,  пирожные,   конфеты,
бутерброды, сложила в мешок, вернулась к окну, поскребла о стекло.
   Витька снова так же неторопливо поднялся, протянул  руку,  взял  мешок,
помог Белке вылезти из окна. Белка схватила  мешок  и  скрылась  с  ним  в
подъезде черного хода.
   Ребята  обогнули  корпус,  очутились  на  переднем  дворе,  где  играли
детишки, и подошли к пожарной лестнице.
   Узкая  металлическая  лестница   начиналась   от   второго   этажа   и,
прикрепленная   к   стене   металлическими   прутьями,   достигла    крыши
восьмиэтажного корпуса.  У  крыши  прутья  были  оторваны,  верх  лестницы
раскачивался.
   Витька уселся на нижней ступени лестницы.
   -  Куда  забрался,  места  тебе  другого  нет?  -  недовольно  заметила
дворничиха.
   - Сидеть нельзя?
   - Нельзя, слазь!
   Витька потянул носом воздух:
   - Мне кислород нужен, кислороду не хватает. - Он поднялся  еще  на  две
ступеньки, снова потянул носом. - Хороший кислород, первый сорт.
   - Доиграешься, Витька!
   Дворничиха ушла со своей метлой. Витька ухмыльнулся:  цель  достигнута,
все видели, что он на лестнице и, следовательно, к буфету отношения  иметь
не  может.  Ему  было  нужно  алиби,  слово,  которого  он  не  знал,   но
представление о нем имел.
   Шныра, Паштет и Фургон, задрав головы, смотрели, как Витька поднимается
по лестнице.
   Достигнув четвертого этажа, Витька свесился и заглянул в открытое окно.
Перед зеркалом сидела Ольга Дмитриевна в халате и с полотенцем на голове.
   Ухмыляясь, Витька смотрел на нее.
   Она оглянулась, вскрикнула в испуге.
   Витька скорчил страшную рожу.
   Ольга Дмитриевна вскочила с пуфика, закрыла окно, задернула занавеску.
   Довольный своей проделкой, Витька посмотрел вниз, желая увидеть,  какой
эффект она произвела, как вдруг заметил проходящего по двору Шаринца.
   - Где Белка? - спросил Шаринец Шныру.
   - Не знаю.
   Витька спустился вниз, спрыгнул с лестницы.
   - Тебе чего?
   - А тебе чего?
   - Ну и мотай отсюда!
   - Ты, Витька, один, а я не один.
   - Плевал я на твоих, ты моих не трогай.
   - Дождешься! - пригрозил Шаринец и пошел со двора.
   Витька снова взобрался по лестнице.  Рискованно  балансируя  на  пруте,
дотянулся до окна, взял стоящую между рамами банку, запустил в нее  палец,
набрал варенья и отправил в рот.
   Мальчики криками и смехом выразили свой восторг.
   В следующем окне, этажом выше, Витька увидел целующуюся парочку.
   - Сосед, что делаешь?
   Парочка оглянулась, девушка выскочила из комнаты.
   В окне следующего этажа усатый дяденька сосредоточенно уминал за столом
большой шматок сала.
   - Дай кусочек!
   Усатый перестал жевать и озадаченно уставился на Витьку.
   Забавляясь таким образом, Витька достиг вершины лестницы.  Край  ее  не
прикасался к крыше - оба прута были сломаны.
   Предстояла самая опасная часть операции.
   Сильно и размашисто раскачиваясь,  Витька  приближал  верх  лестницы  к
крыше и, когда она достигла ее,  схватился  рукой  за  желоб,  подтянулся,
перекинулся на крышу, продолжая удерживать лестницу сначала ногами,  потом
руками.
   Улегшись на крыше, крикнул вниз:
   - Давай!
   Ловко и быстро, как обезьяна, взобрался Шныра.
   За ним, умирая от страха, начал подъем Фургон.
   Добравшись до середины, остановился, посмотрел вниз.
   - На меня смотри! - крикнул Витька.
