пичную трубу с красным флагом, развевающимся на громоотводе.
     - Это  и  есть  Первомайский завод  имени лейтенанта Шмидта,  -  сказал
Володя. - Держите курс на трубу - и попадете прямехонько в контору!
     Город был  повсюду чистый и  на  редкость ровный,  не  в  пример нашему
родному городку,  изборожденному оврагами и пропастями. Теперь, когда мы шли
пешком от  берега моря к  центру,  поглядывая на трубу,  стало понятно,  что
мутная  вода,   заполняющая  почти  доверху  облицованные  камнем-песчаником
канавки вдоль улиц,  загоняется ветром с  моря и  благодаря ей в  городе нет
пыли.
     - Да,  товарищи, ничего не скажешь - здорово плавает эта принцесса! - с
завистью в голосе признался Бобырь.  - Я бы не полез в такую бурю в море. Аж
до сих пор в ушах шумит!..
     - Тебе с непривычки кажется страшно,  -  сказал Маремуха. - Вот погоди,
устроимся здесь,  станем целое  лето  купаться -  и  еще  не  в  такой шторм
поплывем. До того маяка доберемся, что на косе виднеется!
     - Хватил  тоже!  До  того  маяка  добрых  десять  верст,  -  заметил  я
неуверенно.
     - А хорошо, правда, что мы у самого моря устроились! - едва поспевая за
нами, сказал Петро. - Подумайте, как это здорово: утречком побежали разом на
берег -  и бух-бух в море! А потом - на завод. И умываться не надо. Пожалеет
Тиктор, что откололся от нашей компании.
     - Ой,  не кажи гоп,  Петро, пока не перепрыгнешь! - сказал я, вспоминая
слова извозчика о безработных, которых много в городе. - "И бух-бух в море"!
Не пробухайся, смотри! Еще неизвестно, как нас встретят на заводе.
     - Как могут встретить! Странно! - удивился Бобырь. - У нас же путевки.
     - Нечего гадать попусту!  -  скомандовал я.  - Быстрее давай пошли! - И
тут же  поймал себя на  том,  что перед глазами у  меня маячит эта девушка в
цветастом халатике. Смелая девушка!


        "КАК ПОЛУЧИТЬ КОВКИЙ ЧУГУН"

     Стало понятно,  что завод уже близко, когда к нам донесся запах курного
угля. Так же пахло в нашей фабзавучной кузнице.
     Где-то   поблизости  посапывал  двигатель.   Улочка,   усаженная  вдоль
тротуаров желтыми акациями,  упиралась в другую, лежащую перпендикулярно. Мы
свернули в  эту  новую улочку и  сразу же  за  углом увидели,  что  она  вся
перегорожена высоким створчатым забором из зеленых брусков.  В центре забора
были  такие  же  створчатые ворота.  Над  ними  висела  красивая полукруглая
вывеска из железных букв, прикрепленных к проволочной сетке:

        "ПЕРВОМАЙСКИЙ"
                          МАШИНОСТРОИТЕЛЬНЫЙ ЗАВОД
                                   имени
                           ЛЕЙТЕНАНТА П.П.ШМИДТА

     В  ту  минуту,  как  мы  стояли на  углу,  возле  стены завода,  ворота
неожиданно раскрылись,  и оттуда,  с заводской территории, выехал целый обоз
жаток-самоскидок.  Возницы,  погоняя лошадей,  сидели  сбоку,  на  пружинных
сиденьях. Похожие на крылья маленьких ветряных мельниц грабли были выключены
и  не двигались.  Жатки проезжали новенькие,  видно,  только что выкрашенные
черной и красной эмалевой краской.
     Слушая,  как  тарахтят  на  покрытой жестким  диабазом мостовой широкие
чугунные  колеса  жаток,   видя,  как  подпрыгивают  на  изогнутых  сиденьях
загорелые возницы в жестких брезентовых куртках, я невольно вспомнил далекий
пограничный совхоз над  Днестром,  в  котором довелось мне работать три года
назад.  Вот  такими  же  примерно жатвенными машинами убирали там  совхозную
пшеницу.
