унизительно было.
   - Врешь, помнишь! Когда тебя первый  раз  на  Лубянку  приволокли  и  в
камеру сунули - тогда. Помнишь, Ильин, ты  на  табуретку  сел,  а  там,  в
камере, кроме табуретки, и не было ничего,  табуретка  и  параша  в  углу,
кровать  на  день  к  стене  присобачивалась,  так  ты  ручонками  головку
обхватил, пригорюнился, страшно тебе стало. Конечное дело, раньше,  в  Той
жизни, ты это зданье на красивой "Волге" легко облетывал, раньше ты о  нем
и не думал, а здесь, в Этой жизни, первый день в  столице  -  и  на  тебе:
камера, параша, следователь, свет в глаза, пытки...
   - Не было пыток, не ври.
   - Это потом ты узнал, что нынче гебисты по морде уже не  лупят,  иголки
под ногти не загоняют,  немодно  стало,  фу.  А  когда  в  камере  на  той
табуретке в штаны накладывал, то  о  пытках  только  и  думал.  Думал,  а,
Ильин?.. Думал, думал, а головка-то еще слабенькая была, еще только  месяц
после аварии прошел, ты еще и вправду психом был, по припадку -  на  день,
потому и меня на помощь призвал. А я что?  Я  как  юный  пионер,  то  есть
скаут. Меня зовут - я иду. Служба. Но  благодарность-то  должна  быть  или
нет, должна или нет, спрашиваю?..
   Приспела пора выпить пивка. Ильин встал, подошел к холодильнику  -  это
великан Тит прямо от пульта до пивных запасов дотягивался, а Ильин  ростом
не вышел, потому, кстати, в свой час в авиацию и подался,  там  низенькими
не брезгают,  -  достал  банку  "Хейнекена",  выстрелил  замком.  Глотнул,
креветкой заел, хорошая уродилась креветка, сочная, не соврал Тит.
   Вернулся к пульту, глянул на приборы: все путем.
   - Должна, - сказал Ангелу. - Я тебе, кстати, и благодарен, ты  что,  не
знаешь? Только не думай, что облагодетельствовал меня по  гроб  жизни.  Ты
мне обязан не меньше, чем я тебе. Есть я - есть ты.
   - И наоборот, - не смолчал Ангел, добавил реплику на финал.
   - И наоборот, - согласился Ильин. Он тоже не хотел  уступать  финальной
реплики. - Мы взаимозависимы, а посему...
   Что посему - не об®яснил, поскольку зазвонил телефон. Но не  городской,
опасный, по которому, не исключено, гебисты Тита и словили, и Ильина могли
запросто словить, а зазвонил местный, "российский" - так называл его  Тит,
аппарат без диска, висящий на стенке рядом с холодильником.
   Ильин опять встал, взял трубку.
   - Слушаю, - сказал.
   - Ангел? - вкрадчиво спросили из трубки. - Дело есть.
   - Это не Ангел, - машинально ответил Ильин  и  только  тогда  пришел  в
ужас, чуть трубку не выронил, хотя это и банально до  скуки  -  трубки  от
страха ронять.
   Впрочем, он и не выронил. Растерянно сказал Ангелу:
   - Это тебя...
   Никто в мире - ни одна собака! - не знал о существовании  Ангела,  даже
Тит не подозревал, поскольку сам Ангел того  не  хотел,  чужд  был  земной
славе, да и Ильин его не афишировал, считал: что,  блин,  мое,  то,  блин,
мое.  А  тут...  Но  Ангел-то,  небожитель  хренов,  даже  и  не  удивился
ничуточки, будто только и ждал звонка по местному тайному телефону.
   Сообщил в трубку:
   - Ну, я...
   - А чего ж врешь, что не ты? - грубо поинтересовались оттуда. - Ты  нам
баки не крути, ты нас знаешь, мы тебе сами что хошь открутим, если крутить
станешь. Так что не крути.  Ангел,  маши  крыльями,  лететь  пора.  Уловил
мысль?