   Фургон снова начал неловко подниматься.  Витька  протянул  ему  руку  и
перетянул на крышу. После  того  как  уверенно  взобрался  Паштет,  Витька
отпустил лестницу.
   Ребятишки с завистью следили за их подъемом.  Витькино  тщеславие  было
удовлетворено, и он крикнул вниз:
   - Привет!
   Через слуховое окно он спустился  на  чердак,  перелез  через  балки  и
стропила, откинул задвижку на двери. На площадке черного хода сидела Белка
с мешком.
   - Час сижу!
   Он впустил ее на чердак, задвинул задвижку.
   Вся компания сидела на крыше.
   Витька вынул  из  мешка  бутылки  с  лимонадом,  пирожные,  бутерброды,
конфеты, отложил в сторону две закупоренные банки с монпансье:
   - Это в Крым.
   Он снова через слуховое окно спустился на  чердак  и  спрятал  банки  в
чуланчике, замаскированном досками и  фанерой.  На  полу  лежали  тюфяк  и
рваное одеяло, на досках,  заменявших  стены,  висели  открытки  с  видами
Крыма.
   Витька вернулся на крышу, открыл лимонад, разложил пирожные и конфеты:
   - Шамайте! В Крым поедем - в вагоне-ресторане будем обедать.
   - Что за вагон-ресторан?
   - Вагон, а в нем столики, ресторан. Поезд идет, колеса  постукивают,  а
ты рубаешь, официант подает, что закажешь, а  закажешь,  что  захочешь,  -
расписывал Витька предстоящую поездку в Крым. - Пообедаешь - и к себе,  по
тамбурам, из вагона в вагон, все на ходу. Пришел в свой вагон, заваливайся
спать, у каждого своя полка -  плацкарт  называется.  Спать  не  хочешь  -
смотри в окно. Главное - деньги сделать.
   - А как деньги сделаем? - спросил Фургон.
   - Тебе кто позволил такие вопросы задавать?
   Испуганный Фургон молчал.
   - Кто, спрашиваю, позволил?  Или  кто  подучил?  Подослал?  Кто?  Мишка
Поляков? Сашка-Фасон? Говори! А то сброшу с крыши. Арцы - и в воду концы!
   - Он просто так спросил, - вступился Шныра.
   - Заткнись! Если кто насчет Крыма натреплется, голову оторву.
   - А чего трепаться? - возразил Шныра. - Думаешь, не знают? Знают.
   - Откуда? Кто сказал?
   - Да брось ты! Сам сколько раз говорил: Крым... Крым...
   - А хорошо в Крыму? - спросила Белка, предупреждая ссору.
   Ее наивную дипломатию поддержал Паштет.
   - Спрашивает! Все в Крым едут. Было  бы  плохо,  не  ездили.  Там  море
кругом.
   - Всесоюзная здравница называется, - добавил Шныра.
   Витька лег на спину, мечтательно заговорил:
   - Самое лучшее место - Крым. Море само собой, тепло круглый год, хочешь
- купайся,  хочешь  -  загорай.  Фрукты  нипочем:  груши  дюшес,  виноград
"дамские пальчики", абрикосы - копейка фунт. В Ливадию поедем, там дворец,
царь Николай жил. Ялта. Главное, ксиву  надежную  иметь,  а  то  снимут  с
поезда как безнадзорных.
   - Какую ксиву? - спросил Фургон.
   - Вот дурачок, - засмеялся Паштет, - ксива - документ, значит.
   - Ксива будет такая, - сказал Витька, - экскурсия,  вы  ученики,  я  за
старшего. Печать поставим - и порядок.
   - А где печать возьмем? - опять спросил наивный Фургон.
   Витька приподнялся, пристально посмотрел на Фургона.
   Шныра опять защитил приятеля:
   - Он просто так спросил... Не видишь  разве,  дурачок  еще,  ничего  не
понимает.
   Витька погрозил фургону пальцем:
   - Много знать хочешь, треплешься. Не суйся, за тебя все сделают.
