. "Кондор"?  Нет.  Что-то  подлиннее,  какая-то  драма,  герой  или
рыцарь...
     Он  бросил  том  на  письменный  стол  и,  прищурившись,    начал
внимательно осматривать стены. На панели между книжным шкафом и шкафом
с картами висели приборы: гигрометр, индикатор излучения,  регистратор
углекислого газа...
     Он по очереди перевернул их. Никаких надписей. Впрочем, они вроде
были новые.
     Там, в углу!
     Привинченное к дубовой плите, светилось табло  радиографа.  Таких
уже не делают: смешные, отлитые из латуни украшения  окружали  диск...
Пиркс быстро выдвинул шурупы, осторожно вытащил их кончиками  пальцев,
дернул  рамку  --  она  осталась  у  него  в  руке  --  и   перевернул
металлическую  коробочку.  Сзади,  на    золотистой    латуни,    было
выгравировано одно слово: "КОРИОЛАН".
     Это был тот самый корабль.
     Он оглядел  кабину.  Значит,  здесь,  в  этом  кресле,  тогда,  в
последний миг, сидел Момссен?
     Пиркс  открыл  справочник  Ллойда  на  букве  "К".    "Корсар"...
"Кориолан"... Корабль Компании... 19 тысяч тонн массы покоя... выпущен
с верфи...  реактор  ураново-водяной,  система  охлаждения...  тяга...
выведен на линию Земля - Марс. Потерян после  столкновения  с  потоком
Леонид. Спустя шестнадцать лет найден  патрульным  кораблем  в  афелии
орбиты... После ремонта первой категории, проведенного в  Амперс-Харт,
выведен Южной компанией на  линию  Земля  -  Марс...  Груз  --  мелкие
товары... страховой тариф... Нет, не то... Есть!
     ... под названием "Голубая звезда".
     Пиркс закрыл глаза. Как тут  тихо.  Изменили  название.  Наверно,
чтобы избежать трудностей с вербовкой команды. Так вот почему агент...
     Он стал припоминать, что говорили на Базе, -- это  их  патрульный
корабль отыскал остов "Кориолана".  Метеоритные  предупреждения  в  те
времена всегда  приходили  слишком  поздно.  Опубликованное  комиссией
заключение было кратким: "Несчастный случай. Виновных нет". А  экипаж?
Было доказано, что не все  погибли  сразу;  среди  уцелевших  оказался
командир, и он сделал  все,  чтобы  люди,  отрезанные  друг  от  друга
секциями искореженных палуб, понимавшие, что надежды на спасение  нет,
не пали духом и держались до последнего баллона кислорода -- до конца.
Было еще что-то, какая-то  жуткая  подробность,  о  которой  несколько
недель твердила пресса, пока ее не заслонила новая сенсация.  Что  это
было?
     Вдруг он  увидел  огромный  лекционный  зал,  доску,  исчерченную
формулами, у которой, весь измазанный мелом, терзается  Смига,  а  он,
Пиркс, склонив голову над выдвинутым  ящиком  стола,  украдкой  читает
распластанную на  дне  газету.  "Кто  может  пережить  смерть?  Только
мертвый". Ну да! Точно! Лишь один уцелел в катастрофе, потому  что  не
нуждался ни в кислороде, ни  в  пище  и  мог  пролежать,  придавленный
обломками, шестнадцать лет -- автомат!
     Пиркс встал. Терминус! Наверняка, наверняка Терминус! Он тут,  на
корабле. Стоит только захотеть, решиться...
     Чепуха! Механический идиот,  машина  для  пломбирования  пробоин,
глухая и слепая от  старости.  Пресса  в  извечном  стремлении  выжать
кричащими  заголовками  максимум  сенсации  из  любого    происшествия
превратила его в таинственного свидетеля трагедии,  которого  комиссия
якобы слушала при  закрытых  дверях.  Пиркс  припомнил  тупой  скрежет
автомата. Чепуха, явная чепуха!
     Пиркс захлопнул судовой журнал, бросил в ящик и взглянул на часы.
Восемь. Надо торопиться. Он отыскал документацию груза. Трюмы были уже
задраены,  портовый  и  санитарный  контроль    пройден,    таможенные
декларации подписаны -- все готово. Он просмотрел товарный  сертификат
и удивился отсутствию полной спецификации. Машины -- ладно,  но  какие
машины? Какая  тара?  Почему  нет  диаграммы  загрузки  с  вычисленным
центром тяжести? Ничего,  кроме  общего  веса  и  схематичного  эскиза
размещения груза в трюмах. В кормовом отсеке всего 300 тонн -- почему?
