ебивающие текст реплики:
   - Что? Я же сказал. Пишите слово в слово. Да, так. Не вы мне, а  я  вам
плачу за работу. Понятно? Пишите дальше...
   Потом опять текст, и снова раздраженная реплика:
   - Если хотите сохранить редакторское  место,  все  это  должно  быть  в
завтрашнем номере. Заеду лично. Да, подпишу номер.
   И с элегантностью банкомета, подвигающего партнеру его выигрыш,  Мердок
протягивает мне листок со своим заявлением. Я аккуратно складываю документ
вчетверо и опускаю в карман.
   - Еще две минуты, Мердок, и мы с вами расстанемся, - говорю я, - только
позвоню Минни.
   Она уже дома и радостно сообщает, что созвонилась с больницей, дядя все
знает и уговорил врачей отправить его домой.
   - Запритесь, Минни, и никого не впускайте до приезда  дяди,  я  попрошу
Мартина подежурить у вас.
   - Зачем? - вмешивается Мердок.  -  Наемных  убийц  посылать  не  стану.
Проиграл - плачу.
   - Крупно  играете  и  классно  проигрываете,  -  замечает  до  сих  пор
молчавший Мартин. - А ваши "пистолетники" не играют, а постреливают.
   - Выстрелов больше не будет,  -  смеется  Мердок.  -  Вы,  может  быть,
все-таки вернете мой пистолет, Ано?
   - Я верну его вам завтра в сенатском клубе. У вас  ведь  есть  гостевая
карточка?
   Мердок не успевает ответить.  Свеча  гаснет,  заливая  оплывшим  воском
медный подсвечник. Мы оказываемся в темноте. Самая  подходящая  обстановка
для житейских раздумий. Я почти уверен, что он  сказал  правду:  выстрелов
больше не будет. Мердок размышляет уже не над тем,  что  проиграл,  а  над
тем, что выиграл. А выиграл он возможность играть дальше. Ведь мертвецы не
играют. Через час-два он заедет в типографию и подпишет к печати очередной
номер газеты. Мой же экземпляр заявления Мердока,  прежде  чем  попасть  в
"Сити  ньюс"  и  сенатскую  избирательную  комиссию,  должен  побывать   у
Уэнделла. Придется будить магната, не дожидаясь утра. Надо спешить.


   Несмотря на все протесты дворецкого, мне удается поднять  Уэнделла.  Он
выходит в халате, протирая заспанные глаза.
   - Что-нибудь сверхсрочное, Ано, иначе бы вы не явились в такое время?
   Я вручаю ему сложенный вчетверо лист бумаги и плюхаюсь на кушетку. Ноги
меня не держат - так хочется спать. Мне даже кажется, что  я  уже  сплю  и
лишь сквозь сон вижу, как судорожно глотает слюну Уэнделл и  как  круглеют
его глаза, пробегающие по строчкам заявления Мердока.
   - Это не подделка? - спрашивает он, спотыкаясь на гласных.
   - Вы странный человек, Уэнделл. Столько месяцев меня знаете, а говорите
такие вещи. Заявление подлинное и должно появиться  сегодня  в  "Брэд  энд
баттер". Одновременно надо опубликовать его  и  нам.  Свяжитесь  срочно  с
редакцией "Сити ньюс" и продиктуйте текст стенографистке. Номер,  наверно,
уже печатается, но вы сумеете втиснуть Мердока в оставшуюся часть  тиража.
Не стойте с открытым ртом, Уэнделл, не теряйте времени.
   Уэнделл покорно, словно младший клерк, бежит к телефону, а я  мгновенно
засыпаю в сидячем положении и просыпаюсь, когда он появляется снова.
   -  Как  вы  добились  этого,  Ано?  -  с  умилением  восклицает  он   и
всплескивает руками. - Боже мой, вы больны?
   - Нет, просто чертовски устал.
   - Выпейте коньяка.
   - Давайте.
   Глоток коньяка приводит меня в чувство. Но  разве  можно  в  нескольких
словах передать события этой ночи? Начинаю с  похищения  Минни  и  письма,
отправившего Стила в больницу. Уэнделл вдруг перебивает:
   - И он решил отдать Мердоку голоса?
   - Да. Но вмешались мы с Мартином.
   Что произошло дальше, я рассказываю коротко, как могу.
   - И вы стреляли? - ужасается Уэнделл.
   - Не раздумывая. Мы имели дело с профессиональными "пистолетниками".
