ужен...
   - Знаю,  - ответил врач, - ты последний чиновник планеты.
Знаю и понимаю. Но почему бы тебе не попытаться найти себя в
новом занятии?
   Служащий сухо поблагодарил и вышел.
   Вот такая история...

   ...- Бедненький! - воскликнула Андра. - Какая ужасная ис-
тория! Но что же с ним стало потом?
   - Потом?  - переспросил Борг. - Не прошло и двух месяцев,
как в лесу появилась шайка разбойников...
   Мы засмеялись,  а Гинчев, принимавший все всерьез, твердо
сказал:
   - Этого не может быть.
   - Ты  прав,  - подтвердил Борг.  - Говорили,  что он стал
неплохим спортивным комментатором...
   Тут вошли Нонна и Леон Травинский. Леона я не видел с тех
пор, как жребий свел нас в поединке на Олимпийских играх. Но
стихи его часто попадались мне в журналах. В последнем цикле
стихотворений Леона меня поразило одно,  под названием "При-
мару". В нем были такие строки:

                Плоть от плоти - избитая истина.
                Кровь от крови - забытая истина.
                Но тебя я прошу:
                Помни о нашем  родстве!
                Ибо нет ничего ужаснее
                Отчужденья людей.

   Леон, как мне показалось,  раздался в плечах.  Его летний
светлый костюм приятно контрастировал с загорелым лицом.
   - Ты стал осанистый,  - сказал я, пожимая ему руку. - По-
читаешь новые стихи?
   - Нет,  - сказал он, дружелюбно глядя серыми глазами. - А
ты, я слышал, работаешь теперь на дальней линии?
   - Дальние линии пока еще на конструкторских экранах.
   - Да...  Я  за  тем и прилетел сюда.  - Леон повернулся к
Боргу:  - Я не помешаю, старший, если поживу здесь несколько
дней?
   - Живи. - Борг налил себе густого красного вина.
   Нонна сочла нужным кое-что объяснить.
   - Мы с Леоном, кажется, не встречались с окончания школы,
- начала она громким голосом, немного резковатым и как бы не
вяжущимся с ее пухлыми розовыми щечками.
   - Встречались,  - кротко поправил ее Леон.  - В Москве, в
Центральном рипарте,  помнишь? Я тебе еще сказал, что улетаю
на Венеру.
   Ну конечно,  в рипарте,  подумал я:  где еще  можно  тебя
встретить,  модника  этакого?  Раньше я непременно сказал бы
это вслух, а теперь-только подумал. Вот какой добрый я стал,
никого не задираю.
   - Он в школе вечно писал на меня эпиграммы,  - продолжала
между тем Нонна. - Кстати, совсем не остроумные...
   - Признаю, - засмеялся Леон.
   - А  теперь,  когда  узнал,  что мы проектируем новый ко-
рабль...
   - Небывалый, - вставил Леон.
   - Новый корабль,  - упрямо повторила Нонна, - он вспомнил
о  моем  существовании и принялся вызывать по видео,  пока у
меня не лопнуло терпение и я не  ответила:  "Хорошо,  приле-
тай". Леон хочет набраться впечатлений для новой поэмы.
   - Все правильно, - подтвердил Леон, - кроме одного: поэму
я пока писать не собираюсь.  Просто хочется посмотреть,  как
работают конструкторы, послушать ваши разговоры...
   Борг сказал:
   - Наши профессиональные разговоры будут тебе непонятны, а
будничные - неинтересны. Впрочем, слушай, если хочешь.
   Леон посмотрел на главного несколько обескураженно. Потом
перевел взгляд на меня, как бы ожидая поддержки. Я знал, что
ему хотелось сейчас услышать:  "Как?  Ты называешь будничным
разговор о корабле, которому предстоит уйти в глубины Галак-
тики?" Вот что хотелось услышать Леону. Но я молчал. Глубины
Галактики...  Ах,  да не надо громких слов.  Оставим их поэ-
там...
   Было в словах Леона нечто другое, поселившее во мне неяс-
ную тревогу.
   - Ты был на Венере? - спросил я.
   Я знал,  что, хотя комиссия Стэффорда давно закончила ра-
боту,  на Венеру устремились по собственному почину исследо-
ватели-добровольцы - биологи и экологи, психологи и парапси-
хологи,  просто генетики,  онтогенетики, эпигенетики - боль-
шинство из них придерживалось взглядов Баумгартена.
   - Я провел на Венере четыре месяца, - сказал Леон.
   - Ну, и как там?
   Как там мои родители, Филипп и Мария Дружинины, - вот что
мне хотелось бы знать более всего.  Но, конечно, не приходи-
лось ждать ответа на этот вопрос.
   - На Венере сложно,  - сказал Леон.  - Я разговаривал  со
многими примарами,  и...  я не очень силен в психологии,  но
впечатление такое:  никакой враждебности, ничего такого нет.
У них свои трудные проблемы, очень трудные, и земные дела их