   Ильин не знал, как Ангел, а сам-то  он  ни  черта  не  уловил,  никакой
мысли. А Ангел, напротив, ничему не удивлялся,  слушал  телефонное  мелкое
хамство с тихой усмешкой и даже спросил заинтересованно:
   - И когда лететь-то?
   - А скажут, - ответили.  -  А  сообщат,  когда  в  самый  цвет  выйдет.
Вот-вот. Жди.
   - Кто сообщит?
   Ильин по-прежнему  пребывал  в  описанном  выше  состоянии  "выроненной
трубки" и лишь мог слегка восхищаться непробиваемым апломбом Ангела.  Хотя
и понимал, что давно пора прекратить  восхищаться  впустую:  на  то  он  и
Ангел, чтобы знать все, что сдвинутому  по  фазе  Ильину  ни  в  жизнь  не
постигнуть. Что-то, выходит, опять знал, Ангел умный...
   - Человек, - явственно усмехнулись из трубки.
   - Ясно, что не слон, - столь же нагло усмехнулся в ответ  Ангел.  -  От
кого хоть? От Бога?
   Ильин полегоньку приходил в-норму, разговор ему даже  нравиться  начал,
хороший такой разговор, в меру ни о чем,  зато  легкий  и  плавный.  Ильин
раньше,  в  Той  жизни,  мастером  был  на  такие  разговоры,  особенно  с
женщинами, а в Этой жизни, увы, пообтерхался, легкость потерял - куда  ему
до Ангела...
   - От Бога, - согласились в трубке. - Помнишь истину: все люди... кто?
   - Братья, - сказал Ангел, - а также сестры, тещи  и  свекры.  Не  держи
меня за лоха, абонент,  принес  нужные  слова  -  можешь  кочумать.  Целую
крепко, твоя репка, - и шмякнул трубку на рычаг.
   - Кто это  был?  -  спешно  спросил  Ильин.  Ангел  равнодушно  зевнул,
кашлянул, чихнул, высморкался, сплюнул. Ответил:
   - Ошиблись номером.
   - Каким номером? Телефон прямой.
   - А кто  говорит,  что  кривой?  -  выламывался  Ангел.  -  Прямой  как
стрела...
   - Не выламывайся, - строго сказал Ильин. Обиженно даже сказал. - Знаешь
ведь: связь с конторой, с трестом. Прямая.
   - Это она отсюда прямая, а в  конторе,  замечу,  цельный  пульт  разных
номеров, тычь штекером - не хочу. Таких, как мы, прямых,  у  них,  знаешь,
сколько?.. Вот и ткнул не в ту дырку...
   - Чего ж ты с ним разговаривал? Сказал бы, что ошибся...
   - А зачем? Скучно ведь... Ему скучно. Мне скучно. Тебе  скучно.  А  тут
потрепались - так хоть какое-то  развлечение.  Расслабуха,  по-научному  -
релаксация...
   - Ну-ну, - сказал Ильин.
   Неприятно ему было. Не заслужил он, считал, такого отношения со стороны
Ангела. Поэтому и ограничился нейтральным  "ну-ну",  поэтому  прихватил  с
пола сундучок с  инструментом,  с  тестерами-шместерами  всякими,  поэтому
приступил к скорому и внеплановому обходу сложного  котельного  хозяйства,
поскольку обход предполагал молчание, а разговаривать с Ангелом сейчас  не
было у Ильина никакой тяги.
   Не тут-то было. Опять зазвонил телефон, на  сей  раз  -  городской,  на
пульте.
   Ильин про себя матернулся, поднял трубку.
   - Ну? - хамски спросил.
   - Будьте  любезны,  -  сказали  ему  вежливо,  -  позовите  к  аппарату
Владимира Ильича.
   - Ошиблись номером, - рявкнул  Ильин,  трубку  бросил.  И  не  утерпел,
поведал-таки Ангелу: - Ошиблись номером.