     Но  те  совхозные  жатки  были  старые,  разболтанные,  с  иностранными
надписями,  они  достались совхозу еще от  панской экономии.  Эти же,  перед
нами,  были новенькие,  советские. Хоть солнце пряталось еще в тучах, но они
блестели.  Широкие их ладьи лоснились.  Острые ножи ходили сейчас вхолостую,
как в  машинке для стрижки волос,  и  чувствовалось:  попадись им  навстречу
колосья пшеницы либо ржи  -  они  враз перегрызут их  и  положат первый слой
колосьев ровной бороздкой на просторный и гладкий щит.
     - Здесь такие машины делают?  -  протянул восторженно Петр.  -  Смотри,
деталей сколько! Это не наши соломорезки!
     - Конечно,  здесь.  Смотри, вон надпись. - И остроглазый Бобырь показал
Маремухе   на    боку   жатки   фабричную   марку:    "УТСМ.    Первомайский
машиностроительный завод имени лейтенанта П.П.Шмидта".
     - А что значит УТСМ? - не унимался Петро. - Это, наверно, станция, куда
их направляют.
     - Какой недогадливый!  -  сказал я,  вспомнив эту  же  надпись в  наших
путевках.   -   УТСМ   означает:   Украинский  трест   сельскохозяйственного
машиностроения.
     - Какие  машины!  -  восторгался  Бобырь.  -  Собрать  их  чего  стоит!
Посложнее, чем мотор от мотоциклетки. Здорово, что нас сюда направили!..
     Вахтер послал нас к маленькому одноэтажному домику в глубине заводского
двора.  Мы  остановились в  нерешительности перед  дверью,  обтянутой черной
клеенкой. На двери было написано: "Отдел рабочей силы".
     - Кто же будет говорить?  -  спросил Бобырь, оглядывая нас. Видно было,
что в эту решительную минуту он волновался.
     - Василь -  наш  бригадир,  он  пускай и  говорит,  -  поспешно буркнул
Маремуха.
     - Давайте путевки! - сказал я.
     В  длинной комнате с низеньким потолком трещала машинка.  Около завитой
светловолосой машинистки,  жуя  в  зубах папиросу,  стоял,  диктуя,  высокий
молодой парень в клетчатом сером костюме.  Волосы его были напомажены. Сразу
бросались в  глаза  его  огромные туфли  лимонного цвета с  длинными острыми
носами.  Черный  галстук  в  твердом  воротнике его  крахмальной рубашки был
завязан бантиком.  Брюки на парне модные,  в  дудочку,  хорошо выутюженные и
короткие - выше щиколотки.
     "Вот пижон!" - подумал я.
     - "...Таким  образом,  контингент рабочих завода постепенно растет",  -
диктовал сквозь зубы напомаженный парень и, завидя нас, удивленно спросил: -
По какому делу?
     - Здравствуйте!  -  Я шагнул к франту ближе.  -  Вот!  - и протянул ему
путевки.
     Он нахмурился,  вынул изо рта изжеванную папироску, молча прочитал одну
за другой все путевки и, возвращая их мне, сказал глухим баском:
     - Аут!
     - Что? - переспросил я.
     - Не требуется, - с презрительной миной ответил франт.
     - Нам их в школе выдали. От ВСНХ, - быстро затараторил Бобырь.
     - Я  грамотный,  -  косясь на  Бобыря,  сказал парень в  "дудочках".  -
Повторяю: рабочие данных квалификаций нам не требуются.
     - Товарищ,  но мы же направлены на ваш завод! - сказал я, глядя прямо в
серые глаза франта.