   - Но они могли вас убить!
   - Не сумели. Сумели мы. Вывели их из строя.
   - Всех?
   - Кроме Мердока. Он умен и соображает быстро: девушку освободил, партию
свою распустил и сам продиктовал это заявление в свою газету. Сразу понял,
что проиграл.
   - А если он все же сообщит в полицию?
   - О чем? О том, что  заявление  сделано  под  угрозой  расправы?  Тогда
придется признаться и в письме к Стилу, и  в  похищении  девушки  с  целью
шантажа сенатора - есть свидетели. А это -  политическая  смерть  Мердока.
Нет, заявление он опровергать  не  станет.  Оно  даже  создает  ему  ореол
политической честности  и  принципиальности.  Входной  билет  в  сенат  на
будущих выборах. Полицию  он  вызовет  только  для  того,  чтобы  опознать
раненых. Скажет, что во время  его  отсутствия  на  дом  было  произведено
нападение. Сотрудники Бойля, конечно, узнают в  задержанных  патентованных
уголовников и церемониться с ними не будут. А Мердок начнет снова тасовать
карты. Не вышло с реставраторами - выйдет с церковниками. Я, кстати, это и
посоветовал. Денег ему не занимать. У него их немногим меньше, чем у  вас,
мистер Уэнделл, и во всяком случае больше, чем у Стила.
   Уэнделл более чем доволен - почти счастлив.
   - Какой вы молодец, Ано!..
   Мне не хочется говорить о себе, да и  не  поймут  меня,  пожалуй,  если
рассказать правду. Просто я человек  другого  века,  привыкший  к  другому
ритму. Мой мир имеет опыт  разгрома  Гитлера  и  Муссолини,  пережил  крах
диктатуры  "черных  полковников"   в   Греции,   победу   социалистической
демократии в Португалии и -  надеюсь,  недолговечный  -  взлет  фашистской
контрреволюции в Чили. Я знаю больше и вижу дальше, чем политики  здешнего
общества, и лучше их понимаю законы его исторического развития. Но сказать
об этом Уэнделлу я не могу.
   - Может быть, постелить вам у меня в кабинете? - предлагает Уэнделл.
   - Высплюсь у себя в отеле. Только бы добраться до него...



        23. ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Мы с Мартином вновь на верхней палубе "Гекльберри  Финна".  Мы  едем  в
Сильвервилль. Плывут мимо сосновые рощи, глинистые обрывы, рыбацкие хижины
над ними и лодки, вытащенные на песчаные отмели. В голубой  чаще  неба  за
поворотом Реки уже виднеется пыльная дымка.
   О ночной встрече с Мердоком ни я, ни  Мартин,  словно  по  уговору,  не
упоминаем.  Пожалуй,  она  нам  обоим  казалась  чем-то  неправдоподобным,
далеким  от  действительности  -  как  виденное  где-то  в  кино  или   на
телеэкране.  Теперь  же  Мартин,  выплюнув  докуренную  сигарку  за  борт,
неожиданно спрашивает:
   - А если б он отказался?
   - Кто?
   - Мердок.
   - Я бы убил его. Не я - так ты. Мы ведь знали, на что шли.  Но  в  кафе
"Жюн" я понял: Мердок не будет сопротивляться. Потому-то он и отправил  по
домам Тони и Крука, а Слима послал сопровождать девушку.
   - Свести с нами счеты он может и в Сильвервилле. Тут у него дружков  не
меньше, чем в Городе.
   - Он не знает, где мы сейчас. Даже в клуб обедать не пришел, и пистолет
его я оставил в гостинице. Вообще никому, кроме Стила, неизвестно о  нашем
от®езде.
   Почему мы решили ехать в Сильвервилль, да еще в самый день выборов?


   Произошло это так. После той бурной  ночи  мы  встали  поздно,  проспав
завтрак. В баре нам соорудили яичницу и подогрели кофе.
   - Ты долго собираешься молчать? - вдруг взорвался Мартин.
   - У меня  странное  ощущение.  Дон.  И  возникло  оно  перед  тем,  как
проснулся.
   - И у меня. Словно сон под утро увидел, который  начисто  забылся...  И
шепнул кто-то на ухо.
   - О том, что мы должны ехать в Сильвервилль?
   - Да. Но совсем не из страха перед Мердоком. Хотя  мысль  о  его  мести
была.