   - Не глухой, - отпарировал Ангел. Он тоже  счел  уместным  обидеться  и
чуток помолчать. Полезно. А телефон вновь брякнул.
   - Ну что за блинство! - интеллигентно выругался Ильин. Снял  трубку:  -
Да?
   - Слышь, мужик, - басом сказали из нее, - там у тебя  Лейбы  Боруховича
не видать?
   - Не видать, - честно ответил Ильин и положил трубку.
   Снял - положил, поднял - бросил... Глагольные пары. Еще можно:  взял  -
уронил.
   Телефон - опять. Вот и третья глагольная пара пригодилась.
   Взял трубку:
   - Слушаю?
   А оттуда - женским томным контральто:
   - Мне бы Иосифа Виссарионовича, молодой человек...
   - Не могу! - ликуя, сообщил Ильин.
   - Почему? - сильно удивилось контральто.
   - Потому, что исчез он из виду аж в апреле одна тысяча девятьсот  сорок
второго года. Так что звиняйте, тетя... -  И,  по-прежнему  ликуя,  уронил
трубку.
   - Чего это ты развеселился? - осуждающим тоном спросил Ангел.
   - Звонок дурацкий. Иосифа Виссарионовича  баба  просила...  Надо  же  -
такое совпадение!..
   - Дурак, ты и есть дурак. -  Ангел  выражений  не  выбирал.  -  Ты  всю
цепочку протряси. Не много ли совпадений? Владимир Ильич, Лейба Борухович,
Иосиф Виссарионович... Вгаги России, блин!.. А  кого  следующего  спросят,
думал?  Климента  Ефремыча?  Вячеслава  Михалыча?  Лаврентия  Палыча?..  И
никаких, значит, подозрений, кореш, так?..
   А в самом деле, ужаснулся Ильин, что же это я ни фига не просек? Что же
это, как кретин какой, гыкаю смешному совпадению, а вглубь, в  суть  самую
заглянуть не дотумкал? Меня ж на раз покупают!..
   - То-то, - сказал Ангел, хамло, подслушав мысли,  -  сообразил  убогий.
Что Тит сказал? Тебя гебе ищет. Это факт. Зачем - неизвестно.  А  все  эти
провокационные звоночки покойным вождям, о которых здесь никто не  помнит,
- тут уж совсем все запуталось. Выходит, никто не помнит,  а  ты  помнишь?
Выходит, ты все-таки шпион? Тогда откуда? Из  далекой  страны  победившего
коммунизма? Чего ж они, мудозвоны, добиваются? Вывести тебя из равновесия?
Чтоб, значит, ты запаниковал и в жуткой панике нечаянно выдал бы все явки,
шифры и пароли?.. Ну, я торчу от них!.. Во-первых, по-идиотски добиваются,
а во-вторых, хрен добьются: ты ж никаких паролей в жизни не знал. А они  в
жизни не знали, кто ты. И не знают, хотя тщатся. Так? -  И,  не  дожидаясь
подтверждения, сам себе подтвердил: - Так. Они тебя отпустили чуть-чуть  -
гуляй, бобик, но пасут, через  Тита  вон  пасут,  через  еще  кого-нибудь,
стукачей кругом - тьма, а тут явно чего-то стряслось, раз они  в  открытую
проклюнулись...
   - Что стряслось? - Ильин растерялся.
   Ангел соображал лучше него,  рассуждал  точнее,  думал  быстрее,  Ильин
терялся под натиском стремительного Ангела, но ему простительно это  было:
больной все-таки, официально чокнутый.
   - Думай, думай, - наказал Ангел.
   - У меня голова заболела.
   Голова и вправду начала привычно заводиться - как под током.
   - Прими таблетку и думай. Что могло  случиться?  Что  они  нарыли?  Где
нарыли? Ну, ну... Может, в деревне? Может, ты забыл что-то?..
   - Не нукай, - обозлился Ильин. Достал из кармана пластмассовый  флакон,
выкатил на ладонь янтарную капсулу, слизнул ее. - Ничего я не забыл. А что
забыл, то забыл - не вспомнишь.
