бы
украдкой поднимать крышку,  чтобы узнать, который час. Кроме
того,  он запретил бриться: по щетине сложно определить, что
вот,  скажем, прошли сутки, а когда щетина превратится в бо-
родку - судить о времени нельзя.
   Но нас,  пилотов,  не удивишь сурдо-условиями. Мы все это
"проходили". А с годами приходит еще и опыт. Недаром нас от-
бирают так жестко и придумывают тесты вроде того, Михайловс-
кого.  В общем,  мы люди здоровые и тренированные, и чувство
времени сидит в нас крепко.
  Трудно объяснить,  как это получается. Должно быть, первое
дело - желудок.  Не хочу говорить что-либо дурное о желудках
наших психологов, но все же им до нас далеко. Так или иначе,
мы с Робином вели отсчет времени,  и я не  думаю,  чтобы  мы
сильно  ошибались.  А поскольку корабль двигался по орбите с
постоянной скоростью, я всегда примерно представлял, в какой
точке орбиты мы находимся. Это стало для нас с Робином свое-
го рода умственной гимнастикой.
   Вот только датчики нам досаждали. От них чесалось тело, а
Баумгартен строго предупредил,  что  чесаться  нельзя:  это,
мол, исказит запись чувствительных приборов. Я хорошо запом-
нил пункт инструкции,  в котором говорилось:  "В точках кон-
такта  датчика с кожей возможно возникновение ощущения зуда,
что не представляет опасности и является идиоматической  ре-
акцией соответствующих рецепторов. Для прекращения указанно-
го ощущения необходимо сосредоточить мысли на другом, не за-
нятом датчиком участке тела,  мысленно перенеся датчик туда.
Самовольное снятие датчиков не допускается".
   Мы сосредоточивались  и мысленно переносили все свои дат-
чики на кожу Баумгартена,  Михайлова и Нагаты.  Вопреки инс-
трукции, это помогало нам не очень радикально.
   В промежутках между едой, сном и шахматами по памяти мы с
Робином спорили.  Мне не давали покоя мысли о приспособлении
человека к инопланетным условиям,  и я не раз заводил разго-
вор об этом.
   - Чепуха, - наплывал из тьмы ленивый голос Робина. - Про-
ще  изменить венерианскую атмосферу,  чем приспособить к ней
человека.
   - Изменение атмосферы длится веками.
   - Адаптация человека тоже потребует многих столетий.
   - Адаптацию можно ускорить, - упорствовал я, - если выра-
ботать систему тренировки.  Забыл, как мышей заставляли жить
под водой и они приспосабливались?
   Робин усмехнулся - я чувствовал это в кромешной тьме.
   - Дед  рассказывал,  - вспомнил он,  - как в прошлом веке
один цыган отучал лошадь от пищи.  И она было совсем привык-
ла, но - издохла. Знаю я эти эксперименты.
   - Твой Дед расскажет!  Я серьезно  говорю,  Робин.  Каким
только воздухом не дышали предки человека, и ничего, приспо-
соблялись к изменениям.  Вопрос в скорости привыкания. Важен
психологический фактор...
   И я припоминал все,  что читал или слышал о людях, произ-
вольно останавливавших собственное сердце,  об индийских йо-
гах,  которые подолгу обходились без дыхания...  Я  умолкал,
лишь когда Робин начинал мерно дышать, что свидетельствовало
о спокойном, глубоком сне.
   Пожалуй, я  решился бы на небольшой опыт - уж очень любо-
пытно было попробовать хоть на миг вдохнуть  ядовитую  смесь
газов, имитирующую венерианскую атмосферу. Но, пока я разду-
мывал, Баумгартен дал новое указание...
   Он заявил, что для полноты сурдо-условий нам надлежит по-
меньше двигаться и что мы слишком много шумим и  мешаем  им,
психологам. Пришлось отказаться от моей затеи. По правде го-
воря, я не очень жалел об этом.