   Он замолчал, прислушался: дергали чердачную дверь. Витька  сделал  знак
сидеть тихо, спустился на чердак, прокрался к двери, прислушался.
   За дверью разговаривали. Витька узнал голоса Миши и Генки:
   - ...Кто-то запер дверь. Управдом, что ли...
   - ...Замка нет, изнутри заперта...
   - ...Пойдем со двора.
   Было слышно, как они спускаются по лестнице.
   Витька вернулся на крышу, лег на спину:
   - Мишка с Генкой... Убрались...



10

   Миша и Генка вернулись во двор и подошли к пожарной лестнице.
   Миша надел на шею моток проволоки, прикрепил к поясу связки  роликов  и
стал взбираться по лестнице. За ним, с двумя шестами, последовал Генка.
   Их подъем  был  прерван  появлением  в  окне  женщины  с  растрепанными
волосами и банкой в руке.
   - Хулиганы! Ворюги! - кричала женщина, поворачиваясь во все  стороны  и
показывая банку жильцам. - Полбанки варенья сожрали!
   Миша недоуменно смотрел на нее:
   - Не трогали мы вашего варенья.
   Мужчина в подтяжках, в другом окне, укоризненно качал головой:
   - Стыдно, Миша, а еще комсомолец. И ты, Генка! Вот уж не ожидал.
   - Не видели мы никакого варенья! - закричал Генка.
   - Хулиганы! Бездельники! - бушевала женщина.
   - Какое варенье? - осведомился Миша.
   - Еще спрашивает! Клубничное.
   - Извините, мы не едим клубничного варенья.
   Мальчики поднялись выше.
   - Мытарства первых радиолюбителей, - сказал  Миша.  -  Такие,  как  ты,
прокладывают дорогу в будущее.
   - Сознание этого только и поддерживает во мне бодрость духа, -  ответил
Генка, подтягивая шесты.
   На восьмом этаже из окна выглянул русоволосый рабфаковец, подмигнул:
   - Радиозайцы?
   - Мы зарегистрированные.
   - Будете крышу ломать? Крыша-то надо мной.
   - Даже не дотронемся, - успокоил его Генка. Миша проделал то же, что  и
Витька: раскачал верх лестницы, перебрался  на  крышу,  удержал  лестницу.
Генка передал ему шесты и тоже перебрался на крышу.
   Они не удивились, увидев на крыше Витькину компанию: они  сами  в  свое
время лазили сюда погреться на солнышке. Но компания  была  враждебной.  И
этот пир... Откуда такие яства? Ворованное, в этом не могло быть сомнений.
   Миша не хотел затевать разговор здесь, на крыше. Не место.
   Но Генка, как всегда, не смог удержаться:
   - Богато живете!
   - Живем! А  что?!  -  ответил  Витька,  спокойно  отхлебывая  ситро  из
горлышка бутылки. - Завидно?
   - Наверно, - пробормотал Генка, прикрепляя шест к дымовой трубе.
   Когда  Миша  натягивал  антенну,  лежавший  на  его  пути   Витька   не
пошевелился. Миша перешагнул через него. Витька ухмыльнулся.
   Убедившись, что спуск висит хорошо, между  окон,  Миша  и  Генка  через
слуховое окно спустились на чердак,  пролезли  через  балки  и  подошли  к
чердачной двери.
   - Устроили ночлежный дом, - сказал Генка  и  оторвал  задвижку.  -  Сам
ворует, - продолжал он, спускаясь с  Мишей  по  лестнице,  -  и  маленьких
приучает.  Вот  тебе  и  диспут!  Плевал  он  на  наш  диспут.  Его   надо
изолировать.
   Очутившись во дворе, они натянули свисающий с крыши провод.
   Из окна выглянул Славка.
   - Приходи, сейчас слушать будем, - сказал Генка.
   - Ладно!