   - А они вон вспомнили за тебя, зуб даю...  И  опять  телефон  загремел,
опять внутренний. Ну, прямо - Смольный!..
   - Котельная, - представился Ильин.
   - Котельная? - переспросили женским голосом, Ильин узнал диспетчершу. -
Ильин?.. Здравствуй,  Ильин,  сто  лет  тебя  не  слышала,  соскучилась  -
страсть, Ильин ты мой никудышный. А слетай-ка, Ильин, в  сто  пятнадцатую,
слетай мигом, у них там батареи чего-то не тянут, замерзают жильцы,  льдом
уже покрылись, понял, Ильин?
   - Ну, понял, понял, не части, я тебя тоже люблю, - сказал  Ильин,  знал
он эту диспетчершу, вздорную, в общем, бабу, но к нему, к  Ильину,  хорошо
относящуюся. - Уже иду, солнце мое.
   - Только не споткнись, Ильин, мне тебя не  хватать  будет,  -  повесила
трубочку, последнее слово за собой оставила.
   - Во балаболка, - с уважением сказал Ангел. - Мы надолго?
   - Посмотрим. Если надолго, бригаду вызову. Не бросать же дежурство...
   - Это точно. Да и звонки еще не все кончились...
   И как в воду глядел! Зазвонил городской.
   - Але, - осторожно сказал Ильин.
   - Слышь, друг, - шепотом из трубки отозвались, не поймешь: не то мужик,
не то баба, - на Манежной "летучая  тарелка"  приземлилась,  неопознанная,
космонавты  из  нее  выпали,  все  ободранные,  обожженные,  по-нашему  не
волокут, а один - вылитый ты. Не брат, случайно?
   - Пошел к такой-то матери! - заорал Ильин, не скрыв, впрочем,  к  какой
матери идти, просто не стоит доверять сей термин бумаге. - То-то я тебя, и
то-то, и туда-то! - и здесь терминология общеизвестна, незачем  ее  лишний
раз фиксировать.
   Вышел из котельной, кодом дверь запер - от врагов внутренних и внешних,
поспешил по коридору к служебному лифту. В лифте, в просторном  зеркальном
шкафу, ткнул пальчиком в клавишу компьютера, вмонтированного в стену:  где
она, сто пятнадцатая? Вопрос ушел на центральную эвээм и вернулся ответом,
высветившимся на дисплее: на пятом  она,  сто  пятнадцатая,  на  недальнем
пятом этаже. Пятую кнопку и надавил, на пятый этаж и примчал  его  немедля
зеркальный скоростной шкаф.
   Ангел помалкивал. Наглого Ангела всегда,  замечал  Ильин,  придавливало
еще более наглое великолепие рентхауса.
   Сто пятнадцатая располагалась в  торце  коридора,  что,  знал  Ильин  в
теории, говорило о ее нечеловеческих размерах и нечеловеческой  стоимости.
И не хотел, воспитанный гордой советской системой, а что-то  рабское  само
собой внутри проклюнулось, что-то униженное и, естественно,  оскорбленное,
потому и в звоночек архилегонько дренькнул, архивежливенько, архиробко.
   Ангел помалкивал.
   А дреньк между тем сразу услыхали и дверь отворили сразу, будто  стояли
за ней и ждали: когда ж  он  наконец  явится,  ненаглядный  водопроводчик.
Ожидание водопроводчика - оно одинаково  волнительно  в  любой  социальной
системе.
   - Вызывали? - спросил Ильин.
   Невысокий, чуть повыше Ильина, но крепкий еще на вид пожилой господин в
твиде с  минуту  рассматривал  ожидаемого  водопроводчика,  потом,  словно
признав за такового, приветливо улыбнулся и распахнул дверь.
   - Точнее, приглашал, - раз®яснил господин в твиде. - Куда уж точнее!  И
не спорьте со мной, любезный Иван  Петрович,  не  спорьте,  а  заходите  и
чувствуйте себя как дома.
