я. Но,  как  на  грех,
никого из знакомых не было видно.
   Чтобы побыстрее шло  время,  я  останавливался  перед  каждым  магазином,
разглядывал восковые  женские  головы  в  парикмахерской  Мрочко,  выцветшие
портреты в фотографии Токарева, вязаные жакеты за  окнами  магазина  Самуила
Фишмана на Ларинке. Потом свернул на бульвар.
   Здесь, в аллеях Нового  бульвара,  совсем  прохладно.  Где-то  вверху,  в
кленовой листве, щебечут птицы, воздух чистый, дышать легко и  приятно.  Вон
под  кустами  местечко,  где  мы  отдыхали  тогда,  ночью  после  налета  на
григоренковский дом. Ведь это было совсем недавно, а уж  все  позабылось,  и
кажется, с той ночи добрый год прошел.
   Долго я еще слонялся по тенистым аллеям Нового бульвара, а потом  свернул
на  самую  крайнюю  тропинку  над  скалой.  С  этой  тропинки  хорошо  видна
поднимающаяся над крышами серая  вышка  ратуши,  а  на  ней  -  позолоченный
циферблат городских часов. Слышно, как отбивают  они  -  глухо,  протяжно  -
сперва четверти, а потом целые часы.
   Когда большая часовая стрелка подползла к половине десятого,  я  еще  раз
ощупал повестку и смело пошел вверх, к Семинарской улице. Но странное  дело:
с каждым шагом я волновался все больше и больше.
   Хоть и стыдно сознаться в этом, но я  чего-то  побаивался.  Будь  бы  еще
кто-нибудь со мной - Куница, Сашка Бобырь или хоть Петька Маремуха, -  да  я
сам первый потащил бы их вперед. А одному было страшновато.
   Сквозь деревья на  углу  Семинарской  уже  забелело  здание  Чрезвычайной
комиссии.
   Я быстро перебежал улицу и, поравнявшись с часовым,  молча  протянул  ему
повестку.
   - Зайди в здание. Вторая дверь наверху, - спокойно сказал часовой.
   В просторном вестибюле, у коричневой доски  с  дверными  ключами,  сидели
красноармейцы. Они сразу, как только я вошел, обернулись в мою сторону.
   - Где... здесь... комната... двенадцать? - запинаясь, спросил я. И в  эту
минуту среди красноармейцев  я  узнал  посыльного  -  молодого  веснушчатого
парня, который приносил мне вчера письмо. Он тоже узнал  меня,  улыбнулся  и
вышел навстречу.
   - Пришел,  говоришь?  Дай-ка  повестку,  так  уж  и  быть  -  проведу  по
знакомству. Тебе в двенадцатую?
   Я подал ему измятый конверт и попробовал тоже  улыбнуться,  но  улыбка  у
меня получилась кривая.
   Прочитав повестку, посыльный сказал:
   - Пойдем, парень!
   Проводив меня на второй этаж, он сказал, показывая  на  скамью  у  дверей
какой-то комнаты:
   - Сиди тут и дожидайся! Вызовут!
   После его ухода я заметил, что в конце этой удобной, с выгнутой  спинкой,
лакированной скамьи сидел еще какой-то хлопец. Я обернулся к нему и едва  не
закричал от радости
   - Юзик, и тебя вызвали? Мне сразу стало веселее.
   - Вызвали! - смущенно протянул Куница. - А зачем - не знаю...
   - А я тоже не знаю! - едва успел сказать я, как открылась обитая клеенкой
дверь  двенадцатой  комнаты  и  на  пороге  появилась  девушка   в   высоких
зашнурованных ботинках. Где-то я ее уже видел.
   - Заходите, ребята! - пригласила она.
   - Мне... к Кудревич! - опешив, сказал я.
   - Знаю. Кудревич -  это  я!  -  чуть  улыбнувшись,  объявила  девушка.  -
Проходите быстрей да усаживайтесь!