   В это время из подъезда вышел Валентин Валентинович Навроцкий, на  этот
раз не в светлом, а в темно-синем бостоновом костюме.
   - Здравствуйте, Миша!
   - Гутен таг! - ответил Миша.
   Навроцкий сделал вид, будто не заметил насмешки.
   - Радио устраиваете?
   - Пробуем, - ответил Генка.
   Миша пристально и изучающе рассматривал Навроцкого.
   Навроцкий ответил ему таким же взглядом.
   Так некоторое время они молча смотрели друг на друга.
   Потом Навроцкий сказал:
   - Радиостанция Коминтерна скоро начнет свои передачи.  Так,  во  всяком
случае, пишут в газетах.
   Миша молчал.
   - Кстати, - продолжал Навроцкий, - на крыше вы не встретились со  своим
недругом?
   - С каким недругом?
   - С этим, как его, Альфонсом Доде, так, кажется, его зовут.
   - Его зовут Виктор Буров, - хмуро ответил Миша.
   - Возможно. Как раз  перед  вами  он  со  своим  акционерным  обществом
взобрался на крышу.
   - Чердак - его постоянное  местожительство,  там  и  ночует,  -  сказал
Генка.
   - Я поражен, - сказал Навроцкий. - Он так легко  отделался.  Размахивал
финкой, а его подержали час в милиции и отпустили.
   - Он никого не зарезал, - возразил Миша.
   - Но была попытка.
   Навроцкий был прав, но Миша не хотел с ним соглашаться.
   - Я думаю, была только попытка похвастаться своим ножом.
   Навроцкий засмеялся:
   - Он хвастун, оказывается, вот почему его  называют  Альфонсом  Доде...
Но, знаете, сегодня он хвастается ножом, завтра пустит его  в  ход.  Мы  в
обществе "Друг детей" часто сталкиваемся с  подобными  ситуациями  -  один
негодяй портит десяток детей: они тоже заводят ножи.
   - Этого мы ему не позволим, - сказал Генка, - как-нибудь справимся.  Не
с такими справлялись.
   - Между прочим, - сказал Навроцкий, -  у  одного  моего  приятеля  есть
итальянский детекторный приемник. Свой вы, наверно, сами собрали?
   - Сами, - подтвердил Генка.
   - Ну вот, а то фабричный,  настоящий,  их  производят  в  Италии.  Если
хотите,  я  попрошу  на  время,  вы  послушаете,  может  быть,  скопируете
что-либо.
   - Спасибо, мы попробуем свой, - ответил Миша.
   - Желаю успеха, - сказал Навроцкий.



11

   Тот же комод, покрытый белой салфеткой с кружевной оборкой,  квадратное
зеркало с зеленым лепестком в углу, моток ниток, проткнутый длинной иглой,
старинные фотографии в  овальных  рамках  с  тиснеными  золотом  фамилиями
фотографов. Мало что изменилось в  этой  комнате.  Только  вместо  широкой
кровати  с  горой  подушек  стояли  две  узкие  койки:  одна,  огороженная
занавеской, для тетки, другая для Генки. На маленьком  столике  в  углу  -
детекторный приемник, пачки тонкого шнура в белой обмотке, шурупы,  гайки,
винты, отвертка.
   Генка присоединил антенну к приемнику,  надел  на  голову  наушники  и,
осторожно тыкая острием  иглы  в  камешек,  пытался  поймать  какую-нибудь
станцию. Из наушников  доносились  шипение,  хрип,  свист.  Генка  положил
наушники в стакан. Сквозь хрип и свист донесся далекий глухой голос:
   "Из Парижа  передают:  правительство  Пенлеве-Бриана-Кайо  поставило  в
палате депутатов вопрос о доверии..."
   - Ну что? - торжествующе спросил Генка.
   - Блеск!
   - Красота!
   Однако опять хрипение, свист, треск и шум...
   - Ничего, - сказал Генка, - будет работать не хуже итальянского.
   - А ты его видел, итальянский? - спросил Славка.