     - А я вас не приглашал!  -  И он,  как в театре, развел руками. - Какие
могут быть претензии, странно! К тому же каких-нибудь полчаса назад я принял
на  завод уже  одного вашего выпускника...  Леокадия Андреевна,  как фамилия
того блондина? Ну, того, что, вы сказали, похож на вашего знакомого товарища
Крючкова.
     - Тиктор,  Яков Денисович!  -  глянув в какую-то бумажку,  вяло сказала
машинистка. - И не на моего знакомого, а на донского казака Кузьму Крючкова!
- С  этими  словами машинистка отвернулась от  франта  и  скучающим взглядом
посмотрела в окно.
     - Видите.  Было одно место - Тиктора принял. И, кстати сказать, на свой
страх и  риск принял,  ибо,  если об этом узнает городская биржа труда,  мне
могут  хорошую  вздрючку дать!  Своих,  местных,  на  очереди хватает.  Даже
футболисты есть...  Вот!  А вас, молодые люди, к сожалению... Увы! - И франт
опять развел руками.
     - Мы же пятые разряды имеем! - воскликнул Петро. - Столько учились...
     - Знаю и понимаю, - прервал Петра франт и выбросил в форточку окурок. -
Сам  происхожу из  рабочего сословья и  вполне понимаю ваше  затруднительное
положение, но сплошной апсайт!
     Тронутый  участливым  тоном,  который  послышался в  словах  франта,  я
спросил:
     - Что же нам делать?
     - Поезжайте в Харьков. Ночь езды. Пусть ВСНХ вас перенаправит на другие
заводы. В Донбасс, что ли. Вам же все равно.
     - Что значит "все равно"?  - возмутился Маремуха. - Откуда у нас деньги
еще и в Харьков ехать? Мы на последнюю стипендию сюда кое-как добрались.
     - А  я  здесь ни при чем,  -  сказал франт и  поглядел в окно,  видимо,
желая, чтобы этот неприятный для него разговор был окончен побыстрее.
     Я  смотрел на  выутюженные лацканы его тесного пиджачка,  на загорелую,
сильную,  ну прямо бычью его шею,  на старательно вывязанный бантик и думал:
"Что же делать? Что сказать ему еще, этому нарядному дылде, который не хочет
понять страшного нашего положения?"
     Однако,  чувствуя всю глупость и бесцельность таких действий,  я сказал
друзьям тихо:
     - Ну что ж... Тронулись, раз такое дело...
     - Оревуар,  -  буркнул  франт  и  подошел поближе к  машинистке,  чтобы
диктовать дальше.
     Выйдя во двор первым, я присел на холодную каменную ступеньку.
     Двое рабочих в  брезентовых куртках,  выпачканных ржавчиной,  катили по
рельсам вагонетку,  полную мелкого,  но  почему-то поржавевшего литья.  Я  с
большой завистью смотрел на рабочих, хотя они были заняты работой черной, не
требующей большого умения.
     - Что же будем делать,  а, Василь? Чего ты уселся? Слышишь! - стоя надо
мной, пробубнил Маремуха.
     - Мы дураки, что связались с тем извозчиком! Это я виноват! Надо было с
Тиктором идти.  А  теперь он  уже зачислен,  а  мы  на  улице!  -  признался
растерянно Бобырь.
     Слова Бобыря,  его испуганное, жалкое лицо, покрытое россыпью веснушек,
вернули мне хладнокровие.
     - Извозчик тут совершенно ни  при чем,  Саша.  Ну  ладно,  прибежали бы
сразу вчетвером сюда,  а место одно. Что дальше? Тебя, допустим, приняли бы,
а мы что?
     - Ты не сердись, Вася! Посоветуй лучше. Ты же и в Харькове был, путевки
эти доставал... - очень миролюбиво сказал Бобырь.
     Внезапно в  мозгу моем  пронеслись напутственные слова директора нашего
фабзавуча Полевого:  "Не отходите в сторону,  когда на вашем пути встретятся
неудачи. Не пасуйте. Зубы стисни - и снова вперед!"