   Очень светлая, продолговатая  комната.  Три  окна  ее  выходят  прямо  на
Семинарскую. Сквозь стекла  видны  верхушки  серебристых  тополей,  растущих
перед зданием в палисаднике. Около самой двери на стене висит большая карта,
а сбоку стоит шкаф.
   Видно, эта девушка - большой начальник, раз у нее есть в этом  доме  своя
отдельная  комната,  почти  такая  же,  как   кабинет   директора   гимназии
Прокоповича.
   Мы осторожно уселись на стулья у затянутого  зеленым  сукном  письменного
стола. Стол совсем чистый, будто только что купленный, - ни одной бумажки на
нем не видно.
   - Ну. как живете, ребята? - спросила девушка и, шумно  придвинув  к  себе
кресло, села за письменный стол, наискосок от нас.
   Она немного скуластая, но красивая. Смуглый  румянец  заливает  ее  щеки.
Глаза у нее карие, спокойные, ровно подстриженные каштановые волосы заложены
за уши. А  уши  маленькие,  розовые.  Они  совсем  не  оттопыриваются,  как,
например, у Куницы. Лицо у Кудревич доброе, веселое. Не ее ли это держал под
руку Омелюстый у могилы Сергушина?
   - Ну, что же вы, рассказывайте,- продолжала девушка. - Что у  вас  тут  в
городе творилось, когда наших не было?
   - Да мы... уходили из города...- медленно, запинаясь, ответил Куница.
   - Куда?
   - А в Нагоряны!
   - Это возле Думанова?
   - Ага!
   - Долго вы там были?
   - Да нет, недолго, дня два, - помог я Кунице.
   - А остальное время жили в городе, так? - спросила Кудревич.
   - Остальное время жили в городе, - повторил ее слова Куница.
   - Гуляли по городу, дрались, в крепость ходили, правда? - прищурив глаза,
спросила девушка.
   - В крепость ходили! - согласился Куница. - Пришли, а там  человека  того
петлюровцы убивали.
   - Какого человека?
   - Ну... какого! - вдруг заволновался Куница.- Вы будто не знаете. А того,
что доктор  Григоренко  выдал  петлюровцам,  Сергушина.  Ему  ж  памятник  в
крепости поставили. То мы могилу его показали. Вы  Омелюстого  знаете?  Вот,
спросите у него. Да, да. вы знаете... - вдруг смешался Куница, заметив,  что
девушка улыбнулась. - А зачем вы тогда спрашиваете? - протянул он обидчиво и
замолк.
   - Да, я все знаю, - спокойно и уже не улыбаясь, ответила Кудревич. -  Ну,
вот что. Я сейчас при вас поговорю с одним типом, а вы послушаете...
   Кудревич поднялась и сразу ушла, но не  успели  мы  перекинуться  друг  с
другом парой слов, как она возвратилась вдвоем с доктором Григоренко. Искоса
глянув на нас, доктор присел на стул напротив следователя. Он держится  так,
будто ему совсем безразлично, о чем будет  спрашивать  Кудревич.  Григоренко
оброс бородой. У него мешки под глазами. Пояска на рубашке нет, и коричневые
его туфли не зашнурованы.
   - Я возвращаюсь к старому вопросу, - доставая из стола папку с  бумагами,
сказала Кудревич. - Я думаю, что вы наконец расскажете, каким образом, выдав
этим наймитам Антанты  Сергушина,  вы  стали  свидетелем  и  участником  его
расстрела?
   - Я никого не выдавал... И свидетелем не  был...  Это  клевета...  Чистая
клевета...- пробормотал доктор.
   - Скажите, - не слушая Григоренко, снова спросила Кудревич, - вы,  должно
быть, хорошо знакомы с Гржибовским? Приятели с ним, так? Чем  вы  объясните,
что он обратился за помощью именно к вам?
   - Какой Гржибовский? Какая  крепость?  Что  вы,  барышня,  в  самом  деле
выдумываете? - сказал доктор, чуть приподнимаясь со стула.
