ре
осужденного на казнь. Можно сказать, что в эту ночь я и сам  слушал  его
как осужденный на казнь.
   Наконец на улице напротив нашей тюрьмы раздался громкий голос, подоб-
ный реву быка:
   - Полвторого ночи, темно, густой холодный туман.
   И все мы тотчас безмолвно поднялись. Когда я  крался  вдоль  зубчатых
стен по направлению к... (я чуть было не написал к виселице)...  старши-
на, видно, не уверенный в моей твердости, шел за мной по пятам  и  время
от времени нашептывал мне в ухо какие-то несуразные  слова,  думая  меня
успокоить. В конце концов я не выдержал.
   - Будьте столь любезны, оставьте меня! - сказал я. - Я не трус  и  не
дурак. Вам-то откуда известно, достаточно ли длинна веревка? А  я  через
десять минут буду это знать совершенно точно!
   Старый добряк усмехнулся в усы и похлопал меня по спине.
   Наедине с другом можно было и не сдержаться, но перед лицом всех моих
товарищей я должен был показать себя наилучшим образом. Пора было  выхо-
дить на сцену, и, надеюсь, я сделал это неплохо.
   - Итак, господа, - сказал я, - если веревка готова, висельник к вашим
услугам!
   Подкоп был свободен, кол вбит в землю, веревка  протянута.  Покуда  я
пробирался к месту, многие товарищи ловили мою руку и крепко пожимали ее
- знак внимания, без которого я отлично мог обойтись.
   - Не спускайте глаз с Клозеля! - шепнул я старшине  Лакла,  опустился
на четвереньки, ухватился обеими руками за веревку и начал пятиться.  Но
вот ноги мои повисли в пустоте, и казалось, сердце  сейчас  остановится;
однако в следующее мгновение я уже нелепо болтался в воздухе, точно  иг-
рушечный клоун. Никогда я не был образцом благочестия, но тут меня сразу
прошибло молитвами и холодным потом.
   Через каждые восемнадцать дюймов на веревке завязан был узел, и чело-
веку несведущему может показаться, что это должно было облегчать  спуск.
Но, на мою беду, в эту проклятую веревку  словно  бес  вселился,  да  не
простой, а полный злобы и ненависти именно ко мне. Она метнулась в  одну
сторону, мгновение помедлила и вдруг,  точно  на  вертеле,  стремительно
закружила меня в другую сторону; она ужом выскальзывала из сжимавших  ее
ног, все время держала меня в неистовом и яростном напряжении и то и де-
ло ударяла о скалу. Я невольно зажмурился, но даже  если  бы  и  раскрыл
глаза, вряд ли увидел бы что-либо, кроме тьмы. Наверно, я изредка  пере-
водил дух, но и сам не замечал, что все-таки еще дышу. Все  мои  силы  и
помыслы поглощала борьба с ускользавшей от меня  веревкой,  я  поминутно
терял ее и снова ловил ногами, так что даже не понимал толком,  поднима-
юсь я или спускаюсь.
   Внезапно я со всего размаха  ударился  об  утес  и  едва  не  лишился
чувств, а когда вновь стал смутно сознавать происходящее, то с изумлени-
ем обнаружил, что уже не кручусь как бешеный: отвесная стена  выдавалась
здесь вперед под таким углом, что тело мое обрело опору и одной ногой  я
твердо стоял на выступе. Кажется, никогда в жизни я не вздыхал  с  таким
сладостным облегчением; всем телом я прильнул к веревке и самозабвенно и
радостно закрыл глаза. Вскорости мне пришло в голову посмотреть,  далеко
ли я продвинулся в своем отчаянном путешествии, ибо я не имел об этом ни
малейшего представления. Я взглянул вверх и увидел лишь ночной  мрак  да
туман. Тогда я опасливо вытянул шею и заглянул вниз. Там, в  море  тьмы,
виделся смутный узор огоньков - одни  протянулись  щепоткой,  словно  бы
вдоль улиц, другие отошли в сторонку, словно светились они в  уединенных
домах, но я не успел ПОДУТЬ или хотя бы даже прикинуть, на какой  высоте
нахожусь: к горлу подступила тошнота, голова закружилась  и,  прислонясь
спиною к  откосу,  я  закрыл  глаза.  В  эти  минуты  у  меня  было  од-
но-единственное желание: найти совсем иной предмет, на котором можно бы-
ло бы сосредоточить все мысли! И, как ни странно, желание  это  исполни-
лось: словно пелена, которая окутывала мой мозг, внезапно разорвалась, и
я понял, какой я глупец, и как глупы были мы все! Ведь вовсе не  к  чему
было висеть вот так на руках между небом и землей.  Следовало  поступить
совсем иначе: товарищи должны были обвязать меня веревкой и спускать  на
ней вниз - как же мне не хватило ума до этого додуматься!