   - Нет, ни при чем здесь Мердок. И страх ни при чем. Нас отпускают. Дон.
Домой.
   - Рад?
   - От радости кричат или молчат. Потому и молчу. Думаю. Надо будет найти
то место, где мы с тобой  "приземлились"  у  океана,  близ  песчаных  дюн.
Помнишь?
   - Отлично помню. Ты еще спрашивал  меня,  что  за  кустарник.  А  когда
поедем?
   - Сегодня после обеда. Нужно выяснить расписание.
   - Поезд отходит в три десять,  в  половине  девятого  мы  будем  уже  в
Вудвилле, а "Гек Финн" отплывает в полночь.
   - Откуда ты все это узнал?
   - Какой же я был бы репортер, если бы не знал расписания. Мы  и  билеты
можем заказать в отеле.
   - Лучше на вокзале. Чтоб никто не заинтересовался  нашим  от®ездом.  За
номер уплачено, ничего с собой не возьмем.
   - Думаешь, в Крыму очутимся?
   - Убежден.
   - У твоей машины?
   - Надеюсь.
   - Ты даже запереть ее не догадался.
   - Полагаю, не увели. Мы тут почти три месяца, ну а там несколько  часов
прошло, не больше.
   - Что-нибудь захватим на память?
   - Зачем? Не поверят - ни у вас в Штатах, ни у нас. Наука, мой милый, не
любит чудес. Фотоснимки сочтут инсценировкой, газеты -  подделкой,  а  всю
нашу  историю  -  мистификацией.  Еще  к  психам  угодишь,   если   будешь
настаивать.
   - В Штатах могут поверить.
   - Кто? Мистики? Кретины? Не для серьезного разговора эта история.
   Мартин явно расстроился и затих.  А  я  задумался.  Все-таки  чужие  мы
здесь, хотя мне порой и кажется, что я уже привык и к скрипучим фиакрам, и
к бальзаковскому "Омону", и к имбирному пиву в сенатском баре. Но  жить  в
прошлом не хочется: обогнали мы этот мир на столетие.
   Чтобы повидать напоследок Донована, я отправился в клуб.
   К  обеду  я  опоздал.  В  ресторане  было  немноголюдно  -  депутаты  и
журналисты  мотались  по  избирательным  участкам,  пресс-конференциям   и
митингам в парках. Уэнделл, как мне сказали, уехал на  биржу,  а  Стила  я
нашел в курительной. Он сидел в  кресле,  один  в  пустой  комнате,  курил
сигару и пил содовую воду  мелкими  глотками:  его  мучила  послеобеденная
изжога. Сенатор выглядел бодрее, чем  в  больнице,  и  глаза  смотрели  не
отчужденно.
   - Хочу обнять вас, Ано, - поднялся он с кресла, - вы сделали  для  меня
больше, чем кто-либо и когда-либо в  жизни.  Мне  стыдно  смотреть  вам  в
глаза, но я бы отдал ему все мои голоса, чтобы спасти Минни. Я - трусливый
старик, ничтожество. Если бы не вы... - Стил отпустил  мои  плечи  и  сел,
прикрыв лицо сморщенной рукой. - Как вы победили его, Ано?
   - Не победил, а убедил, что так будет лучше.
   - Таких нельзя убедить.
   - Я разговаривал с ним на его языке.
   Стил больше не спрашивал.
   - Я все-таки подаю в отставку, - печально сказал он.
   - А голоса?
   - Отдам Уэнделлу, а часть вам.
   - Не понимаю. Я же не кандидат.
   - Ну, Доновану. Мне известны ваши политические симпатии.
   - Только пусть он не знает, почему вы это делаете.
   - Обещаю.
   - Спасибо, Джемс. А теперь простимся. Поклон Минни. Я ухожу.
   - Совсем?
   - Совсем. Не огорчайтесь, Джемс. Это  должно  было  случиться.  Я  ведь
случайно здесь и не по своей воле.
   - И Мартин с вами?
   - И Мартин. Он не зашел к вам, чтобы не тревожить Минни.
   - Может быть, так и лучше.
   - В кафе "Жюн" она его не разглядела. А спасал он ее  вместе  со  мной.
Это я вам говорю, не  ей.  Ее  убедите  в  том,  что  Мартин  тоже  только
случайность.
   - Что ж, не судьба, - горестно вздохнул Стил.
   Он уже глядел в сторону, куда-то мимо меня, так  что  я  незаметно,  не
прощаясь, смог выйти из комнаты.