не интересуют. В этом - суть обособления примаров.
   - Надо принять меры, - заявил Гинчев. - Решительные меры.
Иначе эволюция их обособления приведет к полному отрыву. Ве-
нера будет потеряна.
   - Какие меры ты имеешь в виду? - спросил Леон.
   - Не насильственные,  разумеется.  Ну,  скажем, прививки.
Что-то в этом роде предлагал Баумгартен.
   - Примары не пойдут ни на какие прививки. Вообще там наз-
ревает недовольство.  Они охотно  сотрудничали  с  комиссией
Стэффорда, но теперь, похоже, исследователи им надоели.
   Можно их понять, подумал я.
   Я посмотрел на Андру, наши взгляды встретились, в ее гла-
зах я прочел беспокойство.  Знает,  что Венера - трудная для
меня тема. Ах ты, милая... Я улыбнулся ей: мол, не надо тре-
вожиться,  мы с тобой сами по себе,  а Венера - сама по  се-
бе... Но Андра не улыбнулась в ответ.
   - Ходит слух,  - продолжал Леон, - что кто-то из примаров
вышел  из жилого купола без скафандра и пробыл четверть часа
в атмосфере Венеры без всякого вреда  для  себя.  Понимаете,
что  это  значит?  Правда,  проверить достоверность слуха не
удалось.
   - Чепуха,  - сказала Нонна. - Психологическое обособление
не может вызвать такие резкие сдвиги в физиологии. Они оста-
ются людьми, а человек без скафандра задохнется в венерианс-
кой атмосфере.
   "Остаются людьми"...  Что-то  у меня испортилось настрое-
ние, и я уже жалел, что затеял этот разговор.
   - Лучше всего, - сказал я, - оставить примаров в покое.
   - Да как же так - в покое!  - тут же вскинулся Гинчев.  -
Ты понимаешь,  что говоришь, Улисс? Существует логика разви-
тия.  Сегодня - равнодушие,  завтра - недовольство, а после-
завтра  -  вражда!  Понимаешь ты это - вражда!  Как же можем
мы...
   - Сделай одолжение, не кричи, - перебил я его, морщась. -
У Баумгартена, что ли, научился?.. Не будет никакой вражды.
   - Как же не будет! - вскричал Гинчев и вдруг умолк, глядя
на меня и часто моргая. Вспомнил, должно быть, что я примар.
   В наступившем  молчании  было слышно,  как Гинчев завозил
под столом ногами.  Борг отхлебнул вина из  своего  стакана,
тихонько крякнул.  Андра сидела против меня,  странно ссуту-
лившись, скрестив руки и обхватив длинными пальцами свои об-
наженные локти.  Чем-то она в эту минуту была похожа на свою
мать.  Да,  да,  вот так же, в напряженной позе, сидела ког-
да-то  Ронга в забитом беженцами коридоре корабля,  с широко
раскрытыми глазами, в которых застыл ужас.
   Что было в глазах у Андры?..
   Вдруг она выпрямилась,  тряхнула головой и,  взглянув  на
меня,  слабо и как-то растерянно улыбнулась.  Узкие кисти ее
загорелых рук теперь лежали на столе. Я с трудом поборол ис-
кушение взять эти беспомощные руки в свои...  взять и не вы-
пускать-никогда...
   - Улисс,  - услышал я бодрый низкий голос Леона. - Улисс,
я обрадовался,  когда узнал от Нонны, что ты здесь. Давно мы
не виделись.  Как поживаешь, дружище? Почему тебе никогда не
придет в голову вызвать меня по видео?
   Я посмотрел  на него с благодарностью.  Мы не были друзь-
ями,  и мне действительно ни разу не приходило в голову выз-
вать его.
   Почему? Почему я не вызываю Костю Сенаторова? Ведь он мне
далеко не безразличен...
   - Редко бываю на шарике,  - ответил я. - Рейсы у меня те-
перь долгие.
   - Рейсы долгие, а жениться ты все-таки успел? - Леон под-
мигнул мне. - Поздравляю, Улисс. У тебя замечательная жена.
   Снова завязался общий разговор.  Теперь Леон заговорил  о
своеобразии венерианского интерлинга,  о словечках, непонят-
ных для землян, об особенностях версификации в стихах и пес-
нях тамошних поэтов.  Ну,  это была его тема.  Меня не очень
волновало,  что поэты Beнеры явно отходят  от  семантической
системы и все более склоняются,  как выразился Леон, к коди-
рованию эмоций. Андра - вот кто разбирается в таких вещах, и
она, конечно, тут же ввязалась в спор с Леоном.
   Я начитан довольно-таки беспорядочно и не силен в поэзии.
Мне  нравятся философские поэмы Сергея Ребелло и космические
циклы Леона Травинского. Из поэтов прошлого столетия я охот-
нее всего чигаю Хлебникова, Еще в школьные годы меня порази-
ли стихи этого поэта,  не признанного в свое время и  необы-
чайно популярного в нашем веке.
   Не знаю, достигнут ли уже "лад мира", но удивительно, как
мог провидеть его из дальней дали этот человек. Помните его;