   Я вздохнул поглубже, крепче ухватился за веревку, и снова стал  спус-
каться. Оказалось, что самое опасное было уже позади; неистовые  толчки,
к счастью, прекратились. В скором времени я, должно быть, повис рядом  с
кустом желтофиоли, ибо до меня донесся ее запах, да такой  сильный,  как
пахнут цветы лишь по ночам. Это оказалась моя вторая  веха,  первой  был
выступ скалы, на котором я  отдыхал.  Теперь  я  принялся  подсчитывать:
столько-то времени я спускался до  выступа,  столько-то  до  желтофиоли,
столько-то мне еще осталось до самого низу. Ежели я еще и не достиг под-
ножия скалы, то по всем подсчетам выходило, что веревка, во всяком  слу-
чае, уже скоро кончится, и силы мои тоже  приходили  к  концу.  На  меня
вдруг напало легкомыслие, мною овладел соблазн выпустить из рук  веревку
- я то уверял себя, будто я почти уже достиг ровного места и, если  даже
упаду, опасность разбиться мне не грозит, а то решал, что я  все  еще  у
самой вершины и цепляться далее за скалу бесполезно. Посреди  всех  этих
рассуждении я вдруг почувствовал, что ноги мои уперлись в ровную  землю,
и чуть не зарыдал от радости. Руки у меня были все равно что освежеваны,
мужество исчерпано до дна и от внезапной радости после долгого  непомер-
ного напряжения руки и ноги дрожали сильнее, чем в жесточайшем  приступе
лихорадки, и я был рад, что могу цепляться за веревку.
   Но сейчас не время было давать себе волю. Единственно благодаря мило-
сердию божию я выбрался живым из крепости и  теперь  должен  был  поста-
раться вызволить и своих товарищей. В запасе оставалось еще футов  шесть
веревки; я взял ее конец и начал тщательно шарить  по  земле,  отыскивая
что-нибудь, к чему можно было бы ее привязать. Увы, почва оказалась  ка-
менистая, в трещинах, и ни единого кустика, даже дрок здесь не рос.
   - Ну-с, - сказал я себе, - предстоит новая задача, и, надеюсь, я  су-
мею разрешить ее успешнее, чем первую. У меня недостанет сил держать ве-
ревку натянутой. Если же я не натяну ее, тот, кто будет спускаться вслед
за мной, разобьется о выступ. Нет никаких причин надеяться,  что  и  ему
столь же неправдоподобно повезет, как мне. Не  вижу,  как  может  он  не
упасть, - а падать ему некуда, кроме как мне на голову.
   Когда туман ненадолго редел, с моего места становился виден свет  под
одним из навесов, и это давало мне представление  о  высоте,  с  которой
упадет тот, кто должен спускаться вслед за мною, и о силе, с которою  он
на меня обрушится. К тому же - и это было хуже  всего  -  мы  условились
спускаться без всяких сигналов: следующий беглец покидает крепость через
каждые столько-то минут по часам старшины Лакла. Так вот, мне  казалось,
что я спускался около получасу, и уже почти столько же времени жду,  изо
всех сил натягивая веревку. Я начал опасаться, что заговор наш  раскрыт,
товарищи мои взяты под стражу, и остаток  ночи  мне  предстоит  провести
здесь, понапрасну болтаясь на веревке, точно рыба на крючке - и так меня
и обнаружат утром. Представив эту нелепую картину, я не выдержал  и  ус-
мехнулся. Но тут веревка задергалась, и я понял, что кто-то из моих  то-
варищей выполз из подкопа и начал спускаться. Оказалось,  что  вслед  за
мною отправился матрос: не услыхав моего крика и решив, что, стало быть,
веревка достаточно длинна, Готье (так его звали) позабыл все свои недав-
ние возражения и столь беззастенчиво полез вперед, что Лакла уступил ему
дорогу. Это было очень в духе нашего матроса: человек он был не такой уж
плохой, да только чересчур себялюбив. Но за право спуститься вторым  ему
пришлось заплатить довольно дорого. Как я ни старался, я не в силах  был
удержать веревку, чтобы она совсем не раскачивалась; у меня  не  хватило
сил, и кончилось тем, что Готье свалился мне на  голову  с  высоты  нес-
кольких ярдов и мы оба покатились по земле. Едва отдышавшись, он принял-
ся клясть меня на чем свет стоит, потом стал оплакивать  палец,  который
сломал, падая, а потом опять начал меня бранить. Я попросил его утихоми-
риться: не стыдно ль быть таким слюнтяем? Разве он не слышит, что в кре-
пости идет смена караула? И как знать, быть может, шум  от  его  падения
донесся наверх и в эту самую минуту  часовые  на  стенах  наклонились  и
прислушиваются?