   Томительно тянулись  дни,  складываясь в недели.  В рубке
нам нечего было делать, мы сидели в каютах или в кают-компа-
нии,  иногда для разнообразия выходили,  вернее, выплывали в
кольцевой коридор.  Держась за поручни,  мы приближались  на
ощупь  к  каюте  Баумгартена.  Из-за двери доносилось легкое
жужжание,  щелчки каких-то невидимых измерителей.  Там  были
сосредоточены все записывающие и запоминающие приборы"психо-
пульт", как мы называли этот исследовательский пункт. Датчи-
ки,  которыми  мы были обвешаны,  как иная ютландская корова
бубенчиками,  сообщали "психопульту" всякие сведения о нашей
психике.  Быть может, записывалось и то, что мы говорили? Не
знаю.  Плавая у двери этой каюты,  мы с Робином обменивались
менто  (в  условиях  сенсорной депривации менто-общение идет
особенно хорошо) и начинали громко хвалить Баумгартена:
   - Замечательный, редкий человек.
   - А как блестяще он придумал эту прекрасную экспедицию!
   - Да, это будет большой вклад.
   - А как он красноречив!
   - И дальновиден.
   - Вот ты будешь спорить, но я уверен, что по душевным ка-
чествам с ним можно сравнить только Михайлова.
   - Нет, я не спорю. Михайлов тоже прекрасный человек.
   - Помнишь, какие занятные тесты он для нас придумывал?
   - Еще бы! Они всегда доставляли нам такую радость.
   И так далее в том же духе. Мы щадили только Нагату. Улыб-
чивый японец не жаловался,  но мы чувствовали,  что он плохо
переносит невесомость и темноту. Вряд ли он теперь улыбался.
За обедом Робин, наловчившийся управляться во мраке с густи-
ватором,  вручал  всем  брикеты  в соответствии с заказанным
вкусом.  Нагата прежде всегда заказывал рисовую запеканку, а
теперь  на вопрос Робина он слабым голосом отвечал,  что ему
все равно.  Однажды, выплывая из кают-компании, я столкнулся
с каким-то мягким предметом, поймал его и обнаружил, что это
брикет.  Мне это не понравилось. Нервные расстройства в кос-
мосе обычно начинаются с потери аппетита.
   В тот раз я ничего не сказал. Но недели через две произо-
шел  такой случай.  Мы сидели в кают-компании и молча жевали
обеденные брикеты. Вдруг раздался голос Михайлова:
   - Не виси, пожалуйста, у меня за спиной.
   Я удивился. По-моему, весь экипаж сидел за столом, Немно-
го погодя Баумгартен спросил:
   - Кто висит у тебя за спиной, Леонид?
   - Не знаю.  - Голос Михайлова теперь звучал неуверенно. -
Кто-то висел...
   - Тебе показалось, - сказал Баумгартен.
   И тут я не выдержал.  Если дело доходит до  галлюцинаций,
то пора прекращать эксперимент. В таком духе я и высказался.
   - О каких галлюцинациях ты говоришь, Улисс?
   - Если  кому-то мерещится,  что за его спиной стоит чело-
век, то...
   - Почему уж сразу галлюцинация?  - скрипучим голосом ска-
зал Михайлов. - Тебе разве никогда ничего не мерещится?
   - Нет, - ответил я раздраженно. - Мне - нет.
   - Улисс,  - сказал Баумгартен, - это очень хорошо, что ты
заботишься  о  здоровье своих коллег по эксперименту.  Очень
хорошо. Но мы полагаем, что нет никаких оснований для трево-
ги.
   Я пожалел о своей вспышке. Раздражительностьэто ведь тоже
симптом космической болезни. Я постарался вложить в свой го-
лос как можно больше теплоты и спокойствия:
   - Ну,  раз так,  будем крутиться, пока не кончится продо-
вольствие.  А когда кончится, мы будем ловить брикеты, кото-
рые плавают в воздухе. Надеюсь, они не потеряют своих вкусо-
вых качеств.
   Воцарилось молчание.  Мы  с  Робином пожелали коллегам по
эксперименту приятного аппетита и, держась за поручни, вышли
из кают-компании.
   Минут через десять,  а может,  через двадцать я вспомнил,
что  не  взял из холодильника тубу с витаколом - наш обычный
десерт.  Да и Робин,  кажется,  позабыл взять свою. Хоть я и
был несколько взвинчен, а оставаться без десерта не пожелал.