Может, корабль ходит на уменьшенной тяге? И о таких  вещах  он  узнает
случайно, чуть ли не в последний момент?! Пиркс все торопливее рылся в
папках, в скоросшивателях, разбрасывал бумаги, -- но не мог найти  ту,
которую искал; история Момссена постепенно улетучивалась из памяти, --
случайно взглянув на вынутый из оправы радиограф, он даже вздрогнул от
удивления. В этот момент ему попался список, из которого он узнал, что
в нижнем трюме, прилегающем дном к защитной  плите  реактора,  уложено
сорок восемь ящиков продовольствия. И опять в  спецификации  оказалось
лишь общее определение: "скоропортящиеся пищевые продукты". Почему  же
их поместили там, где вентиляция хуже всего, а  температура  во  время
работы двигателей наиболее высокая? Нарочно, чтобы  испортились,  так,
что ли?
     Послышался стук.
     -- Войдите!  --  сказал  он,  как  попало  рассовывая   в   папки
разбросанные по столу бумаги.
     Вошли двое. С порога отрапортовали:
     -- Боман, инженер-атомник.
     -- Симс, инженер-электрик.
     Пиркс  встал. Симс  --  молодой,  щуплый  человечек  с  бегающими
глазами на беличьем лице -- то и дело покашливал.  В  Бомане  Пиркс  с
первого  взгляда  признал  ветерана.  Его  лицо  покрывал   загар    с
характерным  оранжевым  оттенком,  какой  придает   коже    длительное
воздействие небольших, наслаивающихся доз космического  облучения.  Он
едва доходил Пирксу до плеча: во времена, когда Боман начинал  летать,
еще принимался во внимание каждый килограмм веса на борту. Он был худ,
но лицо казалось распухшим, под глазами темнели мешки, как у всех, кто
не  первый  год  подвергается  сильным  перегрузкам.  Нижняя  губа  не
закрывала зубов.
     "Вот и я когда-нибудь буду так выглядеть", -- подумал Пиркс,  идя
им навстречу и протягивая руку.

     2

     Ад начался в девять. На ракетодроме все шло как  обычно:  очередь
на старт, каждые шесть минут бормотание мегафонов, сигнальные  ракеты;
потом гул, рев, грохот двигателей на пробе полной тяги. После  каждого
старта каскадами опадала высоко взбитая пыль. Она не успевала  осесть,
а с командной вышки сообщали, что путь открыт. Все  спешили,  стараясь
урвать хотя бы несколько минут, как всегда бывает в грузовом  порту  в
часы пик; почти все корабли шли на Марс, отчаянно требовавший машин  и
зелени, -- люди там месяцами не видели овощей, гидропонические солярии
еще только строились.
     К очередным ракетам тем временем подвозили краны,  бетономешалки,
части конструкций, кипы стекловаты, цистерны с цементом, нефтью,  тюки
с лекарствами. По сигналу люди укрывались кто где -- в  противолучевых
рвах, в бронированных тягачах, но не успевал  бетон  остыть,  как  они
опять возвращались к работе. В  десять,  когда  солнце,  все  в  дыму,
красное, словно опухшее, поднялось над гopизoнтом,  защитные  бетонные
стенки  между  стартовыми  площадками  были  уже  изрыты,   закопчены,
разъедены огнем. Глубокие трещины наспех заделывали быстро застывающим
цементом, который грязными фонтанами бил из шлангов;  антирадиационные
команды в большеголовых  скафандрах  выскакивали  из  транспортеров  и
струями сжатого песка счищали радиационные  загрязнения;  повсюду  под
рев сирен метались разрисованные  красно-черными  шашечками  вездеходы
контроля. На башне командного пункта кто-то драл глотку в мегафон,  на
вершинах острых шпилей крутились огромные бумеранги радаров, --  одним
словом, все было так, как и должно быть.
     Пиркс разрывался на  части.  Оставалось  еще  принять  на  палубу
доставленное в последний момент свежее мясо, загрузить питьевую  воду,
проверить  температуру  холодильников  (минимальная  составляла  минус
пять, контролер СТП покачивал головой, но в конце концов смилостивился
и подписал); компрессоры, только что вышедшие из капитального ремонта,
при первой же  пробе  потекли.  Голос  Пиркса  постепенно  уподоблялся
иерихонской  трубе.  Вдруг  выяснилось,  что  вода  размещена   плохо:
какой-то кретин закрыл вентили прежде, чем  заполнились  нижние  баки.