   - Рассказывал тут один тип, Валентин Валентинович, предлагал даже.  Зря
ты, Мишка, отказался. Была бы хоть польза от нэпмана.
   - Он не нэпман, а агент по снабжению.
   - Один черт! Посмотри на костюм, галстук, лакированные ботинки.
   - Ты примитивный социолог, - сказал Миша, - для тебя одежда  -  главный
признак классовой принадлежности.
   - Больше того! - подхватил Генка. - Признак  его  психологии.  Человек,
возводящий в культ лакированные ботинки, пуст, как барабан.
   - Культом могут стать и стоптанные сапоги.
   - Просто у меня нет других.
   - Возможно, Валентин Валентинович не так уж плох, - заметил  Славка.  -
Тогда с Витькой другой бы побоялся ввязаться, а он вышел и сказал правду.
   - Это  так,  -  согласился  Миша,  -  и  все  же...  Гладкий,  сладкий,
обходительный...
   - Коммерсант, он и должен быть обходительным.
   - Зимин приказал задержать его вагон, а Красавцев отправил. Потом я  их
видел вместе в ресторане. В чем суть махинации?
   - Дает Красавцеву в лапу,  а  тот  ему  побыстрее  отпускает  товар,  -
объяснил Славка.
   - Спокойно ты об этом говоришь...
   - А что?! Стенать, рыдать, посыпать голову  пеплом?  Только  слепой  не
видит, что делается. Хапают,  рвут,  тащат,  дают  взятки,  берут  взятки.
Мелкота все сваливает  на  четыре  "у":  усушка,  утруска,  угар,  утечка;
крупняки становятся миллионерами  на  четырех  "без":  бесхозяйственность,
безответственность,  безграмотность,  безразличие.  Какое  мне   дело   до
Навроцкого, до Красавцева, когда их тысячи.
   - Рано ты складываешь оружие.
   - Просто я вижу немного больше. Другая, знаешь ли, площадка.
   - Эстрада для оркестра.
   - Ты хочешь меня оскорбить?
   - Просто я хочу сказать, что ресторан не такая уж высокая площадка  для
обозрения жизни.
   - Тебе остается добавить, что я гнилой интеллигент.
   - Не надо говорить за меня, - возразил Миша.  -  Я  могу  сам  за  себя
сказать...
   - Пожалуйста, говори!
   - Могу. Не следует собственные невзгоды превращать в барометр, в мерило
жизни всего человечества. Тебе сейчас плохо, да, плохо, трудно. Но это  не
значит, что  наступил  мировой  потоп.  Он  еще  не  наступил.  Ты  видишь
нэпманов, аферистов, взяточников,  но  жизнь  -  это  не  только  ресторан
"Эрмитаж", жизнь значительно больше, чем ресторан "Эрмитаж". И если  кучка
паразитов, именно кучка,  обворовывает  государство,  крадет  и  расхищает
народное добро, вряд ли можно быть безразличным.
   Этот  разговор  должен  был  рано  или  поздно  произойти,  он   просто
откладывается. Все же Генка примирительно сказал:
   - Я думаю, вы оба неправы. Безусловно, ты, Славка, субъективен.  Нэп  -
это временно, и нельзя так обобщать. С другой стороны, ломать  голову  над
их делишками тоже не следует. Нам в их коммерции не разобраться, да и есть
кому разбираться помимо нас. У нас свои  задачи  и  свои  обязанности,  мы
уклоняемся от них, прямо говорю. Юра и Люда шатаются по ресторанам - разве
им место в советской школе? А  мы  молчим,  мы  в  стороне.  Витька  Буров
разлагает учащихся  нашей  школы,  малолетних,  заметьте,  -  мы  опять  в
стороне, опять молчим.
   - Им интересно с Витькой, - сказал Славка, - он их заворожил Крымом.
   - Ах, так? У него, у Витьки, значит, романтика, а у нас скучная  проза.
Это ты хочешь сказать?
   - Именно это, - подтвердил Славка.