                Лети, созвездье человечье,
                Все дальше, далее в простор
                И  перелей земли наречья
                В  единый смертных разговор.

   Это ведь о нашем времени. Недаром он называл себя "будет-
лянином". И вправду он весь был устремлен в будущее. Недавно
отмечали стопятидесятилетие со дня смерти  Хлебникова,  и  в
Северную  Коммуну,  где умер Хлебников,  слетелись толпы его
почитателей.  Там открыли памятник ему с надписью: "Будетля-
нину от благодарных потомков". Жаль, я был в тот день в рей-
се у Юпитера, а то бы непременно туда поехал.
   Какая-то смутная мысленная ассоциация побудила меня огля-
нуться на Феликса. Его не было, кресло у двери, в котором он
сидел,  пустовало. Когда он успел незаметно улизнуть? Стран-
ный человек...

                       Глава тринадцатая

        "ЖИЗНЬ ПИЛОТСКАЯ"

   Жизнь  пилотская!
   Не успел  мой  отпуск  перевалить  за половину,  как меня
отозвали и предложили внерейсовый полет на Венеру.  Я бы мог
и отказаться: существуют санитарные нормы и все такое. Но уж
очень срочная возникла надобность,  и,  как назло,  именно в
этот  момент Управление космофлота не располагало свободными
экипажами, кроме нашего. Такое уж у меня счастье.
   А случилось то, что предсказывал Леон Травинский. Венери-
анские примары попросили исследователей "очистить  планету".
Собственно  говоря,  никто  ученых не прогонял,  и они могли
жить на Венере сколько  угодно.  Примары  просто  отказались
подвергаться исследованиям и перестали отпускать энергию для
питания приборов.
   Венерианские овощи, растительное мясо и фрукты были вели-
колепны,  но не сидеть же без дела только ради  того,  чтобы
набивать ими желудки.  И вот психологи и парапсихологи, био-
логи и экологи,  онтогенетики и эпигенетики засобирались до-
мой.  Очередной  рейсовый должен был прибыть на Венеру через
четыре месяца,  но ожидать так долго ученые не пожелали. Ре-
зультатом  их настойчивых радиограмм и был мой досрочный от-
зыв из отпуска.
   Три дня наш корабль стоял на Венере,  грузовые отсеки на-
бивались багажом ученых и контейнерами с пищеконцентратом. И
только  в последний день выдалось у меня несколько свободных
часов, и я поехал в Дубов.
   Со стесненным сердцем шел я по улицам жилого купола. Нич-
то здесь особенно не переменилось, только очень разрослись в
скверах лианы и молочай,  лишь названием напоминающий своего
земного родственника. Да еще - рядом с компрессорной станци-
ей поставили новый клуб,  украшенный цветными фресками с ве-
нерианскиы пейзажем.
   В палисаднике  у входа играла с куклами девочка лет трех.
Она раздвинула зеленые плети лиан и высунула свою  хорошень-
кую  рожицу.  Я спросил,  как ее зовут,  но она не ответила,
глядя на меня с любопытством.  Дома был только отец. Он при-
нял меня  радушно,  угостил превосходным пивом,  но ни о чем
особенно не расспрашивал. Оказывается, за годы моего отсутс-
твия  у меня появилась сестренка - та самая девочка с кукла-
ми. Вот оно как, а я даже не знал.
   Нелегок был для меня разговор с отцом. Он то и дело пере-
ходил на менто, но я понимал его плохо. Отец спросил, не со-
бираюсь  ли  я  бросить космофлот и вернуться на родину,  то
есть на Венеру. "Жаль, - сказал он, выслушав мой отрицатель-
ный ответ.  - Мы начинаем осваивать Плато Сгоревшего Спутни-
ка, нам нужны люди".
   Я прошел  по  комнатам,  испытывая необъяснимую горечь от
скрипа половиц,  и от простого и  грубоватого,  знакомого  с
детства убранства, и еще оттого, что не висит больше на сте-
не в моей комнате та цветная фотография - с  лесным  озером,
лодкой и Дедом.
   В дверях стояла моя сестренка - ее звали Сабина.  Выходя,
я погладил ее по черноволосой голове, и она мне улыбнулась.
