дисон,  изобретая
систему звукозаписи. Он, наивный человек, очень обрадовался,
когда первый фонограф прохрипел:

       Ах, у Мэри  был ягненок с шерсткой белоснежной,
       И  куда б она ни шла, он бежал за девой нежной...

   Радио произвело  переворот  в  человеческой  жизни  почти
столь  же  значительный,  как изобретение нашими предками ям
для ловли мамонтов.  Но если мамонтоловки  были  полезны  во
всех отношениях,  то радио,  кроме несомненной пользы, стало
со временем приносить несомненный вред.
   Рупоры уступили место диффузорам магнитодинамиков,  грам-
мофонная пластинка - магнитной ленте.  И уже не только в го-
родах,  но и в некогда тихих райцентрах орали, содрогаясь от
собственной мощи, динамики.
   Страшные динамики  проникли  в поезда и пароходы,  даже в
автобусы дальнего следования.  Почему-то было  принято  счи-
тать,  что  пассажир желает слушать музыку с раннего утра до
позднего вечера.  И если он пробовал  протестовать,  то  все
равно его слова тонули в оглушительном лае:

                 А пока - наоборот!
                 Только черному коту и не везет!

   И, может быть,  только в какой-нибудь горной деревушке  в
далеких Андах сохранилась первозданная тишина.
   Надо сказать вам, что еще до бурного развития радио чело-
вечество предупреждали.  Был такой писатель, да его и сейчас
почитывают,  - Жюль Верн.  Он был фантаст и любил  описывать
будущее.  Так вот,  он писал: "Пусть музыка всего лишь худо-
жественно упорядоченные  колебания  звуковых  волн  -  лучше
все-таки,  чтобы эти колебания не превращались в оглушитель-
ную бурю".
   Неплохо сказано, правда? А ведь во времена Жюля Верна лю-
ди слушали музыку в несколько сот  раз  реже,  чем  сто  лет
спустя,  а  громкость  естественного  звучания,  при которой
воспринималась тогда музыка,  не идет ни в какое сравнение с
ревом  динамиков,  когда  звуковое  давление на органы слуха
подходит к болевой границе.
   Однако фактор психического воздействия шума гораздо опас-
нее,  чем механическое звуковое давление.  Ведь человеческий
организм  совсем  не рассчитан на целодневное принудительное
восприятие громких звуков. Люди начали становиться болезнен-
ными, неуравновешенными, раздражительными.
   Знаменитый Гуно писал о великом  Моцарте:  "Ты  -  вечная
правда!  Ты - совершенная красота!.  Ты - неисчерпаемая пре-
лесть!.. Ты все почувствовал и все выразил в музыке, которую
никто не превзошел и никогда не превзойдет!.."
   Но если бы знаменитый Гуно прослушал магнитную запись пя-
того  концерта Моцарта ля мажор опус десять на полном усиле-
нии,  не имея возможности отойти подальше,  еще  неизвестно,
какие  бы слова пришли ему на ум.  Ведь в его время не води-
лось таких громкостей,  при которых даже безобидная лиричес-
кая песенка превращается в орудие пытки.
   Не надо думать, что человечество не возмущалось. Оно воз-
мущалось.  Иногда  его  протесты даже передавались по радио.
Более того - шла научная работа.  Доказывалось с неоспоримой
точностью, что шум вреден для человеческого организма. Неко-
торые здания снабжались звукоизоляцией, заводские вентилято-
ры - виброфундаментами.
   Потом появились портативные транзисторные приемники  -  и
тут уж стало ясно, что спасения нет. Музыка захлестывала го-
рода и села.  Каждый второй прохожий нес работающий транзис-
тор.  Вошло в обыкновение таскать с собой на ремне даже при-
емники, тяжелые, как комод. Дошло до того, что музыка и фут-
больные репортажи,  извергающиеся непрерывно, заглушали бур-
ный стук костяшек домино - чрезвычайно распространенной в те
времена игры.
   И уже даже в Андах - в тех самых горных  деревушках,  где
тогда еще не умели делать кукурузной муки, где индианка каж-
дый день лущила початки,  варила кукурузные зерна  и  часами
растирала вареное зерно в кашицу, чтобы испечь тонкие лепеш-
ки тортильяс, - даже там теперь гремел на всю хижину дешевый
транзистор, про-
данный в рассрочку предприимчивым местным лавочником. И гор-
ное эхо недоуменно вторило "Ла паломе":

            Я прилечу к тебе с волной морскою,
            Ты мчи перья нежно погладь руко-ою...