   Однако дозор прошел, ничего не обнаружив; третий беглец спустился  на
землю без всяких затруднений; для четвертого это была уже поистине детс-
кая игра; и, когда нас набралось около десятка, я решил, что без  малей-
шего ущерба для моих товарищей могу позаботиться о себе.
   План их был мне известен: у них имелись карта и календарь, и они  хо-
тели добраться до Грейнджмута и завладеть там кораблем. Даже если бы  им
это и удалось, я не очень был уверен, что они сумеют с  ним  управиться.
Что и говорить, вся эта затея была чистейшим безумием: только нетерпение
пленников и солдатское невежество могли породить столь нелепый  замысел;
и хоть я вел себя как верный товарищ и вместе со всеми  рыл  подкоп,  но
после того, что сообщил мне поверенный дядюшки, мне следовало  предоста-
вить им действовать дальше без меня. Что ж, теперь они уже не  нуждались
в моей помощи, как прежде не нуждались в моих советах,  и,  не  сказавши
никому ни слова и ни с кем не простясь, я отделился от остальных.  Прав-
да, я предпочел бы дождаться Лакла и пожать ему  руку,  но  в  том,  кто
только что спустился, я как будто узнал Клозеля, а с памятной сцены  под
навесом я решительно ему не доверял. Я не сомневался, что он способен на
любую подлость, и последующие события подтвердили мою правоту.
 
 
   ГЛАВА VII
   "ЛЕБЯЖЬЕ ГНЕЗДО"
 
   У меня было два намерения. Первое, естественно, скрыться из  крепости
и из города и, разумеется, от моих товарищей; второе - пока темно, проб-
раться как можно дальше на юг и к утру быть у "Лебяжьего гнезда". Что  я
стану делать, оказавшись там, я понятия не имел и не слишком о том  тре-
вожился, ибо издавна поклонялся двум божествам, что  зовутся  Случаем  и
Удачей. Подготовься, если возможно; если же  невозможно,  иди  напролом,
смотри в оба и не скупись на лесть. Острый ум  и  приятная  внешность  -
вот, коротко говоря, и все, что требуется в жизни.
   Поначалу путешествие мое оказалось полно превратностей:  я  плутал  в
огородах, натыкался на стены домов, а один раз даже имел несчастье  раз-
будить целую семью, и кто-то, должно быть, отец, появился в окне и  при-
целился в меня из мушкетона. Словом, хотя с тех пор, как я покинул своих
товарищей, времени прошло немало, я все еще ушел недалеко, когда по нес-
частной случайности побег наш был обнаружен.  Ночь  внезапно  огласилась
отчаянным воплем. За ним послышался тяжелый удар оземь и следом  -  муш-
кетный выстрел с крепостной стены. Странно было слышать, как распростра-
нялась по городу тревога. В крепости забили барабаны, и запоздало зазво-
нил колокол. Со всех сторон застучали колотушки йторожей.  Даже  в  этом
преддверии ада, по которому я пробирался, в домах зажглись огни, распах-
нулись ставим; я слышал, как соседи переговаривались  из  окон,  наконец
окликнули и меня.
   - Кто там? - загремел густой бас.
   Голос этот принадлежал крупному мужчине, что высунул из окна  первого
этажа голову в высоченном ночном колпаке; и, поскольку я еще  не  порав-
нялся с его домом, я почел за благо ответить. Не впервые мне  доводилось
вот так ставить жизнь на карту,  когда  все  зависело  от  моего  умения
объясняться на чужом языке, и всякий раз, делая эту ставку, я, как  зап-
равский игрок, входил в азарт и ощущал прилив вдохновения. Я  завернулся
в одеяло, превратив его в некое подобие дорожного  плаща,  чтобы  скрыть
свою ярко-желтую ливрею, и смело отозвался:
   - Друг!
   - Что это там за баламутия? - вопросил он.