   - А кстати, доктор, я про крепость вас сейчас совсем и  не  спрашиваю!  -
улыбнулась Кудревич.
   - Да, конечно, сейчас не спрашиваете, зато раньше  спрашивали!  -  быстро
вывернулся доктор и даже стулом заскрипел.
   - Значит, в крепости вы тоже не были?
   - Да господь с вами, какая крепость? Конечно, не был. Я  живу  на  другом
краю города, мало мне дела, чтобы в крепость ходить, - шевеля усами, ответил
доктор.
   - Как же вы, дядя, не были, когда туда на своей коняке приезжали? И землю
щупали, - неожиданно вмешался в разговор Куница.
   Доктор хмуро, с презрением глянул на Куницу и отвернулся к следователю.
   - Погоди, паренек! - остановила Куницу Кудревич  и  снова  посмотрела  на
доктора.
   - Значит, вы и сегодня  утверждаете,  что  никогда  ни  с  кем  в  Старой
крепости не бывали и с Марком Степановичем Гржибовским не знакомы? Так я вас
понимаю?
   - Так! - облегченно вздохнул доктор.
   - Ну, хорошо, - согласилась Кудревич и захлопнула папку с бумагами
   Доктор вынул из кармана грязный, измятый платок и вытер им  свои  жесткие
усы. А Кудревич, выйдя из-за стола, быстрыми  шагами,  чуть  покачиваясь  на
высоких каблуках, подошла к шкафу. Она  приподнялась  на  носках  и,  открыв
шкаф, достала с верхней полки завернутый в газету сверток.
   Она подошла к доктору и развернула перед ним на столе этот тючок.
   Да ведь это одежда убитого Сергушина!
   - Эта вещь вам тоже незнакома? -  спросила  Кудревич  доктора,  вешая  на
спинке свободного стула выпачканную известкой зеленую рубашку Сергушина.
   - Незнакома, а что? - встрепенулся Григоренко.
   - Да нет, я просто так спросила! - снова  усаживаясь  в  кресло,  сказала
Кудревич, внимательно рассматривая доктора.
   Он ерзал на стуле.
   - Послушайте, мадемуазель, я вам уже однажды говорил и сейчас повторяю, -
неожиданно скороговоркой забормотал доктор,- я никогда  в  жизни  не  уважал
Петлюру, я всегда говорил, что это выскочка, авантюрист и мошенник.
   - Да оставьте, -  перебила  его  Кудревич.  -  Сейчас  вы  его  называете
авантюристом, а когда он был в городе, вы приютили у себя  офицеров  из  его
булавной сотни - Догу и Кривенюка? А какую речь вы произнесли о петлюровской
директории, когда город заняли петлюровцы?  Помните?  А  кто  адрес  Петлюре
подносил на Губернаторской  площади  во  время  молебна?  А  сейчас  вы  мне
объясняете, кто такой Петлюра? Да мы и без  вас  знаем,  кто  он.  Такой  же
наемник мировой буржуазии и Пилсудского, как все эти коновальцы,  огиенки  и
прочая  националистическая  шваль.  Служат  тому,   кто   больше   заплатит.
Расскажи-ка ты, паренек,  как  было  дело,  -  внезапно  обратилась  ко  мне
Кудревич.
   Я оторопел и сперва не мог связать двух слов. Но потом, сбиваясь и  путая
слова, я стал рассказывать,  как  петлюровцы  убивали  Сергушина.  Я  заодно
передал Кудревич и Петькин рассказ о том, как доктор  Григоренко  повстречал
Сергушина во флигеле сапожника Маремухи
   Кудревич кивнула головой Видно было, что все-это она  и  без  нас  хорошо
знала и что лишний раз слушала мой рассказ  только  затем,  чтобы  заставить
сознаться доктора.
   А Григоренко, когда я говорил, все ерзал на  стуле  и  глухо  покашливал,
точно напугать меня хотел, чтобы я всего не рассказывал.
   - А после того как они выстрелили, доктор того  человека  ощупал  и  руки
платочком вытер! - помог мне Куница.