     Эти слова, да и вся прощальная речь Полевого, наполнили меня еще больше
яростью к напомаженному бюрократу.
     - Надо идти к самому главному,  кто здесь есть... Вот! К директору... А
он не поможет - в партийный комитет! - отрезал я твердо.
     ...Директор завода оказался низеньким седым человеком в синей спецовке.
Мы  сперва даже  не  поверили,  что  это  именно он  и  есть хозяин светлого
кабинета,  заставленного частями машин,  пропашниками,  какими-то  деталями,
пробирками с песком и медными опилками.
     Кабинет  директора  скорее  всего  напоминал лабораторию или  сборочную
мастерскую.  Если  бы  не  диаграммы на  стенах и  небольшой дубовый стол  с
телефонами,  чернильным прибором и кожаным удобным креслом,  мы бы подумали,
что  ошиблись дверью.  Когда мы  гуськом вошли в  кабинет,  директор стоял у
тисков с зубилом и молотком в руках.  Тиски были привернуты к подоконнику. В
них виднелась зажатая деталь, покрытая ржавой, красноватой пылью.
     Сжав в  левой руке зубило,  директор уверенно,  не глядя под руки,  как
заправский слесарь,  наотмашь  бил  по  расплющенному концу  зубила  тяжелым
ручником, разрубая деталь пополам.
     - Чем могу быть полезен,  молодые люди?  -  заметив нас,  спросил он и,
положив  на  подоконник ручник,  потер  ладони.  Был  он  похож  на  старого
мастерового.
     Уже  в  самом  звучании его  голоса мы  почувствовали,  что  директор -
человек спокойный,  внимательный.  Правда,  он  не стал читать всех путевок.
Прочел  только  первую  и,  когда  я  рассказал ему,  в  каком  положении мы
очутились, спросил:
     - Все подоляне?
     - Да, из одного города, - сказал Маремуха.
     - Издалека же вам принесло к нам!  Считай, почти из-под самых Карпат да
в  Таврию!  Я знаю ваш город немножко.  На австрийский фронт проходили через
него.  Пропасти там такие,  скал много,  и  какая-то  крепость на тех скалах
стоит.
     - То Старая крепость,  она и сейчас стоит! - сказал радостно Бобырь, да
и все мы повеселели.
     - Но  вот  не  припоминаю,   -   сказал  директор,  -  разве  была  там
промышленность?.. Откуда же у вас фабзавуч взялся?
     - Фабзавуч  есть,  а  промышленности большой  пока  нет,  -  ответил  я
директору,  мимоходом обижая рабочих "Мотора",  которые всерьез считали свой
заводик крупным предприятием.  -  Оттого и прислали нас к вам, что пока дома
разместить негде  было.  Нам  секретарь Центрального Комитета партии Украины
говорил, что такие молодые рабочие скоро повсюду нужны будут - и в Донбассе,
и в Екатеринославе, и... здесь!.. - добавил я.
     Директор поднял свои  мохнатые брови и  посмотрел на  меня внимательно,
словно проверить хотел: а не вру ли я?
     - Это я вижу, что прислали... - сказал он протяжно. - Но предварительно
не  запросили,  нужны ли  нам вы  сегодня.  Броня для молодежи уже вся давно
заполнена. И где я вас размещу - вот вопрос.
     Он снова взял со стола наши путевки,  полистал их и  в раздумье покачал
головой.
     - Кто из вас Маремуха?
     - Я Маремуха!  -  выкрикнул Петро, как на перекличке в ЧОНе, и шагнул к
директору.
     - Что же мы умеем делать, а, Маремуха?
     - Я столяр и... потом... токарь по дереву. Точить могу.
     - По дереву?  - Директор удивился. - А я думал - по хлебу. Комплекция у
тебя, знаешь, такая... подходящая.