   Ах, друзья, это было ужасно!
   Черный робот  проник в окно троллейбуса и вклинился между
Васей и его соседом.  Он выпустил манипулятор  и  осторожно,
почти материнским жестом отобрал у Васи работающий на полную
громкость транзистор. Затем он раскрыл широкую пасть...
   Вася Крюченков понимал толк в металлических зубах. Он сам
делал их. Но при виде пасти Черного робота Вася чуть было не
лишился чувств. Она, как пасть акулы, была усеяна множеством
рядов острых,  длинных зубов. Зубы поблескивали, и каждый из
них быстро вращался.
   Черный робот сунул хрупкий аппаратик в пасть и  съел  его
на глазах у Васи.  И бедный Вася слышал,  как приемник издал
последний жалкий писк,  а  потом  раздалось  мерное  хрусте-
ние-это  зубы чудовища размалывали нежные пластмассовые пот-
рошки транзистора.
   Потом робот метнулся к другому парню с транзистором.  Тот
попробовал было сопротивляться, но куда там!..
   Почти одновременно  Черные роботы появились во всех горо-
дах мира. Вежливые и беспощадные, они совершали нападения на
владельцев портативных приемников.  Не причиняя людям вреда,
они отнимали у них и съедали транзисторы.  Они  залезали  на
столбы и пожирали ревущие динамики. Задержать Черных роботов
никому не удавалось - так они были защищены.  Их  программой
был голод по радиоприемникам, работающим в общественных мес-
тах.  Черные роботы никогда не нападали на тех,  кто  слушал
радио  на  минимальной  громкости в уединенном месте.  Но на
улицах,  в поездах, на пляжах от них не было спасения. С по-
истине дьявольской ловкостью они проникали всюду.
   Так никто и не узнал,  кто создал Черных роботов, где они
заряжались, где размножались и самосовершенствовались.
   Говорят, когда с радиоистязанием человечества было покон-
чено, Черные роботы перепрограммировались на домино.
   Но это уже совсем другая история...