   - Да что ты брешешь, босяк! - неожиданно вскочил доктор,  но  тотчас  же,
спохватившись, снова грузно опустился на стул. - Вы издеваетесь  надо  мной,
мадемуазель! Я Львовский университет кончил, я - доктор медицины, а  вы  мне
здесь очные ставки со всякой босотой устраиваете! Да это выродки -  мало  ли
кто вам что наговорит Я не был.
   - Сами вы выродок... и, брехун! - вдруг,  блеснув  глазами,  зло  перебил
доктора Куница, но Кудревич в ту же минуту осадила его.
   - Тише! - сказала она. - Нужно будет - спрошу.
   - Я и говорю... Дайте им волю - они и про вас  наговорят,  -  обрадовался
доктор - А я вам сейчас объясню, почему они про меня выдумывают. У меня  сад
есть. Знаете... груши, яблоки всякие Как осень - прямо мука одна,  только  и
гляди, как бы не пообрывали И все такие шаромыжники, а я им пощады  не  даю.
Как поймаю, сразу - к родителям Ну, а они, конечно, злятся на меня Да вы  их
побольше еще соберите, они могут вам сказать, что я вор, разбойник .
   - Погодите! - оборвала доктора Кудревич и крикнула: - Товарищ Довгалюк!
   Из коридора в комнату вошел красноармеец с винтовкой
   - Внизу, в свидетельской, дожидается гражданин Блажко Приведите его сюда!
- попросила часового девушка. Красноармеец, стукнув прикладом, ушел
   - А вы,  ребята,  свободны,  -  сказала  нам  Кудревич.  -  Давайте  ваши
повестки, я отмечу
   Уже внизу, у выхода, мы столкнулись со сторожем Старой крепости. Вон  оно
что! Так это и есть Блажко Он держал в руках такую же, как и наши,  повестку
и, прихрамывая, шел нам навстречу Сторож нас не узнал.
   На улице Куница возмущенно сказал:
   - Ты смотри, ты смотри, как отпирается!
   - А ты ему хорошо сказал, что он брехун Пусть знает! Мы  вышли  на  Новый
бульвар с чувством большого облегчения, чуть усталые и взволнованные. Вокруг
хорошо пели птицы То здесь, то там на утоптанных глинистых аллеях  искрились
желтые пятна солнца. Спешили куда-то по своим делам  суетливые  прохожие  Мы
побрели вслед за ними.

   Сегодня с самого  утра  льет  проливной  дождь.  Струи  дождя  стучат  по
железной крыше. Вода гремит в водосточных  трубах  и  разливается  по  всему
двору мутными, пенящимися  лужами  По  окнам,  извиваясь,  бегут  прозрачные
струйки. В комнатах так темно, будто наступил вечер.
   В эту пору со двора ко мне на кухню вдруг ввалился Куница - весь  мокрый,
блестящий от дождя.
   - Васька, я уезжаю!
   Я изумленно уставился на Куницу.
   - Куда?
   - В Киев! К дядьке! На, читай!
   И с этими словами Куница протянул мне  влажное,  слегка  помятое  письмо.
Пишет его дядя - тот самый, о котором не  раз  рассказывал  мне  Куница.  Он
плавает старшим механиком на  днепровском  пароходе  "Дельфин".  Дядя  зовет
Куницу к себе в Киев Он обещает  устроить  его  в  школу  моряков.  Пока  я,
усевшись на топчане,  читал  письмо,  Куница  ждал.  В  мокрых  его  волосах
блестели, как росинки, крупные капли воды.  Тонкие  струйки  ее  стекали  по
щекам Куницы
   - Когда едешь?
   - Послезавтра Мама уже пирожки печет на дорогу! - усаживаясь около  меня,
с гордостью говорит он.
   Осторожно смахнув с письма дождевую каплю. Куница спрятал письмо в карман
штанов. Я следил за его движениями, и мне стало почему-то очень грустно  Вот
Куница уедет в большой город, а мы с Петькой Маремухой останемся здесь  одни
Распалась наша компания.  Вдвоем  уже  будет  не  то.  Разве  Петька  сможет
заменить Куницу? Никогда. С ним даже в Старую крепость - и то не полезешь ..