     Мы   с   Бобырем  засмеялись,   поглядывая  на  смутившегося  и   сразу
покрасневшего Маремуху.  Слегка косолапый,  он стоял перед директором завода
как  солдат:  руки по  швам.  Лишь штаны его были мятые,  все в  складках от
долгого спанья на жесткой вагонной полке.
     - Представь себе,  Маремуха,  ты рожден в сорочке, - сказал директор. -
Столяров хороших нам как раз не хватает.  А  на бирже труда их,  пожалуй,  и
нет. Ну, а кто из вас Манджура Василий Миронович?
     Теперь я двинулся навстречу директору.
     - Ты что, галичанин? - спросил директор.
     - Почему? - опешил я.
     - Фамилия такая -  галицийская...  Хотя верно:  от  вас ведь до Галиции
рукой подать.  Считай,  один народ с ними. Збруч только и разделяет... Итак,
чем же нас порадуете, Василий Миронович Манджура?
     - Я литейщик!
     - Литейщик?  -  Директор сразу подошел к  маленькому столику.  Он  взял
первую попавшуюся деталь и,  протягивая ее мне, спросил: - Из какого металла
отлита?
     - Из чугуна, - сказал я, посмотрев на отломанное ребро детали.
     - Ой ли? - Директор хитро прищурился, буравя меня глазами.
     Ни  слова не  говоря,  он  подошел к  тискам,  вывернул из  них старую,
надрубленную деталь, зажал в тиски новую и с размаху ударил по ней ручником.
Деталь погнулась, как самое настоящее железо, но даже не треснула.
     - Итак,  чугун? - спросил директор и поглядел на меня еще хитрее из-под
своих косматых бровей.
     - Ну и что же!  -  сказал я медленно.  -  Всякие чугуны бывают. Вязкие,
например...
     - Ты хотел сказать -  ковкие?  Не так ли? - заметно оживляясь, поправил
меня директор.
     - Ковкие!
     - А как получить ковкий чугун?
     - Надо...  к  обычному,  серому чугуну добавить железа побольше...  ну,
стали малость...
     - Стали?  Позволь, но тогда же, наоборот, литье крошиться будет? Сталь,
она, как известно, хрупкость дает.
     - А надо сперва отлить деталь,  а потом отжечь ее в руде специальной...
В  марганцовистой руде,  кажется,  -  сказал  я,  припоминая рассказы нашего
инструктора Козакевича.
     - Ах,  отжечь!  -  еще больше оживился директор, и на лице его заиграла
радостная улыбка.  -  Тут-то она и зарыта,  собака!  Я, брат, с этим отжигом
второй год  вожусь,  считай,  с  той  поры,  как  меня рабочая масса красным
директором выдвинула.  У англичан-то мы после революции этот завод отобрали,
а они, удирая с белыми, все производственные секреты с собой увезли. Думали,
пропадем мы без их помощи.  А мы маракуем помаленьку сами,  что к чему.  Вот
докапываемся сейчас до секретов отжига с научной, так сказать, точки зрения,
чтобы не вести литейное дело на глазок.  Я хочу и добьюсь того, чтобы у меня
на  заводе чугун был такой же ковкий,  как железо.  Понимаешь?  Чтобы,  если
крестьянин станет нашей  жаткой пшеницу жать  и  наедет случайно на  камень,
ничего с ней плохого не случилось.  Чтобы зубья не посыпались!  А зубья эти,
брат, - великая штука. Они ножи от всякой пакости предохраняют. Понимаешь? И
вот  хочу я,  чтобы украинский селянин благодарил нас  за  наши жатки!  Мало
болтать о  смычке города с  селом.  Смычка,  она  в  таких  вот  зубьях тоже
заключена!  - И директор погладил ржавую деталь, как живого котенка. - Ну-с,
а тебя,  молодой человек, чему учили? - спросил он, переводя взгляд на Сашку
Бобыря.