Пиркс подписывал бумаги -- ему подсовывали по пять штук сразу,  --  не
зная, что подписывает.
     На часах было одиннадцать, до старта час -- и тут новости!
     Командный пункт не разрешал взлет из-за чрезмерных  радиоактивных
осадков, которые дает старая система дюз, --  у  корабля  должен  быть
вспомогательный бороводородный привод, как  у  "Гиганта"  --  грузовой
ракеты, что стартовала в шесть, Пиркс, уже охрипший  от  крика,  вдруг
успокоился. Диспетчер отдает себе отчет в том, что  говорит?  Он  что,
только сейчас заметил "Голубую звезду"? Тут могут быть большие,  очень
большие неприятности. О чем идет речь? Дополнительная защита? Из чего?
Мешки с песком? Сколько? Пустячок -- три тысячи штук!  Пожалуйста!  Он
все равно стартует в назначенное время.  Компания  будет  оштрафована?
Пожалуйста, штрафуйте!
     Пиркс потел. Все  будто  сговорились:  электрик  ругал  механика,
который не проверил аварийную систему; второй пилот  выбежал  на  пять
минут, и до сих пор на  корабле  его  нет  --  прощается  с  невестой;
фельдшер  вообще  исчез;  сорок  бронированных  мамонтов  подъехали  к
кораблю, окружили его, и люди в черных  комбинезонах  бегом  принялись
таскать мешки с песком, семафор на командной вышке только и делал, что
подгонял их; пришла какая-то  радиограмма,  вместо  пилота  ее  принял
электрик, забыл записать в радиожурнал, да это и не его дело. У Пиркса
голова шла кругом, он только притворялся, будто понимает происходящее.
За двадцать  минут  до  старта  Пиркс  принял  драматическое  решение:
приказал перекачать всю воду из носовых резервуаров на корму. Будь что
будет, самое худшее -- вода закипит; зато устойчивость лучше.
     В одиннадцать сорок проверка двигателей. Теперь отступать некуда.
Оказалось, на корабле есть стоящие  люди,  особенно  ему  пришелся  по
вкусу инженер Боман -- того не было ни видно, ни слышно, а все шло как
часы:  продувка  дюз,  малая  тяга,  полная.  Второй  пилот,    мулат,
возвратился от невесты в унылом настроении. Все уже лежали в  креслах,
когда объявился фельдшер. За шесть минут до  взлета,  когда  командная
вышка выкинула сигнал "К старту",  они  были  готовы.  Динамик  ревел,
хрипел, бормотал; наконец стрелка автомата замерла  на  нуле  --  путь
открыт. Старт!
     Пиркс, разумеется, знал, что 19 тысяч тонн -- это  не  патрульная
скорлупка, где места хватает только чтобы широко  улыбнуться;  корабль
не блоха, сам не подскочит, надо давать тягу, но --  ничего  подобного
он не ожидал. На циферблате половина  мощности,  весь  корпус  дрожит,
грозя разлететься на куски, а индикатор нагрузки на опоры  показывает,
что они еще не оторвались от бетона. У  Пиркса  мелькнула  мысль,  что
"Звезда" зацепилась за что-то, -- говорят, такие вещи случаются раз  в
сто лет, -- но в этот момент стрелка сдвинулась. Огненный столб поднял
"Звезду", она дрожала, стрелка гравиметра как сумасшедшая  плясала  по
шкале. Пиркс, вздохнув, откинулся в кресте, расслабил мускулы.  Теперь
он при всем желании ничего сделать не мог. Ракета шла  вверх.  Тут  же
они получили по радио предупреждение за старт на  полной  мощности  --
это увеличивает радиоактивное заражение. Компания будет  дополнительно
оштрафована. Компания? Очень хорошо, пусть  платит,  черт  ее  побери!
Пиркс только поморщился, он даже и  не  пытался  спорить  с  командным
пунктом, доказывать, что стартовал на половинной тяге. Что ж теперь --
садиться  обратно,  вызывать  комиссию  и   требовать    протокольного
распечатывания записи в уранографах?