   Донована я увидел в баре, куда он забежал  на  минутку:  выпить  кружку
любимого  имбирного  пива  -  промочить  горло,  охрипшее   от   речей   и
приветствий.
   - Как успехи, Биль?
   - Порядок! - Он  сиял.  -  Правда,  в  Майн-Сити  пока  не  был,  но  в
привокзальном районе - хорошо. Наши идут впереди. Думаем  увеличить  число
мест в сенате с пяти до восьми.
   "Больше, Донован, больше! Ведь ты  еще  не  знаешь  о  судьбе  голосов,
поданных за Стила".
   - Есть уже планы на будущее? - спросил я.
   - Много. Будем бороться за признание  ассоциации  партией.  Численность
позволит нам это.  А  к  первому  же  заседанию  готовим  билль  о  едином
профессиональном союзе.
   - Я бы предложил разработать и билль о рабочих школах. Нужно собрать по
крохам все - изданное когда-то или переписанное, - что познакомит рабочего
с основами социализма.
   - Это запрещено лет сорок назад.
   - А вы добейтесь отмены запрета.
   - Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.
   - Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик  новых  земель.  И
отпуск уже кончается.
   - Не разыгрывай. Кстати, что случилось  с  Мердоком?  Об  этом  столько
разговоров в Городе. Ход в какой-то новой игре или просто неуверенность  в
своих силах?
   - Может быть, и то и другое, Биль.
   Выходя из под®езда клуба, я заставил себя внимательно  оглядеться,  нет
ли поблизости терпеливо ждущих "стреляющих" фиакров или  праздношатающихся
парней, похожих на "пистолетников". Ничего подозрительного не было.
   Все это закончилось еще вчера, до вудвилльского  поезда.  А  сейчас  мы
подходим к пристани Сильвервилля и, протискиваясь сквозь толпу пассажиров,
бежим к газетному киоску, чтобы узнать результаты выборов.
   Все бюллетени, поданные за реставраторов,  признаны  недействительными.
Неизвестно, сколько  голосов  собрал  бы  Мердок,  если  бы  не  распустил
ассоциацию и не снял с выборов ее кандидатов.  Поданные  же  бюллетени  не
обеспечивали ему и одного места в сенате.
   Стил об®явил о своей отставке и отдал  из  полумиллиона  полученных  им
голосов две трети Уэнделлу и треть Доновану. Таким  образом,  популисты  и
трудовики добились еще по нескольку мест.
   В  результате  шестьдесят  два  места  в  сенате  распределились   так:
абсолютное большинство - тридцать два голоса - оказалось у популистов.  Из
оставшихся  тридцати  мест  шестнадцать  досталось  трудовикам,  десять  -
"джентльменам" и только четыре - церковникам.
   - С кем же будет блокироваться Донован? - интересуется Мартин.
   - Его охотно поддержат все  популисты,  прошедшие  в  сенат  с  помощью
голосов беднейших слоев населения. Раскол среди популистов  -  необратимый
процесс, он продолжится и на скамьях сената. Будет еще  немало  вариантов,
типичных для многопартийной парламентской демократии,  но  левые  в  конце
концов образуют свое правительство. Мердок тоже будет ждать  своего  часа.
Диктатором ему не бывать, зато у него  есть  газета  и  деньги.  Вероятнее
всего,  такой  и  понадобится  потерявшим  голоса  "джентльменам".   Пусть
нувориш, но кому-то надо играть и нечистыми картами. Здешние  аристократы,
мой милый, далеко не безгрешны.
   На  этом  и  заканчивается  наше  обсуждение  послевыборных   городских
перспектив.
   Я вынимаю и пересчитываю оставшиеся у нас деньги.  Не  брать  же  их  с
собой: все равно ни один музей не возьмет, а Зернов и так поверит.
   - Может, закатим банкет в "Веселом петухе" на  прощание?  -  предлагает
Мартин.
   Вспоминаю лысого старика Вильсона, его котлеты на вонючем сале.
   - Мне еще за рулем сидеть, если машина цела, -  говорю  я,  шагая  мимо
знакомого медного петуха над деревянным крыльцом.
   Я выбрасываю пачку здешних банкнотов по ветру, они летят и катятся,  их
никто не подбирает, потому что мы уже за Городом и никого, даже пирожника,
поблизости нет.