Я выплыл из каюты и направился в кают-компанию.  Оттуда нес-
лись  голоса,  что-то  наши  пассажиры засиделись сегодня за
обедом. Я подошел ближе - и невольно остановился.
   - ...и это несмотря на повышенный режим психополя,  - ус-
лышал я слабый голос Нагаты.  - Я не замечаю в его поведении
особых изменений.
   - Слишком мало времени прошло,  - возразил голос Михайло-
ва.  -  Пока очевидно усиление инстинкта противоречия,  а мы
прекрасно знаем,  что это часто влечет за  собой  нарастание
эгоизма.
   - Часто, но не всегда. Вспомни индекс Решетова...
   - Здесь,  коллега,  особый  случай конфликта среды с нас-
ледственностью. Нужно еще по крайней мере три месяца. Будучи
изолированной  от  привычной среды,  примарская наследствен-
ность,  вероятно,  даст своеобразные проявления.  Мы получим
материал огромной важности.
   - Все это так,  - сказал Баумгартен.  - Лично я ни на се-
кунду не сомневаюсь в ценности эксперимента.  Но меня беспо-
коит,  коллеги,  да,  беспокоит ваше состояние.  Три месяца!
Лично я выдержу. Без сомнений. Но ты, Леонид...
   - Оставим этот разговор,  - проскрипел Михайлов.  - Я вы-
держу сколько потребуется.
   Они стали пробираться к выходу,  я отпрянул от  двери  и,
отпустив  поручни,  взлетел.  Некоторое время я барахтался у
потолка. Они прошли, вернее, проплыли подо мной. Наконец мне
удалось нащупать поручни,  и я, позабыв о витаколе, добрался
до своей каюты, лег и пристегнулся.
   Долго не мог я прийти в себя.  Вот как,  значит.  Вся эта
экспедиция затеяна только для того, чтобы...
   Не знаю,  чего  было больше в моих беспорядочных мыслях -
растерянности или злости.
   А, так вы ждете не дождетесь, чтобы сын венерианских при-
маров выкинул что-нибудь. Ну, хорошо же!..
   Робин преспокойно спал,  ровно дыша, этот абсолютно урав-
новешенный землянин,  эталон спокойствия и  благоразумия.  Я
растолкал его и сказал:
   - Отдери свои датчики и выкинь в утилизатор.
   - А что, эксперимент окончен? - спросил он живо.
   - Нет.  Но твои датчики им не нужны. Это маскировка. Или,
может, для эталона...
   Тут я осекся.  Мне вдруг пришло в голову,  что  проклятые
приборы могут записать разговор.
   - Так что? - спросил Робин. - Отклеивать датчики?
   - Нет. Я пошутил.
   - Из всех твоих шуток эта - самая неудачная, - недовольно
сказал Робин, перевернулся на другой бок и тут же заснул.
   А я сидел в кресле,  пытаясь привести мысли в  порядок  и
выработать план действий.
   Прошло, наверное, около часа. Робин проснулся, зевнул.
   - Кто здесь? - спросил он. - Ты, Улисс?
   - Да.  - Я сосредоточился и  послал  менто:  "Помоги  мне
завтра".
   - Повтори, - тихо сказал он.
   Я повторил и добавил:  "Ни о чем не спрашивай. Только по-
моги".
   - Ладно, - сказал Робин.
   Утром следующего дня (если я не ошибался в своих расчетах
времени)  я засел в рубке и принялся постукивать по тем тру-
бопроводам,  которые могли провести звук в каюты психологов.
Вскоре в рубке появился Баумгартен.
   - В чем дело, пилоты? - спросил он. - Какой-то стук.
   - Ничего, - сказал я. - Регламентный осмотр корабля.
   Начало было хорошее.  Потом мы с  Робином  направились  в
кольцевой коридор. Я знал, что Баумгартен следует за нами. Я
нащупал лючок дистрибутора,  с треском открыл его и позвякал
в шахте ключом.  Робин, должно быть, понял, какую игру я за-
теял. Он спросил:
   - Ну как?
   - Примерно двадцать восемь, - сказал я.
   - Это еще ничего. Только бы не тридцать.
   Умница! Лучшего напарника у меня никогда в жизни  не  бу-
дет.