     Впрочем, сейчас Пиркса  занимало  совсем  другое  --  прохождение
через атмосферу. В жизни он еще не летал на корабле,  который  бы  так
трясся. Подобные  ощущения  могли  бы,  наверное,  испытывать  люди  в
передней части средневекового тарана, пробивающего стену.  Все  кругом
прыгало, их так мотало в ремнях, что душа вон, гравиметр никак не  мог
решиться: показывал то 3.8, то 4.9, бесстыдно подбирался к пятерке  и,
словно испугавшись, тут же слетал на тройку. Словно у  них  дюзы  были
набиты клецками. Они шли уже на полной мощности, и Пиркс обеими руками
прижимал шлем к голове, иначе не слышал голоса пилота в  шлемофоне  --
так ревела "Звезда"! Это не был  победный  баллистический  грохот.  Ее
борьба с земным притяжением напоминала агонию, полную отчаяния. Добрых
две минуты казалось, что они не стартуют, а висят неподвижно, изо всех
сил отталкивая от себя планету, -- так ощутимы были мучительные усилия
"Звезды"! Все будто расплылось от вибрации, и Пирксу  показалось,  что
он слышит треск лопающихся швов, но это уже была чушь: в таком аду  не
услышать даже гласа труб, призывающих на Страшный суд.
     Температура оболочки носа... о, это был  единственный  индикатор,
который не колебался, не отступал, не  прыгал  и  не  задерживался,  а
спокойно лез вверх, словно перед ним  был  еще  целый  метр  места  на
шкале, а не самые последние, красные цифры -- 2500, 2800. Когда  Пиркс
взглянул туда, в запасе оставались всего две черточки. А  "Звезда"  не
достигла  даже  орбитальной  скорости;  все,  чего  они  добились    к
четырнадцатой минуте полета, -- это 6.6 километра в секунду! Его вдруг
ошеломила жуткая мысль, как в кошмаре, которые порой бывают у пилотов,
-- что "Звезда" вообще  не  оторвалась  от  Земли,  а  мелькнувшие  на
экранах облака -- попросту  пар,  бьющий  из  лопнувших  охладительных
труб! Но дело все же обстояло не так плохо: они летели. Фельдшер лежал
белый как мел и страдал. Пиркс подумал, что от его медицинской  помощи
пользы будет мало. Инженеры держались хорошо, а Боман даже не  вспотел
-- лежал себе с закрытыми глазами, седой,  спокойный,  худенький,  как
мальчишка. Из-под кресел, из амортизаторов  летели  брызги  --  поршни
дошли почти до упора. Пиркса  интересовало,  что  будет,  если  они  и
вправду дойдут.
     Он  привык  к  совершенно  другому,  современному    расположению
циферблатов, и потому взгляд его все время попадал не туда,  когда  он
хотел  проконтролировать  тягу,  охлаждение,    скорость,    состояние
оболочки, и прежде всего, вышли ли они на синергическую.
     Пилот, с которым они перекрикивались  по  внутренней  связи,  как
будто немного растерялся: то  выходил  на  курс,  то  сходил  с  него;
колебания, разумеется, небольшие, дробные, но при пробивании атмосферы
достаточно, чтобы один борт начал нагреваться  сильнее  другого  и  на
обшивке возникли колоссальные термические напряжения,  --  последствия
могут быть ужасными. Пиркс себя утешал,  что,  если  уж  эта  косматая
скорлупина выдержала столько стартов, она выдержит и этот.
     Стрелка термопары дошла до конца шкалы: 3500  градусов  --  ровно
столько у них было снаружи; если ничего не сменится, то  через  десять
минут оболочка начнет расползаться -- карбиды тоже  не  вечны.  Какова
толщина обшивки?  Показатели  отсутствовали;  во  всяком  случае,  она
порядком обгорела. Пирксу становилось жарко, но только от  переживаний
-- внутренний термометр, как и при  старте,  показывал  двадцать  семь
градусов.  Они  поднялись  на   шестьдесят    километров,    атмосфера
практически осталась внизу, скорость  7,4  километра  в  секунду.  Шли
немного ровнее, но почти на тройном ускорении --  "Звезда"  двигалась,
как свинцовая болванка. Казалось, никакими средствами ее не  разогнать
как следует -- даже в пустоте. Почему? Пиркс понятия не имел.
     Спустя полчаса они вышли на курс "Арбитра" -- за  этим  последним
из пеленгующих спутников предстояло выйти на трассу Земля -- Марс. Все
выпрямились в креслах. Боман массировал лицо. Пиркс чувствовал, что  и
у него немного набрякли губы, особенно нижняя. У других глаза налились
кровью, опухли, они сухо кашляли, хрипели, но  это  было  нормально  и
обычно проходило через час. Реактор работал так себе. Правда, тяга  не
уменьшилась, но и не возросла, хотя в пустоте должна была увеличиться,
-- этого почему-то не происходило. Законы  физики,  похоже,  были  для
"Звезды"  не  столь  обязательны.  Ускорение  было  почти  нормальным,
земным, скорость -- 11 километров в секунду. Предстоял еще  разгон  до
нормальной крейсерской скорости, чтобы  не  тащиться  до  Марса  целые
месяцы. Пока они шли прямо на "Арбитр".