     - По слесарной части пятый разряд дали,  но я больше всего люблю моторы
разбирать... - сказал Сашка.
     - Даже  моторы разбираешь?  Вот  герой!  Ну,  а  кто  же  после тебя их
собирать будет? - И директор, хитро посмеиваясь, глянул на Бобыря.
     - А я сам и соберу,  коли надо.  Какой смотря мотор.  Если,  скажем, от
мотоциклетки типа "Самбим" -  очень даже просто,  - не удержался Саша, чтобы
не похвастаться перед директором завода.
     - Придется, значит, тебя в РИС направить, - решил директор.
     - В какой такой "рис"? - Голос Сашки заметно дрогнул.
     - Цех у  нас так называется:  ремонтно-инструментально-силовой.  А  для
удобства произношения: РИС. Этот цех все другие мастерские обслуживает.
     Проглядывая еще раз наши путевки, директор сказал:
     - Итак,  молодые люди, правдами или неправдами, а все же на завод я вас
приму.  Почему,  вы спросите меня,  такое одолжение?  Да потому, что в нашей
стране и здесь есть еще безработица.  Людей много,  а заводов пока мало.  Но
верю  твердо:  явление это  временное.  Очень  скоро  мы  и  от  безработицы
избавимся,  заводы новые выстроим, и, возможно, никто и не поверит, что была
когда-то  при Советской власти безработица.  Но сейчас она есть...  Так вот:
сегодня  прогуляйтесь  в  цехи,   оформитесь,  а  завтра,  по  гудку,  прошу
пожаловать к  мастерам.  Будь вы здешние -  я  бы послал вас в  очередь,  на
биржу.  Однако приходится,  повторяю, делать исключение. Но работать честно,
на совесть!  Понятно? Не прогуливать и не опаздывать! Наш завод - советский.
Понятно?  Английского капиталиста Джона Гриевза мы в Лондон выгнали и в свои
руки дело его,  нашим горбом нажитое,  взяли.  Для своей же пользы мы должны
хозяйничать и беречь завод.  Таких рабочих,  которые по-хозяйски относятся к
своему заводу, у нас ценят и уважают... Комсомольцы среди вас есть?
     - Мы все комсомольцы,  -  поспешно сказал Бобырь. - А Василь у нас даже
членом бюро был!
     - Тем лучше! - обрадовался директор. - Комсомолята нам крепко помогают.
Когда оформитесь в  цехах,  сходите в  ОЗК к Головацкому,  станьте на учет и
начинайте новую жизнь!


        "МЫ УСТРАИВАЕМСЯ"

     Хозяйка выдала нам  три длинных холщовых мешка.  Вдвоем с  Маремухой мы
набили их колючим,  пересохшим сеном и,  зашив дратвой, прислонили матрацы к
сарайчику,  в котором блеяла коза, ожидая того часа, когда наконец ее станут
доить.
     Пол  в  нашей  комнате Агния  Трофимовна хотела  вымыть  сама,  но  мы,
приученные к  этому делу еще  в  общежитии,  решили обойтись без ее  помощи.
Маремуха таскал наверх в  цинковом ведре холодную жесткую воду из маленького
колодца,  вырытого во дворе,  а я,  разувшись и подкатав штаны, драил мокрой
тряпкой рассохшиеся доски.  Потом  вымыл  окошко.  Как  только  стекло  было
протерто,  в  комнате сразу посветлело,  и радостней стало на душе от полной
чистоты вокруг.
     В  соседнем доме,  что  виднелся из-за  густой  зелени и  выходил своим
фасадом к морю, играли на рояле. Окна в том доме были открыты, и звуки рояля
долетали в  наш мезонин,  смешиваясь с  блеянием козы и шумом близкого моря,
которое к вечеру стало успокаиваться.
     - Чистое окно стало!  Даже стекла не видно! - сказал Петро, разглядывая
мою работу.
     - Тащи матрацы! - распорядился я, ободренный