Эх, жалко, что Куница уезжает.
   А он, точно угадывая мои мысли, сказал:
   - Вот я выучусь в морской школе на капитана, тогда  приезжай  ко  мне,  я
тебя бесплатно на пароходе покатаю!
   - Да, покатаешь... Когда это еще будет...- с горечью ответил я.
   - Когда? Ну, когда... Очень скоро...- утешил меня Куница, но  говорил  он
это неуверенно. Видно, он чувствовал, что расстается со мной надолго.
   Дождь как будто перестает. Проясняется.
   Юзик подошел к окну. Он провел пальцем по заплывшему стеклу и,  не  глядя
на меня, сказал:
   - А хочешь, попрошу дядю, он. и тебя устроит в  школу.  Поедешь  в  Киев,
будем жить вместе...
   - Да, устроит... Он меня и не знает...
   - Ничего... Устроит...- так же нерешительно протянул Куница.
   Теперь мне стало совсем ясно, что он сам не верит своим обещаниям.
   - Васька, хочешь, я  тебе  турманов  своих  подарю?  Банточных!  -  вдруг
предложил Куница. - Они хорошие, ты не думай, они  тебе  таких  молодых  еще
выведут!
   - Подари!
   - Конечно! Ты будешь Петькиных голубей подманивать. Приходи завтра  после
обеда.
   - Приду, только смотри - никому не отдавай.
   - Ну, что ты! - возмутился Куница. - А писать мне будешь? Я тебе  оставлю
дядькин адрес.
   Я записал новый, киевский, адрес Юзика, и мы расстались с ним до завтра.
   Наступил день отъезда Куницы. Вечером вместе с Маремухой мы  отправляемся
к Юзику домой.
   У ворот усадьбы Стародомских топчется  запряженная  в  линейку  их  тощая
лошадь. Чтобы отвезти Юзика к поезду, его отец снял с линейки черный  фургон
- собачью тюрьму.
   - Давай, тато, скорей. Опоздаем, - раздался за воротами голос  Куницы,  и
он выбежал на улицу.
   Куница одет по-праздничному. На нем голубая шелковая рубашка,  сшитая  из
куска скаутского знамени, - из того самого куска, который  достался  ему  по
жребию. Ворот рубахи наглухо застегнут; новенькие перламутровые пуговки  так
и переливаются на голубом шелку. На Кунице какие-то особенные  серые  брюки,
чуть ли не из настоящей шерсти, на ногах деревянные сандалии. Я  никогда  не
видел Юзика таким нарядным, гладко причесанным. Ишь нарядился, прямо франт!
   - Ну вот... сейчас поедем, - увидев нас, тихо сказал Куница.  Видно,  ему
было не по себе в этом наряде - он стыдился и своей новой рубашки,  и  новых
штанов.
   - Это все твои вещи? - спросил Маремуха, показывая на маленькую  плетеную
корзинку.
   - Ага, мои! Тут белье,  пирожки...-  устанавливая  корзинку  на  линейке,
сказал Юзик.
   Вышел кривоногий Стародомский с кнутом в руках.
   - Тато, можно, чтобы хлопцы тоже с нами поехали? - попросил Куница. - Они
пришли провожать меня.
   - Ладно,  садитесь,  -  разрешил  Стародомский.  И,  пока  он  расправлял
поводья, мы уселись на линейку.
   - А твоя мама не поедет? - шепнул Маремуха.
   - У мамы ноги опухли, ревматизм, - сказал Куница.
   Линейка трогается.
   Мы едем к вокзалу. Тощая лошадка хорошо бежит. Линейка  так  дребезжит  и
подпрыгивает на камнях, что нам трудно разговаривать друг с другом. Лишь  за
городом, выехав на мягкую и ровную  проселочную  дорогу,  мы  заговорили,  и
Куница напомнил мне:
   - Так, гляди же, пиши!