   Подумать только:  у меня есть сестра! Давно уже не встре-
чались мне люди,  имеющие братьев или сестер:  так уж сложи-
лось на Земле, что в большинстве семей - если не считать на-
родностей, отставших в развитии, - было по одному ребенку. А
здесь,  на Венере,  не боятся перенаселения. Наоборот, здесь
нужны люди...
   Я присел и протянул к Сабине руки. Но сестренка не спеши-
ла ко мне в объятия. Улыбка на ее славной мордочке сменилась
опасливым выражением.  Она ничего не знала обрате, я был для
нее чужим...
   У дома,  в котором прежде жил Том Холидэй с семьей, я за-
медлил  шаг.  Вот окна,  из которых когда-то выглядывала ма-
ленькая Андра. Они раскрыты, и видно, как пожилая чета, сидя
за пианино, играет в четыре руки что-то тихое и печальное. А
вот и плавательный бассейн.  Тут,  как и прежде,  резвятся и
барахтаются мальчишки. Я вспомнил, как Холидэй учил тут Анд-
ру фигурным прыжкам в воду.
   Я сел  в  вездеход  и  через  шлюзкамеру выехал из яркого
дневного света купола под сумрачное клубящееся  венерианское
небо.  По  обе  стороны  дороги  потянулись плантации желтых
мхов.
   Эти бесконечные желтые мхи всегда вызывали у меня щемящее
чувство. Как-никак они были первым пейзажем моего детства...
   А вокруг чашей поднимался дикий горизонт Венеры, струился
горячий воздух, и сверхрефракция качала из стороны в сторону
чудовищный ландшафт. Впервые мне пришло в голову, как трудно
приходится здесь летчикам.  И еще я подумал,  что  следовало
разыскать Рэя Тудора,  моего школьного друга,  - разыскать и
поговорить с ним по душам... если только такой разговор ока-
жется возможным.
   Но времени было в обрез, надо было спешить обратно на ко-
рабль.
   В космопорту меня захлестнули дела,  тут уж  было  не  до
воспоминаний. Био-, пара-, и психо- (так прозвали мы с Роби-
ном ученую команду) сплошным потоком потекли к  пассажирским
лифтам.  Один  ученый спорил на ходу с коллегой,  размахивал
рукой,  сквозь стекло шлема я увидел сердитые глаза и небри-
тые щеки.
   Часа три мы с Робином размещали наших беспокойных  пасса-
жиров,  стараясь сделать так,  чтобы дискомфорт,  неизбежный
при такой перенаселенности корабля, был минимальным.
   Всю дорогу в салонах и отсеках не умолкали споры. Я иног-
да выходил послушать. Разнобой в высказываниях был изрядный,
но в целом ученых можно было разделить на две основные груп-
пы:  одни признавали за примарами полное право на  самостоя-
тельное развитие, исключающее какое-либо вмешательство, дру-
гие требовали именно вмешательства.
   - Вспомните,  что говорил Стэф,  - слышал я мягкий голос,
полный раздумчивости.  - Представьте,  что пройдет несколько
поколений, венерианская  социальная психика стабилизируется,
и они заинтересуются психикой коренных обитателей Земли.  Их
ученые тучей налетят на наши города,  обклеят всех нас - на-
ших потомков,  разумеется, датчиками и начнут изучать каждое
движение и каждую мысль. Хорошо будет?
   - Хорошо!  - немедленно ответил  энергичный,  не  знающий
сомнений  голос.  -  Право  ученого на исследование не может
быть ограничено ареалом  обитания.  Стэф  забыл  собственную
практику. Я работал с ним в Меланезии и напомню ему об этом.
   - Но здесь не Меланезия, старший. Уровень развития прима-
ров нисколько не отличается от нашего,  и навязывать вопреки
их желанию...
   - Да никто не собирается навязывать.  Уже полвека сущест-
вует  общеобязательное  правило  профилактических  осмотров.
Примар ты или не примар - ты прежде всего человек, и, следо-
вательно, будь добр по графику являться на осмотр. А как ос-
матривать,  какой  аппаратурой  пользоваться  - это уже дело
исследователя.
   - И не нужно для этого осмотров, - сказал скрипучим голо-