   У нас осталось всего  по  "полтиннику",  по  одной  стертой  монетке  в
двадцать пять франков.  Пусть  они  будут  памятью  о  шестидесятых  годах
первого  века  чужой,  но  так  похожей   на   земную,   цивилизации.   Не
искусственной, а живой и по-настоящему человеческой.
   Вот и дюны впереди, у океанского берега,  и  знакомые  колючие  заросли
"альгарробо". Где-то должно быть  место  нашего  "приземления",  куда  нас
перебросили с крымской автомобильной дороги.
   - Кажется, тут, - говорит Мартин, - и песок примят,  как  будто  кто-то
сидел.
   - Думаешь, сохранятся следы при  таком  ветре,  да  еще  на  прибрежном
песке?
   - Все-таки присядем.
   Присели.  Огляделись.  Серо-зеленый  океан  блеснул  вдруг  васильковой
голубизной и провалился куда-то вниз.
   ...Мы сидим на краю обрыва  у  крымской  дороги,  вьющейся  серпантином
среди виноградников от серых скал Яйлы к синему-синему Черному  морю.  Мой
"жигуленок" стоит с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от нас, и  пиджаки
наши с деньгами и документами лежат на сиденьях. Только  вокруг  машины  с
озабоченным видом ходит инспектор ГАИ - старший  лейтенант  лет  тридцати.
Рядом - милицейская "Волга" с равнодушным старшиной у руля.
   Я кашлянул, старший лейтенант обернулся и застыл, будто  увидел  что-то
явно противозаконное.
   - Вы откуда? - спрашивает он.
   Мы молчим. Мы улыбаемся. Мы - дома.
   - Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было, -  наступает
на нас инспектор ГАИ.
   - А мы поднялись вон оттуда. - Я указываю на обрыв.
   - Чья это машина?
   - Моя. Разрешите? - Я подхожу к машине, вынимаю из лежащего там пиджака
права и паспорт.
   Инспектор внимательно изучает документы.
   - Так почему же вы ее бросили?
   - А мы не бросили, мы отлучились.
   - Куда? - выдохнул инспектор.
   - Мы погулять пошли, - мямлю я,  не  в  силах  придумать  ничего  более
умного.
   - Где же здесь гулять? - удивляется инспектор. - По этим кручам?
   - Вот-вот! - подхватываю я. - Замучил меня приятель. Любит горы.
   - А кто этот ваш приятель? -  строго  спрашивает  инспектор,  оглядывая
Мартина.
   Я отвечаю почти шепотом:
   - Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент  из  Нью-Йорка.
Очень  интересуется  советским  автотуризмом.  Мартин,  покажи  ему   твое
удостоверение, - прибавляю я по-английски.
   Мартин вынимает из своего пиджака  документ,  свидетельствующий  о  его
законном пребывании в СССР, и корреспондентскую карточку.
   - Спасибо. Карашо, - говорит он с дурацкой улыбкой.  Сразу  понял,  как
надо сыграть.
   Инспектор, мельком взглянув на документы, возвращает их Мартину.
   - Как же так, граждане?  -  произносит  он  уже  менее  грозно.  -  Нам
сообщили, что машина ваша с утра здесь стоит.  Дверцы  не  заперты,  и  ни
водителя, ни пассажиров. А мы из  Севастополя  сюда  ехали,  чтобы  машину
вывезти и владельца искать. Ведь ее и угнать могли.
   - Что вы, товарищ инспектор, какие здесь жулики?
   Инспектор почему-то усмехается и смотрит на мои высокие башмаки.
   - Где сапоги покупали? - спрашивает он.
   - В Калифорнии, товарищ инспектор, - радуюсь я перемене темы. - Дональд
Мартин покупал. Себе и мне.
   - Можете следовать дальше, - сухо козыряет инспектор, садится в  машину
рядом с водителем и уезжает вверх по шоссе к Байдарским воротам.
   А мы хохочем и не можем остановиться. И не над инспектором,  и  не  над
собой, а просто потому, что мы стоим на Земле, на Земле с большой буквы, с
какой пишется имя нашей родной планеты.
   Я подбросил на ладони  серебряную  монету  в  двадцать  пять  "райских"
франков, действительно  похожую  на  наш  полтинник,  -  тусклую  монетку,
стертую, -  единственное  доказательство  нашего  пребывания  в  "раю  без
памяти".
   Сотрет время и "серебряный вариант",  который  мы  пережили  на  горной
крымской дороге.