   - А к  нам  сегодня  Григоренчиха  с  Котькой  за  вещами  прибежала.  Ее
выпустили, а доктор  сидит!  А  может,  его  уже  расстреляли?  -  прошептал
Маремуха, поглядывая на Куницывого отца.
   - С Котькой? А откуда взялся Котька? - насторожился Куница.
   - Из Кременчуга приехал. Наверное, горничная ему написала про все, вот он
и вернулся, - объяснил Маремуха.
   - И у вас живет, да? - насупившись, спросил Куница.
   - Нет, что ты! Он  не  у  нас.  Он  у  Прокоповича  живет,  у  директора.
Прокопович их взял к себе на квартиру, - ответил Петька.
   - Вы смотрите, не поддавайтесь Котьке!  -  сказал  Куница.  -  Он  сейчас
подмазываться к вам будет.
   Но вот показался вокзал. Нам уже  виден  хвост  поезда,  который  повезет
Куницу в Киев.
   Эх, счастливый Юзька, уезжает! Хорошо, наверное, жить в Киеве! Ведь  Киев
большой, красивый город, в нем  много  трамваев  и  совсем  рядом  протекает
Днепр. Я бы с удовольствием поехал с Куницей вместе.
   У железной ограды вокзального палисадника Стародомский осадил  лошадь  и,
соскочив с облучка, привязал поводья к стволу клена Через маленький  грязный
зал мы вышли на перрон. Посадка уже началась. В окнах вагонов видны люди
   - Давай-ка сюда, Юзьку! -  показал  Стародомский  сыну  на  предпоследний
вагон, в котором было не так много народу - Этот до самого Киева  пойдет?  -
на всякий случай спросил он у стоящего в тамбуре красноармейца
   - До Киева, отец, до Киева, - ответил красноармеец, поправляя пояс.
   - А ты, служивый, в самый Киев едешь? - осторожно спросил у красноармейца
Стародомский.
   - Я - дальше, в Брянск.  В  Киеве  у  меня  только  пересадка,  -  охотно
объяснил красноармеец
   - Сделай такую милость, присмотри в дороге за  моим  сынком!  -  попросил
Стародомский - Он у меня в первый раз по железной колее едет.
   - Ладно, не пропадет У меня рядом полка свободная,- сказал красноармеец
   И вот Куница в вагоне. Через окно видно, как белеет на верхней полке  его
корзинка. Он расстегнул ворот рубашки и высунулся к нам из окна вагона А  мы
стоим на перроне рядом с низеньким отцом  Куницы.  Тяжело  бывает  провожать
знакомых, видеть перед собой мелькающие  вагоны  отходящего  поезда,  а  еще
тяжелее провожать друга, товарища,  с  которым  прожито  столько  веселых  и
тревожных дней
   А когда загудел в последний раз паровоз и поезд  тронулся,  я,  глядя  на
уходящие вагоны, почувствовал, как  на  глаза  навернулись  слезы  Квадратик
последнего вагона становится все  меньше  и  меньше,  стихает  далекий  стук
колес, расходятся с перрона люди,  и  вскоре  пассажирский  поезд,  увозящий
Куницу, исчезает за поворотом в желтеющем широком поле.
   ОДИННАДЦАТАЯ ВЕРСТА
   На другой день после отъезда Куницы Маремуха принес мне лобзик Еще  вчера
я просил его об этом Я хотел лобзиком пропилить дырку в стенке крольчатника,
чтобы устроить там турманам настоящую голубятню. Я уже и  досок  припас  для
нее и гвоздей. Прежде чем приняться за работу,  я  предложил  Петьке  поесть
вместе со мной Тетка ушла на речку полоскать белье и оставила мне в глиняной
миске гречневой каши с молоком.
   Вооружившись деревянными ложками, мы с Петькой сели за стол  и  принялись
за кашу В это время из своей комнатки к нам на кухню вышел Полевой.
   - Тише! Ложки полома