   ...Как ни оттягивай решительный разговор,  а все равно он
настает.
   Сразу после обеда я направился в кабинет Самарина. Разго-
вор с начальником космофлота был долгим и трудным. Он выклю-
чил аппараты связи и попросил дежурного диспетчера  доклады-
вать  лишь сверхсрочную информацию.  Он убеждал меня не ухо-
дить из космофлота:  предстоят  интересные  спецрейсы,  надо
доставить  на  околомарсианскую орбиту крупную гелиостанцию,
затевается строительство поселка на Титане,  и он,  Самарин,
предполагает использовать для этих рейсов оба новых корабля,
и уже подготовлен приказ о моем назначении командиром одного
из них...
   - Нет ни одного пилота в Системе,  - сказал он, - который
не мечтал бы летать на таком корабле.
   - Спасибо,  старший, - сказал я. - Летать на нем действи-
тельно большая честь. Но я вынужден отказаться.
   Самарин подпер щеку ладонью и посмотрел на меня,  прикрыв
один глаз.
   - Позволь тебя спросить,  Улисс:  что ты будешь делать на
Венере?
   - Жить.
   Мы помолчали. Тускло серебрились аппараты связи, занимав-
шие добрую половину самаринского кабинета.
   - Ведь  я примар,  старший.  Почему бы мне не вернуться в
отчий дом?
   - Ты сделал все,  чтобы вытравить в себе примара. Ты при-
рожденный пилот, Улисс, и твое место в космофлоте. Не тороп-
лю тебя,  подумай день, два, неделю, прежде чем решить окон-
чательно.
   - Я решил окончательно.
   - Ну,  так.  - Самарин выпрямился,  положил на стол руки,
старые руки с набухшими венами.  - Не понимаю, почему я дол-
жен тратить время на уговоры.  Даже в праздники мне не  дают
покоя. Я забыл, когда я отмечал праздники, как все люди. Что
за разнесчастная у меня должность!..
   Я терпеливо выслушал его,  пока он не выговорился.  Очень
не хотелось огорчать старика,  и я подумал,  как трудно  мне
будет без привычной его воркотни,  без стартовых перегрузок,
без большого пилотского братства. Я заколебался было.
   По-видимому, я  еще не очень крепко утвердился в принятом
решении.  Да,  я заколебался. Не знаю, чем закончился бы наш
разговор,  если  бы не ужасное событие,  от которого я долго
потом не мог оправиться...
   Раздалась трель  инфора,  а  вслед за ней - взволнованный
голос, в котором я не сразу узнал голос Робина:
   - Старший!  Старший,  скорей на Узел связи!  Идет переда-
ча...  Что?  Нет, не Сапиена. Я ничего не понимаю... Сигналы
из времени,  но это не Сапиена,  нет! Код обычный... Скорее,
старший!..
   - Пошли, - коротко бросил мне Самарин.
   Он шел крупным шагом, почти бежал по коридорам, я не отс-
тавал от него.
   Робин, бледный, потерянный, стоял посреди аппаратной, ус-
тавясь  на  экран.  По строчкам экрана бежали импульсы,  и я
сразу увидел, что они группируются не в особый код, разрабо-
танный  для  связи с Сапиеной,  а в обычные числовые группы,
общепринятые в космофлоте.
   - Что это? - резко спросил Самарин.
   Робин не ответил.  Мы все трое знали код наизусть, нам не
нужно было ждать,  пока автомат раскодирует сигналы и выдаст
ленту с текстом.  Импульсы бежали по экрану,  и  мы  читали,
каждый про себя:
   "...гарантируют безопасность...    повторяю...    корабль
СВП... разведывательном полете... не вышел из хроноквантово-
го режима...  нет выхода из времени...  нет выхода... ошибка
расчете совмещения... необходимо... поймите точно... поймите
точно... необходимо смещение оси... системы А12... на 7 мил-
лиметросекунд... из расчета 98 запятая 3 килохрон... эти ус-
ловия гарантируют безопасность... второго корабля... уверен-
ный выход из режима... простите самовольный уход... прощайте
навсегда... Борг".
   Я окаменел.  По  строчкам экрана текли световые импульсы,
снова и снова повторяя эту отчаянную радиограмму, они слепи-
ли глаза,  нет,  это невозможно,  невозможно,  невозможно...
Борг! Он ведь собирался бросить все, делать игрушки... Толь-
ко  теперь  понял я скрытый смысл его слов:  "Хроноквантовый
двигатель будет запломбирован,  но не снят". Это я, я должен
был его распломбировать и лететь.  Я должен был сделать это,
а не Борг, он нужен людям, как же теперь без него...
   Оглушенный, я  тупо смотрел на всплески импульсов,  текст
повторялся снова и снова,  он был, как видно, задан автомату
- и вдруг экран погас.
   Самарин сидел,  низко наклонив седую голову и обхватив ее
ладонями. Робин замер у печатающего аппарата в ожидании лен-
ты с раскодированным текстом. Что-то шелестело и постукивало
за панелью аппарата,  мигали цветные лампы. Мне хотелось ку-
да-то бежать,  что-то сделать,  звать на помощь. Мелькнуло в
голове:  может,  ошибка или...  или, черт побери, мистифика-
ция...  Уж очень мало времени прошло с момента .отлета Борга
на  "Элефантину".  Ведь ему надо было еще добраться до орби-
точной стоянки корабля,  и стартовать на  нормальном  ионном
ходу,  и долго разгоняться:  перейти на хроноквантовый режим
можно только вдали от планетных масс...  Вздор!  Вздор! Этот
приемник настроен не на обычные радиосигналы,  а на идущие с
опережением.  Радиограмма Борга обогнала время,  а сам он...
сам он, не нашедший у меня понимания, не пожелавший смирить-
ся и ждать,  - один в корабле-призраке,  который никогда  не
выйдет из жуткой пропасти безвременья...
   - Ивар, Ивар, что ты наделал? - чуть слышно простонал Са-
марин.

   Я бесцельно  слонялся  по коридорам Селеногорска.  Бегали
какие-то люди,  тревожно гудели  голоса,  откуда-то  донесся
женский плач. Отчаяние душило меня.
   Наверное, ноги сами привели меня привычной дорогой в дис-
петчерскую.  Тут  только,  увидев световое табло с указанием
ближайших рейсов этого дня,  я немного пришел в себя. "Вене-
ра-22-30, корабль номер такой-то, командир Рокотов".
   Я отправился на Узел связи к Робину.
   - Давай прощаться, - сказал я. - Улетаю  на Венеру.
   - Надолго? - спросил он.
   - Навсегда.
   У Робина расширились глаза.
   - Ты с ума сошел, Улисс!
   Мне ничего не хотелось объяснять. Не такие были у нас от-
ношения,  чтобы пускаться в длинные и,  в общем-то, ненужные
объяснения. Робин был первейшим моим другом, мы вместе прош-
ли немалый кусок жизни, мы первыми из землян увидели созвез-
дия в новом,  необычном ракурсе Что бы там ни было дальше со
мной, это я сохраню навсегда.
   Никто не знал и никогда не узнает,  какого напряжения сил
стоило мне пройти последние метры,  отделяющие вездеход, ос-
тановившийся на кромке лунного космодрома,  от рейсового ко-
рабля.
   Никто - кроме Робина.  Он стоял в скафандре, делающем его
похожим на любого человека в скафандре, стоял возле вездехо-
да и смотрел на меня.
   Надеюсь, он все понял.
   Заканчивалась погрузка химической  аппаратуры  для  како-
го-то нового венерианского завода концентратов. Захлопнулись
грузовые люки.  Командир  корабля  пригласил  меня  и  хими-
ков-монтажников войти в лифт.
   Я последний раз оглянулся на Робина и помахал ему рукой.
   Он медленно поднял в ответ свою,