   - Фигец котенку, - прорезался Ангел. Он был прав, как всегда.



        ВЕРСИЯ

   Гитлер умер своей смертью в пятьдесят втором, умер от первого инфаркта,
старым уже маразматиком умер, с ним не очень-то и  считались  в  последние
годы, его круто подпирали средних лет прагматики, которым начхать было  на
истерию национал-социализма, которые не видели в фюрере бога, а, напротив,
старого маразматика и видели, а за ними стояли  серьезные  господа  -  как
когда-то за Гитлером, только другие! - из  "Фарбен-Индустри",  из  атомной
нарождающейся промышленности, из электроники - немецкая электроника славно
пошла на мировом торжище, им всем сильно мешал реликтовый Ади, им хотелось
торговать со Штатами, и  с  Англией,  и  с  японцами,  а  тут  еще  евреи,
придумавшие Израиль, выросли в могучую силу,  с  которой  нельзя  было  не
считаться, они орали про концлагеря, они требовали крови взамен  пролитой,
они апеллировали к тем же Штатам, а Штаты и  ведомая  ими  ООН  давили  на
Германию и  прибранную  ею  под  мышку  Россию,  давили  морально,  давили
экономически, а тут еще, как  на  грех,  арабы  напоролись  на  нефть,  на
Ближнем Востоке, и та куда как мощно пошла на рынок, и это стало еще одной
экономической дулей для Великого Рейха, тем более что  собственной  -  или
российской, без разницы! - бакинской нефти еле-еле хватало  на  внутренние
нужды...
   Короче, мир требовал мира. Или не так: избавленный от  угрозы  мирового
коммунизма мир хотел жить спокойно и заниматься товарообменом  -  хотя  бы
даже и по Марксу.
   Кстати, о Марксе. Коммунистический нарыв, удачно разрезанный немцами на
востоке, нежданно-негаданно вырос на далеком  юге,  в  знойной  Африке,  в
давнем оплоте белых посреди черного негодяйства. В ЮАР он вырос, которая с
сорок примерно седьмого года изо всех сил развивала социализм и прибрала к
рукам соседние Родезию,  Мозамбик,  а  еще  и  Намибию  (то  есть  исконно
германскую землю). Почему-то основная и мощная масса эмигрантов из бывшего
СССР,  опрометчиво  выпущенная   расслабившимися   от   военных   викторий
германцами, рванула в этот райский уголок. Если глянуть  на  карту,  то  и
буквально - угол. К слову, политологи позже пытались анализировать причины
такой миграции и ни к чему толковому  не  пришли.  Живей  всего  оказалась
ностальгическая версия. Мол, Трансвааль и Оранжевая республика -  названия
для русского человека  небезразличные,  мол,  пращуры  россов  бескорыстно
сражались за свободу юга Африки, так нынче  их  потомков  сей  юг  логично
приютит. Мол, собачка верная моя наконец-то залает у ворот. (Песня...).  И
ведь приютил. Так приютил, что одним  из  пунктов  предвыборной  программы
крайней левой и весьма агрессивной партии  "нео-наци",  который  помог  ей
собрать пристойное число голосов на прошлогодних (какой в прошлом году был
год?..) выборах в бундестаг Германии, стал пункт о неизбежности крестового
похода против красных африканских антихристов. А антихристы вовсю  строили
социализм по Ленину - Сталину, черные африканцы ходили у них по  струночке
и  вопили:  "Вставай,  проклятьем  заклейменный".   Не   сразу   все   это
приключилось, но довопились: приключилось.
   Поэтому, когда с Гитлером случился естественный капут,  Германия  круто
повернула к проклятой  буржуазной  демократии  и  сильно  дружественную  -
покоренной она была до пятьдесят второго, после стала именно дружественной
- Россию вольно за собой повела. А та пошла, чего ж не пойти.
   Но демократия демократией,  а  орднунг,  то  есть  порядок,  орднунгом.