   Я никогда в жизни не слыхал этого диковинного слова - "баламутия",  -
но при той кутерьме, какая стояла в городе, сразу понял, о чем он  спра-
шивает.
   - Право, не знаю, сэр, - отвечал я, - но, похоже, кто-то из  военноп-
ленных сбежал из крепости.
   - Черт их дери!
   - Ничего, их быстро изловят, сэр. Их вовремя хватились. Мое почтение,
сэр!
   - А вы поздненько гуляете, сэр, - заметил он.
   - Ну, что вы, - со смехом отвечал я, - скорей уж раненько,  если  вам
угодно! - И с этими словами миновал его дом, очень довольный тем, как  я
обвел его вокруг пальца.
   Теперь я вышел на хорошую дорогу, которая, сколько я мог судить, вела
в нужном мне направлении. Она почти тотчас вывела меня на улицу -  здесь
совсем близко слышалась колотушка сторожа, и я понимал, что чуть  ли  не
каждое пятое окно будет раскрыто и люди  в  самых  разнообразных  ночных
одеяниях будут переговариваться, приятно взволнованные нежданным перепо-
лохом. Тут мне снова пришлось пройти сквозь строй полудюжины вопросов, а
колотушка раздавалась все ближе и ближе; но, поскольку шел я  не  спеша,
изъяснялся как истый джентльмен, а уличные фонари горели слишком тускло,
чтобы можно было разглядеть, как я одет, мне и на сей раз  все  сошло  с
рук. Правда, нашелся один любопытный, который спросил, куда это  я  соб-
рался в такой час.
   Я отвечал туманно, но весело и, уже поворачивая за угол, увидел,  что
в другом конце этой чересчур оживленной для меня  улицы  блеснул  фонарь
сторожа. Но теперь я  был  уже  в  безопасности  на  темном  деревенском
большаке, свет фонарей и страх повстречаться со сторожами остались поза-
ди; однако не прошел я и сотни ярдов, как с обочины дороги кто-то на ме-
ня ринулся. Я отскочил в сторону и изготовился к бою; я клял себя за то,
что в руках у меня нет хоть какого ни на есть оружия, гадал, кого же это
нанесла нелегкая - полицейского или просто разбойника, - и сам не  пони-
мал, с кем бы сейчас предпочел иметь дело. Противник мой остановился по-
одаль, я в потемках я смутно видел, как он покачивается и словно бы  де-
лает ложные выпады, готовясь половчее на меня наскочить. И вдруг он  за-
говорил.
   - Л-любезный друг, - сказал он, и при первом  же  слове  я  навострил
уши, - л-любезный друг, не будете ли вы столь д-добры с-сказать, к-кото-
рая тут д-дорога н-на Крэмонд?
   Я громко, от души рассмеялся, подошел к этому славному  гуляке,  взял
его за плечи и повернул лицом к городу.
   - Любезный друг, - отвечал я, - сдается  мне,  я  куда  лучше  вашего
знаю, что вам требуется, и да простит вам бог, что вы так меня напугали!
Отправляйтесь-ка вы в Эдинбург!
   Я дал ему пинка, и он, словно мяч, послушно покатился по дороге и тот
же час исчез во тьме в той стороне, откуда прибыл я сам.
   Отделавшись от этого дурня, я опять пошел своей дорогой, которая под-
нималась на холм, за перевалом спускалась в долину, пересекала деревушку
и затем вновь поднималась в гору, к Пентленду, к тому самому месту, куда
я стремился.
   Когда я уже забрался довольно высоко, туман  стал  рассеиваться;  еще
немного - и вокруг меня засияла ясная, звездная ночь, а впереди отчетли-
во проступили вершины Пентленда, за ними - долина реки Форт и  погружен-
ный в дымку город, где еще недавно я был пленником.  За  все  время  мне
почти никто не повстречался, лишь однажды  издалека  услыхал  я  в  ночи
скрип колес; он все приближался, и наконец, едва  забрезжил  рассвет,  я
точно во сне увидел деревенскую повозку - она  медленно  проплыла  мимо,
две молчаливые фигуры, сидящие в ней, клевали носами  в  такт  лошадиным
шагам. Они, видно, дремали; голову и плечи одной из них окутывала  шаль,
и я решил, что это женщина. Понемногу светало, близился  день,  и  туман
мало-помалу таял. Небо на востоке засветилось, по нему  протянулись  хо-
лодные розовые полосы, и постепенно Эдинбургский замок высоко на  скале,
шпили и трубы верхней части города обрели явственные очертания и  подня-
лись, точно острова в тающем озере тумана. Вокруг был тихий, мирный, ле-
систый край, все дышало покоем, дорога, петляя, поднималась в  гору,  не
видно было ни экипажа, ни прохожего, щебетали птицы, должно быть,  раду-
ясь приближению солнца, ветки деревьев колыхал ветер, тихо  кружились  и
падали красные листья.