                    Глава двадцать пятая

        "ЖЕЛТЫЕ МХИ ВЕНЕРЫ"

   Отец покачивался в кресле-качалке со своей любимой огром-
ной кружкой в руке.  Над его головой,  над жесткими  темными
кудрями без единой седой нити висело цветное фото: две фигу-
ры в скафандрах, по пояс в буйном разливе плантации, на фоне
яркого полярного сияния. Я знал, они с матерью сфотографиро-
вались в день своей свадьбы, их улыбающиеся лица были хорошо
видны за стеклами шлемов.
   - Вчера я был там.  - Отец отхлебнул из  кружки  пива.  -
Слант уже начался. Через неделю, если не нагрянет новый теп-
лой, можно будет посылать комбайны.
   Рэй Тудор, маленький человек в черных очках, с коричневы-
ми пятнами ожогов на лбу и щеках,  покивал головой. Он сидел
на  табурете  и  аккуратно разрезал дыню на крупные янтарные
ломти.
   - Слишком  частые там теплоны,  - сказал Рэй Тудор.  - Но
все равно надо продвигаться в ундрелы.
   - Надо, - подтвердил отец.
   Мы сидели втроем в просторной кухне, трое мужчин за полу-
денной кружкой пива. Я уже начинал понимать толк в венериан-
ском пиве - думаю,  что по освежающим свойствам оно не усту-
пало привычному витаколу.  И дыни мне нравились,  они ничуть
не были похожи на земные,  а этот новый сорт,  выращенный на
Плато  Сгоревшего  Спутника,  был  и вовсе необыкновенным по
вкусу.  Недаром на Земле венерианские дыни, вернее, концент-
рат из их мякоти, называют растительным мясом. Но разве мож-
но сравнить концентрат со свежей дыней, которая не поддается
длительной транспортировке и потому неведома для землян, ни-
когда не бывавших на Венере.
   Мы сидели  втроем и потягивали пиво,  и отец с Рэем мирно
беседовали о своих делах,  время от времени умолкая и, види-
мо,  переходя на ментообмен. Меня они не то чтобы не замеча-
ли, но и не старались втянуть в разговор. Да и о чем бы ста-
ли они со мной говорить?
   Рэй придвинул ко мне тарелку  с  ломтями  дыни.  Я  молча
взялся за еду.  С наслаждением раскусил упругую мякоть, ощу-
щение остроты и свежести переполнило рот и ноздри.
   - Машины  оттуда решительно не годятся,  - сказал Рэй.  -
Из-за креплений не остается места для груза,  да и  сам  си-
дишь, зажатый со всех сторон, как шуруп. С такими машинами в
ундрелы не проникнешь.
   - Не проникнешь, - согласился отец. - А как последняя мо-
дель? Ты говорил, что она...
   - Не выдержала.
   Я знал,  о чем они говорят.  За восемнадцать условных су-
ток, что я был дома, я не раз слышал о неудачах с испытания-
ми новых самолетов.  Черные теплоны, почти непрерывно бушую-
щие в ундрелах - низких широтах, - разбивали впрах модель за
моделью.
   Мне казалось, что неспроста отец при мне затеял этот раз-
говор с Рэем Тудором:  ведь Рэй был тут,  на Венере, ведущим
конструктором.
   Я доел дыню и уже собирался пойти в  свою  комнату  поле-
жать, почитать, как послышались быстрые шаги, и в кухню вбе-
жала Сабина, на бегу отстегивая ранец.
   - Добрый полдень,  Филипп, - прощебетала она отцу. - Доб-
рый полдень, Рэй, добрый полдень, Алексей.
   Она всегда здоровалась со всеми отдельно,  моя сестренка.
Подвижный,  как шарик ртути,  черноволосый человечек, единс-
твенный здесь,  с кем я находил общий язык и темы для разго-
воров.
   Первые дни,  правда,  Сабина дичилась, не отвечала на мои
вопросы. Мне казалось даже, что она вовсе не умеет говорить:
менто-система, по-видимому, неплохо заменяла ей обычную зву-
ковую речь. Во всяком случае, с отцом и матерью она без тру-
да объяснялась с помощью менто. Взрослые же, как я уразумел,