     Пиркс, как всякий  навигатор,  ждал  от  "Арбитра"  одних  только
неприятностей: или заметят слишком длинный, недозволенный  инструкцией
выхлопной огонь, или помехи радиоприему из-за ионизационных разрядов в
дюзах, а может быть, потребуют, чтобы Пиркс переждал,  пока  пропустят
какой-то более важный корабль. Но на этот  раз  ничего  не  случилось.
"Арбитр"  пропустил  их  сразу  и  еще  послал  вдогонку  радиограмму:
"Глубокого вакуума". Пиркс  ответил,  и  на  этом  обмен  космическими
любезностями окончился.
     Они легли на  курс.  Пиркс  приказал  увеличить  тягу,  ускорение
возросло, теперь можно было двигаться, размяться, встать. Радиотехник,
выполнявший  одновременно  обязанности  кока,  пошел  в  камбуз.  Всем
хотелось есть, особенно Пирксу, который с утра ничего  не  ел,  а  при
старте изрядно попотел. В рубке повышалась  температура  --  внутрь  с
опозданием проникал жар  раскаленной  обшивки.  Пахло  жидким  маслом,
вытекшим из гидравликов и разлившимся лужицами вокруг кресел.
     Боман спустился к реактору проверить,  нет  ли  нейтронной  течи.
Пиркс наблюдал за звездами и разговаривал с электриком.  Оказалось,  у
них есть общие знакомые. У Пиркса  впервые  с  того  момента,  как  он
ступил на палубу, немного полегчало на душе. Какая уж она ни есть, эта
"Звезда", а 19 тысяч тонн -- не фунт изюму. Вести такой  гроб  гораздо
труднее, чем обычную грузовую ракету, а стало быть, и чести больше,  и
опыт накапливается.
     В полутора миллионах километров за "Арбитром"  на  них  обрушился
первый удар: пообедать не удалось. Кок-радиотехник бессовестно подвел.
Больше всех скандалил фельдшер; оказалось,  у  него  больной  желудок,
перед самым стартом он купил несколько кур и одну отдал  радиотехнику,
-- теперь в бульоне полно перьев. Остальным достались бифштексы  --  с
ними можно было провозиться до второго пришествия.
     -- Закаленные они, что ли? -- сказал второй  пилот  и  так  ткнул
вилкой бифштекс, что он выпрыгнул из тарелки.
     Нечувствительный к насмешкам  радиотехник  посоветовал  фельдшеру
процедить бульон. Пиркс чувствовал, что должен вмешаться в их спор, но
не знал, как это сделать. Ему было смешно.
     Пообедав консервами, Пиркс  вернулся  в  рубку.  Приказал  пилоту
провести контрольное  фиксирование  звезд,  вписал  в  судовой  журнал
показания  гравиметров,  взглянул  на  циферблаты  реактора    и    аж
присвистнул. Не реактор,  а  вулкан:  кожух  разогрелся  до  восьмисот
градусов -- и это через четыре часа полета! Криоген  циркулировал  под
максимальным давлением -- двадцать атмосфер.  Пиркс  задумался.  Самое
худшее  как  будто  уже  позади.  Посадка  на  Марсе  не  проблема  --
притяжение наполовину меньше, атмосфера разреженная. Как-нибудь сядем.
А вот с реактором надо что-то  делать.  Он  подошел  к  Вычислителю  и
подсчитал, сколько еще идти с такой тягой, чтобы  набрать  крейсерскую
скорость.  При  скорости  меньше  80  километров  получится  громадное
опоздание.
     Семьдесят восемь часов -- ответил Вычислитель.
     За семьдесят восемь таких часов  реактор  взорвется.  Лопнет  как
яйцо. В этом Пиркс не сомневался. Он решил набирать скорость  рывками,
понемногу. Правда, это несколько усложнит курс, к  тому  же  временами
придется лететь без тяги и, значит, без гравитации, а это  не  так  уж
приятно. Другого выхода,  однако,  не  было.  Он  приказал  пилоту  не
сводить глаз с астрокомпаса, а сам съехал на лифте вниз,  к  реактору.
Идя полутемным коридором через грузовые трюмы, он услышал приглушенный
грохот, будто по железным плитам двигался целый отряд.  Пиркс  ускорил
шаги. Вдруг под ногами у него черной полосой  метнулся  кот,  и  сразу
где-то рядом хлопнула дверь. Когда он добрался