Гебисты, имеющие крутой  довоенный  опыт  борьбы  с  инакомыслием,  многое
переняли у своих германских коллег, у тех опыт имелся покруче. Странная, к
слову, закономерность  выстраивается  в  цивилизованном  мире!  Когда  все
общество демократизируется, когда плюрализм рвется и мечется из любых дыр,
когда неудержимая  гласность  оглушает  (с  телеэкранов)  и  ослепляет  (с
газетных полос),  в  тайных  недрах  тайных  же  служб  безопасности  сего
общества варится, внешне,  вроде  бы  замерев,  какая-то  страшная  кашка,
славно варится славными поварами и  к  положенному  часу  будет  готова  и
подана  к  столу:  кушайте,  гости  дорогие,  чтоб  у   вас   все   внутри
заколдобилось! Будто кто-то, об®явивший демократию и  даже  конституционно
закрепивший ее, наказал безопасникам: вас это, орлы,  не  касается,  бдите
дальше. Они и бдят, бдят крепко. А конституция - бумага, она все  стерпит,
она перепишется, ибо  кто  наврал,  что  написанное  пером  -  топором  не
вырубить? Смотря какой топор и в чьих руках. На то и  щука  в  реке,  чтоб
карась не дремал. В.И.Даль...
   Надо отдать должное гебистам,  они  до  конца  расслабиться  никому  не
давали, то и дело напоминали  о  том,  что  мировой  коммунизм  и  мировой
терроризм, свившие себе подлые гнезда в Африке и на  Ближнем  Востоке,  не
дремлют, а напротив. Напротив были взрывы на вокзалах и  в  супермаркетах,
напротив были выстрелы из автоматов и пистолетов,  напротив  были  злобные
киднеппинги политических деятелей, угоны  авиалайнеров,  причем  случалось
это по всему миру, не обходя и Россию. Так что щуке и  впрямь  дремать  не
стоило в  демократической  России,  и  в  демократической  Германии,  и  в
демократической   Австрийской   республике,   как   не   дремала   она   в
демократических Соединенных Штатах Америки, в оплоте плюрализма. А то, что
- как в России всегда водилось! - гебистская бдительность здесь  принимала
тотальный, хотя и вполне демократический,  характер,  так  сие  об®яснимо:
вирус коммунизма, размножавшийся  на  земле  Рюриковичей  и  Гедиминовичей
после одна тысяча девятьсот семнадцатого огненного года двадцать пять  без
малого лет, так просто не сдается. Есть реальная опасность рецидива.



        ФАКТ

   Когда Тит привез Ильина в Москву, то поначалу,  пока  Ильин  хвор  был,
поселил его у себя, а жил Тит в двух хороших комнатах на  Житной  у  самой
Серпуховки.  И  районный  уполномоченный  гебе  принимал  дорогих   гостей
неподалеку - на Большой Ордынке его славная контора располагалась.  Ильину
предписано было отмечаться у районного гебиста  дважды  в  неделю,  первые
разы Тит с ним ходил, а после, когда Ильин окреп, а он в  первопрестольной
на изумление скоро окреп, то сам на  Ордынку  ходить  стал  -  в  качестве
променада. Процедура "отмечания" оказалась формальной: жив, не  уехал,  не
был, не совершал, но районный гебист обнаружился мужичком разговорчивым  и
веселым, может, так по должности полагалось, и вроде  бы  даже  сошелся  с
поднадзорным  Ильиным  -  анекдотики  там,  байки  из   армейского   быта,
рассказики о жене-детках-бабках - с его стороны, конечно, поскольку Ильину
рассказывать нечего было. Но слушать он умел и любил - всегда, еще  с  Той
жизни, к нему однополчане, как на исповедь, являлись, вот и гебист  в  нем
исповедника разглядел и изливал истерзанную в  незримых  боях  душу.  Если
всерьез,  то  и  впрямь  он  к  Ильину  добро  относился,  вот   и   адрес
полуподвальчика подсказал, в котором