   - Ну, знаешь... Защищать Витьку... - Развел руками Генка.
   - А что такого? В сущности, он не злой парень.
   - Он бездельник! - сказал Миша.
   - Не забывай, что у него дома, - напомнил Славка.
   - Ах да, отец алкоголик, это - оправдание?
   - Не оправдание, а объяснение.
   - Витька Буров достаточно взрослый  человек,  чтобы  отвечать  за  себя
самому, а не прятаться за отца-алкоголика, и не сидеть на  шее  у  матери,
и...
   Генка перебил Мишу:
   - Тише, тише! Слышите? Говорит Нижний Новгород...



12

   Как только Миша и Генка спустились с крыши, Витька подошел к антенне:
   - Что за фигура?
   - Антенна для детекторного приемника, - объяснил Фургон.
   Витька понятия не имел, что такое детекторный приемник,  но  показывать
свою неосведомленность не хотел, а потому спросил пренебрежительно:
   - Ты откуда знаешь?
   - Ребята в школе делают. Наушники надевают и слушают радио.
   - Ни черта они не услышат!
   Так он выразил свое презрение к авторам этой затеи.
   Но сама затея обеспокоила: они вторглись в его владения.  Крыша  -  его
резиденция; чуланчик - его спальня; чердак - хранилище всего, что собирают
они на Крым.
   Первым побуждением было  сорвать  проволоку,  сломать  дурацкие  палки,
торчащие над дымовыми трубами и уродующие крышу.
   Он этого не сделал.  Миша  и  Генка  заявятся  снова,  поставят  палки,
натянут проволоку; они не отступятся,  Витька  их  хорошо  знает,  и  если
здесь, на крыше, начнутся драки, то он вовсе ее потеряет.
   Эти рассуждения свидетельствовали о наличии у Витьки  здравого  смысла.
Однако вид задвижки, сорванной с чердачной двери, привел его в  бешенство,
он чуть было не вернулся на крышу и не сломал Их  чертово  сооружение.  Но
уличная, чисто арбатская выдержка победила и на этот  раз.  Слишком  важен
для  него  чердак,  чтобы  принимать  решение,   продиктованное   желанием
отомстить. Чердак - его дом. Родительский дом Витька не  любил,  не  любил
отца-алкоголика, надоели попреки:  когда  будешь  работать?  Когда  будешь
зарабатывать?.. А  что  он?!  Стоял  на  бирже  труда,  очередь  на  бронь
подростков большая, в ФЗУ не послали, в пекарню загнали, к черту на  рога,
на Разгуляй, являйся к пяти утра. Ночевать ему в пекарне, что ли?  Пекарня
тесная, душная, грязная - вкалывай! Бросил, вернулся на биржу, а ему:  "Не
хочешь работать!"
   Съездит в Крым, погуляет, а потом устроится на работу, только на такую,
чтобы по душе. Завод, фабрика, каждый день одни и те же морды - ни за что!
Хотела мать определить к сапожнику  -  спину  гнуть,  подметки  подбивать.
Сапожник - последний человек; в кино и то орут на  механика:  "Сапожник!",
когда части путает или вверх ногами показывает. Вот лифты - это подходяще.
Приходил мастер, лазил на чердак, в машинное отделение, Витька увязался за
ним. Мастер сказал: летом будут лифты налаживать. Раньше электроэнергии не
было, из-за этого не  пускали,  а  теперь  энергия  есть,  а  мастеров  не
хватает.   Лифты   старые,   изношенные,   поломанные,   все    растащено,
ремонтировать надо, дело тонкое, сложное, а мастеров на всю Москву -  раз,
два и обчелся.
   Витька лазил с ним по чердакам, показывал тросы, блоки, знал,  где  что
лежит, мастер его одобрил, сказал: возьму в помощники,  научу,  будешь  за
лифтами смотреть. Налаживать лифты - это да, это устраивало. В доме  шесть
подъездов - шесть лифтов. Пустит лифт - буд