прибегали к звуковой речи главным  образом  в  тех  случаях,
когда разговор заходил о сложных вещах, абстрактных понятиях
- тут менто-система "не вытягивала".  Понемногу, однако, лед
в наших отношениях с Сабиной таял. Сестренка привыкла к моей
слабой восприимчивости к ментообмену и все чаще заговаривала
со мной,  иногда она смешно запиналась,  путаясь в словах, я
ее поправлял, и ей это нравилось, это была для нее игра.
   - Алексей,  - подскочила она ко мне, - нас сегодня возили
на плантацию,  я раньше всех настроилась,  учитель сказал  -
молодец, Сабина!
   - Молодец, Сабина! - Я погладил ее по голове.
   - Я учителю сказала - меня брат научил настраивать рацию,
чтобы долго не возиться с настройкой. Пойдем купаться, Алек-
сей?
   Гм, купаться...  Кажется, я только и делаю, что сплю, ем,
читаю книги, привезенные с шарика, и купаюсь в бассейне.
   Я посмотрел на часы.  Еще полчаса назад я вроде бы твердо
решил,  что  не  поеду  на  космодром - чего я там не видел,
опять выслушивать эти надоевшие уговоры,- а теперь...
   - Пойдем позже,  Сабина.  - Я поднялся. - Мне нужно съез-
дить по делу. А ты садись за уроки.
   - Опять поедешь за газетами? - недовольно протянула Саби-
на. - Ну хорошо. А когда вернешься, пойдем купаться, да?
   Она была покладистая, моя сестренка. С ней мне было прос-
то.
   Я вышел из кухни, но тут же вернулся, спросил отца:
   - Можно взять дыни?
   Отец кивнул  и  отхлебнул пива.  Я достал из холодильного
шкафа три увесистые дыни, сунул их в рюкзак.
   На улице, у палисадника соседнего дома, стояла моя мать и
разговаривала с девушкой,  которую я часто по утрам видел  в
бассейне,  когда  приходил с Сабиной купаться.  Русоволосая,
крепко сбитая, она стояла по ту сторону живой изгороди с са-
довыми ножницами в руке - видно,  подстригала кусты молочая.
Разговаривали они, конечно, по менто. Я на ходу поздоровался
с ними.  Мать кивнула и ни о чем меня не спросила. Соседская
девушка ответила медленным низким голосом.
   В шлюзовом  зале я облачился в скафандр и вышел из жилого
купола.  Клубились, как обычно, бурые угрюмые облака, низкое
небо  полосовали во всех направлениях ветвистые вспышки мол-
ний,  непрерывно рокотал гром. Я посмотрел на юго-запад, ту-
да,  где  над  зубцами  невысокой  горной гряды проглядывало
солнце - расплывчатое туманное пятно рассеянного света. Там,
за грядой, простиралось обширное Плато Сгоревшего Спутника -
главная арена нынешнего продвижения в ундрелы.  "Надо  будет
как-нибудь там побывать", - подумал я и направился к стоянке
вездеходов.
   Северная сторона  горизонта  была  сплошь залита полярным
сиянием.  Такого на Земле не увидишь, земные сияния - скром-
ный лампион по сравнению с венерианскими. Нескончаемая дикая
игра цвета и формы,  зловещекрасные вихри, стремительно раз-
бухающие и готовые вот-вот захлестнуть всю планету. Я не раз
видел, как даже примары, привычные к такому зрелищу, бросали
работу на плантации и неподвижно стояли минуту или две, гля-
дя на мощную, разнузданную пляску неба.
   Я гнал вездеход на север. Слева, выбегая длинными языками
к дороге, стлались желтые массивы мха. На Венере земные рас-
тения будто вспомнили свое страшно далекое прошлое,  горячую
аммиачную протоатмосферу молодой  Земли.  С  небывалой  ско-
ростью  приспособились они к здешней атмосфере и почве,  где
жизненные силы так и прут из  горячих  недр,-приспособились,
видоизменяясь и буйно, неудержимо разрастаясь.
   Вездеход въехал в г