сом маленький человек,  в котором я узнал того, сердитого, с
небритыми щеками.  - Дети примаров! Продуманная система наб-
людения,  набор резко чередующихся тестов - и дети примаров,
именно  дети разного возраста,  дадут ответы на все вопросы.
Если бы мне дали возможность закончить исследование...
   И тут начался еще более яростный спор: кого надо исследо-
вать - примаров или их детей,  и возможно ли в короткий срок
разработать  мероприятия космического масштаба,  чтобы изме-
нить специфику отношения и "венерианское поле-психо-физиоло-
гический комплекс примара".
   Я не дослушал и вернулся в рубку.  Робин дремал  в  своем
кресле.  Я подождал, пока он откроет глаза (он каждые десять
минут корабельного времени открывал глаза,  чтобы  взглянуть
на приборы,  такую выработал привычку),  и спросил, не знает
ли он этого маленького, небритого. Робин сверился со списком
пассажиров и сказал, что это Михайлов, известный космопсихо-
лог.
   - Михайлов?  - переспросил я.  - Постой,  постой.  Не тот
ли...
   - Тот. - Робин, как всегда, понял с полуслова.
   Михайлов составлял  программы  исследований  индивидуаль-
но-психических  качеств  будущих  пилотов.  Его коньком были
тесты "реакция на новизну обстановки".  Мы  хорошо  помнили,
как нас,  сдавших испытания и вконец измученных,  выстрелили
из автобуса катапультами, скрытыми в сиденьях.
   Должно быть,  я  скверный человек.  Я испытал светлую ра-
дость оттого, что этот самый Михайлов сидит себе в четвертом
салоне, нисколько не подозревая, какую штуку мы сейчас с ним
выкинем.
   Дело в том, что инструкция космофлота предоставляла право
командирам кораблей устраивать учебные  тревоги.  Обычно  на
хорошо освоенных трассах пилоты не делали этого. Но сейчас я
решил использовать свое право.  Параграф  75  предусматривал
выход  пассажиров  в скафандрах из корабля,  и я предвкушал,
как Михайлов будет болтаться на фале и в его глазах отразит-
ся ужас космической пустоты.  А для полного выявления "реак-
ции на новизну обстановки" можно будет  сделать,  чтобы  фал
Михайлову  попался подлиннее,  чтобы он оказался дальше всех
от корабля,  а гермошлем пусть ему попадется  с  выключенной
прозрачностью.
   Робин хохотнул и радостно потер руками, выслушав меня. Мы
принялись разрабатывать учебную тревогу,  но тут Робин вдруг
пошел на попятный.
   - Ладно,  Улисс,  не  надо,  - сказал он с сожалением.  -
Слишком много народу в корабле.
   - Устроим тревогу только для четвертого салона, - не сда-
вался я.
   - Не надо,  - повторил Робин. - Удовлетворимся признанием
возможности выпихнуть его за борт.
   Я и  сам понимал,  что не надо.  Но пусть Михайлов скажет
спасибо Робину,  этому добрячку.  Лично я довел бы шутку  до
конца.

   На Луне  нас  ожидал  сюрприз  - один из тех,  на которые
столь щедро наше управление.
   Естественно, по  окончании  спецрейса  я собирался "догу-
лять" отпуск. Незачем и говорить, как я соскучился по Андре.
У  Робина тоже были свои планы.  Он начал какую-то работу на
Узле связи,  да и вообще,  как я знал,  был привязан к  Луне
крепким узелком.
   Но никогда не будет порядка в космофлоте.  Я знаю историю
авиации,  всегда интересовался ею. Когда-то атмосферные лет-
чики жаловались на свое суматошное  начальство  и  говорили,
что  авиация  начинается там,  где кончается порядок,  и это
пошло с тех пор, как Уилбер Райт украл у Орвилла Райта плос-
когубцы. Послужили бы они в космофлоте!
   Итак, только разгрузили корабль,  как нас вызвал Самарин.
Мы предстали пред его не столько светлыми,  сколько утомлен-
ными очами,  готовые к любому подвоху и заранее ощетинившие-
ся.
   - Садитесь, Аяксы. - Самарин оглядел нас так, будто вмес-
то  носов у нас были гаечные ключи.  Затем он задал странный
вопрос: -