу  возникло
сопротивление оккупантам. Летучие отряды, вооруженные немецким,  к  слову,
оружием, приходили из-за кордона, наносили  легкие,  но  неприятные  укусы
одуревшим от жары вермахтовцам, изменить, естественно, ничего не могли, но
кровь и настроение портили.  И  международная  общественность,  подогретая
ближневосточной мусульманской нефтью,  не  смолкала.  Поэтому,  получив  в
пятьдесят  втором  официальную  независимость,  вышеозначенные  республики
приняли ее  как  должное,  как  своими  руками  завоеванное  и  немедленно
впустили к себе капитал с Ближнего и Среднего Востока. Не принимая никаких
лишних  законов,  впустили.  Правда,  чуть  позже  они  не  оттолкнули   и
спохватившихся немцев, чуть  пришибленных  аденауэровской  демократизацией
национал-социалистического строя, и даже вошли в  Германское  содружество,
но не по отдельности, а Туркестанским блоком. Так что немцам в  Туркестане
пришлось и приходится мириться с соседством арабского капитала плюс к нему
- ненавистных американского и английского, чей  удельный  вес  на  Востоке
весьма высок. Возьмите хотя бы "Шелл ойл" (если сумеете взять. Шутка)...
   Да,  кстати.  Автор  давно  хотел  попросить  у  читателя  прощения  за
публицистически-казенный стиль "Версий", столь нелюбимый самим автором. Но
каким, скажите на милость, он, стиль, может быть в  кратком  -  ну,  очень
кратком! - курсе послевоенной истории?.. Не роман  небось,  не  лирическая
новелла... Вспомните хотя бы учебники по истории  для  достаточно  средней
школы. Автор голову на отсечение дает, что его  "Версии"  -  просто  поэмы
экстаза по сравнению с помянутыми шедеврами научной мысли...



        ФАКТ

   Ильин с®ехал от Тита и перебрался на Большую Полянку в  середине  лета,
помнилось - жарко было до испарины, асфальт под ногами гулял.  Смешно,  но
факт: в память о переезде на  асфальтовом  порожке  ведущей  в  полуподвал
двери  остался  след  ковбойского  остроносого  сапога  Тита,   любил   он
выпендрежный прикид. Тит помогал таскать  вещи,  которые  сам  с  барского
плеча отвалил: мебелишку  кое-какую,  пользованную,  купленную  с  большой
скидкой  в  Дорогомилове  за  Москва-рекой,   там   московский   мебельщик
Дербаремдикер  склады  держал.  Тит  раньше  работал  на  одном  из   них,
знакомства  сохранились.  Тит  обустраивая  полуподвал,  будто  под  себя.
Телевизор старый, но работающий, "Блаупункт", пятьдесят один сантиметр  по
диагонали, откуда-то притаранил, люстру  о  трех  рожках  тоже,  шторы  на
окошки, посуду... Короче, упаковал Ильина. Ильин потом сам себе изумлялся:
гордец когда-то, франт, за полеты свои испытательные в Той жизни крутейшие
"бабки" сшибал и любил, любил посорить этими "бабками" налево и направо, а
чтоб кому чужому за себя хоть жетончик в метро  бросить  позволил  -  быть
того не могло! А тут принял подачку как  должное,  сглотнул,  трогательное
"спасибо" вякнул, принялся жить на ко времени поданное...
   Что-то, видать, сломалось в  нем,  котла  неземная  та,  страшная  сила
выбросила его "МИГ" из родного  пространства-времени  к  чертовой  матери,
вырубила сознание и память, а когда все вернулось вроде бы на круги  своя,
когда ощутил себя, побитого и подпаленного, на пружинной койке в  справном
доме сестры Тита, а не  в  противоперегрузочном  кресле  родного  аппарата
тяжелее воздуха, то и вышло, что ни его сознание, ни его память здесь и на
хрен не нужны. Что круги своя - не "своя" вовсе, а куда как чужие, и  быть
на них прежним Ильиным бессмысленно и невозможно.  А  он  и  не  мог  быть
прежним, словно вместе с одеждой и - чуток! - кожей сгорело все внутри  от
той страшной силы.
   Говорилось уж об инерции, да не вред и повторить. Велика ее мощь,  если
в любой жизни - что в Той,  что  в  Этой  -  полстраны,  коли  не  больше,
существует именно по инерции. По инерции работает, тянет лямку,  ненавидит
свою работу, но тянет, поскольку жрать надо. По инерции  любит  не  любит,
живет с мужьями и женами, с постылыми, с нелюбимыми давно, потому что лень
и страшно чего-то  ломать,  искать,  рвать  сердце,  строить,  куда  проще
опять-таки  тащить  лямку,  пришпандоренную  к  семейной  лодке.   Так   у
Маяковского?.. И детей воспитывает полстраны по инерции,  ни  фига  в  сей
хитрый процесс не вкладывая:  ни  души,  ни  разума...  _Притерпелость_  -
кем-то, не  автором,  к  сожалению,  точно  придуманный  бытийный  синоним
инерции. Сла