   Когда я завидел цель своего  путешествия,  уже  совсем  рассвело,  но
солнце еще не взошло и холод пробирал до костей. Над  холмом  поднимался
конек единственной крыши и труба; немного поодаль и чуть  выше  меж  де-
ревьев, у сбегающего вниз ручья стоял старый высокий оштукатуренный дом,
а дальше по холмам раскинулись пастбища. Мне  вспомнилось,  что  пастухи
встают спозаранку, и если кто-нибудь завидит, как я тут брожу, это может
означать конец всем моим надеждам; прячась в тени живой изгороди, я  до-
шел до ограды, окружающей сад моих друзей: дом их был невелик,  но  при-
чудлив, с несколькими грубоватыми фронтонами и серыми скатами крыш.  Ка-
залось, это беспорядочно построенный крохотный  собор,  главный  корабль
которого возвышается посредине на два этажа и увенчан непомерно  высокой
двускатной крышей, а со всех сторон к нему  примыкают,  словно  приделы,
часовенки или поперечные нефы, одноэтажные приземистые пристройки. К то-
му же он был нелепо изукрашен лиственным орнаментом и  выступающими  во-
досточными трубами в виде чудищ с широко разинутыми  пастями,  словно  в
каком-нибудь средневековом храме. Дом будто прятался от  сторонних  взо-
ров, скрытый не только деревьями сада, но с той стороны, откуда я  подо-
шел, еще и складкой холма - той самой, над которою виднелась  одна  лишь
крыша. Вдоль садовой ограды выстроились могучие вязы и буки, - вязы  уже
совсем облетели, на буках еще уцелела багряная листва, а посредине зеле-
нели заросли благородного лавра и падуба, в которых были прорублены арки
и вились тропинки.
   Итак, до моих друзей рукой подать, но что толку. В доме  еще,  видно,
спали, но даже если бы я попытался их разбудить, кто  мне  порукой,  что
первой выйдет не тетушка со своим старомодным лорнетом, о которой  я  не
мог вспомнить без дрожи, или какая-нибудь дура служанка,  завидев  меня,
не поднимет отчаянный визг. Повыше, на каменистом склоне, размашисто ша-
гал пастух, покрикивал на собак, и я понял, что надо  не  мешкая  где-то
укрыться. Заросли падуба, без сомнения, послужили бы  отличным  прибежи-
щем,  но  на  ограде  висела  табличка,  способная  обескуражить  любого
смельчака; такие предостережения не редкость в Британии, особливо в про-
винции. Надпись на табличке гласила: "Мушкеты  с  пружиной  и  капканы".
После я узнал, что в трех случаях из четырех то были пустые  угрозы,  но
тогда это мне еще не было известно, да все равно  рисковать  не  стоило.
Ибо я тысячу раз предпочел бы воротиться в свой угол на  бастионе  Эдин-
бургской крепости, нежели оставить ногу в стальном капкане или  получить
в живот заряд из мушкетона-самострела. Оставалось только  надеяться  на,
счастливый случай, что первыми из дому выйдут Рональд или Флора, и, что-
бы этот случай не упустить, я взобрался на стену в  том  месте,  где  ее
закрывали густые ветви бука, уселся в их сени и принялся ждать.
   День разгорался, стало пригревать солнышко. Я  всю  ночь  не  сомкнул
глаз, прошел через тяжкие душевные и телесные испытания,  и  нет  ничего
удивительного, что я задремал, хотя это было, разумеется, как нельзя бо-
лее безрассудно и опрометчиво. Проснулся я от звука, который трудно было
не распознать: кто-то копал землю лопатой, - я посмотрел вниз  и  увидел
прямо перед собой спину садовника в холщовой куртке. Казалось, он всеце-
ло погружен в свое занятие; но вскоре, к моему ужасу, он распрямил  спи-
ну, потянулся, оглядел сад, где, кроме него, не было ни души, и сунул  в
нос солидную понюшку табаку. Первой моей мыслью было соскочить наземь по
другую сторону ограды. Но сразу же стало ясно, что и этот путь для  меня
отрезан: на поле, по которому я сюда пришел,  расположили