   - Что все-таки происходит? - спросил Баумгартен.
   - Регламентный  осмотр корабля,  - ответил я ровным голо-
сом.
   - Какой может быть осмотр в темноте? - раздался голос Ми-
хайлова.
   Ага, он тоже здесь. Отлично. Я не ответил, только посвис-
тел,  как бы в раздумье.  В  условиях  сенсорной  депривации
свист звучит особенно зловеще.
   - Пойдем дальше? - сказал Робин.
   - Да.
   - Может,  зажечь фонарик? - услышали мы тихий голос Нага-
ты.
   - Прошу пассажиров разойтись по каютам, - сказал я.
   Разумеется, они не разошлись по каютам.  Они шли за нами,
тревожно прислушиваясь к звяканью открываемых люков и  нашим
отрывочным и непонятным им замечаниям.  Раза два я почти не-
чаянно натыкался на кого-то из психологов.  Потом  мы  пошли
обратно в рубку.
   - Одну минутку,  Улисс,  - окликнул Михайлов. - Мы должны
знать, что делается на корабле, и я прошу...
   - Занимайтесь своим делом,  - сказал я таким тоном, каким
ответил бы на вопрос случайного пассажира капитан работорго-
вого парусника, только что застреливший пару матросов.
   Мы скрылись в рубке. Время от времени я постукивал по ма-
гистралям.  К обеду вышел один Робин,  и, конечно, психологи
не сумели у него ничего выведать.
   Так продолжалось и на следующий день.  Тревога нарастала,
это  чувствовалось по многим признакам.  В каюте Баумгартена
шел какой-то бурный разговор.  Робин приносил мне брикеты  в
рубку.
   Прошло еще несколько дней.  Я лазал впотьмах по  кораблю,
стучал и свистел и уклонялся от объяснений. Рискованную игру
я затеял,  но теперь уж отступать было некуда.  Не знаю, как
там с нарастанием эгоизма,  но упрямство мое нарастало,  это
точно. Решалось нечто очень важное для меня. Я пробовал рас-
суждать хладнокровно.  Я понимал, что они по-своему правы: с
Венеры их выжили,  исследовать примарских потомков,  живущих
на Земле, бессмысленно, я - единственный сын примаров, кото-
рого можно было вытащить на венерианскую орбиту.  Но дело-то
в том,  что я не хотел быть объектом исследования. И если уж
говорить всю правду, боялся этого.
   Надо было доводить игру до конца.
   Таинственные осмотры корабля, обрывочные замечания, кото-
рые роняли мы с Робином, делали свое дело. У психологов соз-
далось впечатление,  что на корабле неладно  и  мы  пытаемся
принять какие-то меры.  Психологи нервничали. Я знал со слов
Робина,  что Нагата потребовал прекратить  эксперимент,  что
даже Баумгартен  колеблется  и только Михайлов был непоколе-
бим. Михайлову приходилось хуже других, у него явно развива-
лась мания преследования,  но он держался стойко - это вызы-
вало уважение.
   Я сидел в рубке и мысленно уточнял,  в какой точке орбиты
мы находимся,  наше положение  в  пространстве  относительно
Земли.  Мы  с  Робином  ежедневно занимались этой умственной
гимнастикой, требовавшей гигантского напряжения. Включить бы
систему  ориентации,  взять  несколько радиопеленгов,  чтобы
проверить расчеты...
   Я вздрогнул от резкого стука в дверь. Это был Баумгартен.
Я услышал его голос откуда-то сверху:  должно быть, он, вой-
дя,  не  удержался  за поручни и плавал теперь по рубке.  Он
произнес немецкую фразу, которой я не понял. Наверно, черты-
хался.  Потом он ухватился за спинку моего кресла,  я ощутил
на затылке его частое дыхание.
   - Ну, так, - сказал Баумгартен. - Ввиду некоторых обстоя-
тельств мы решили прекратить эксперимент.
   Меня охватило волнение. Никогда и никто не решался на та-
кую штуку, какую я задумал. Но мне это было просто необходи-
мо...
   - Эксперимент закончен, - повторил Баумгартен без обычной
своей  торжественности.  -  Можно  распломбировать приборы и
сходить с орбиты.
   - Хорошо, - сказал я. - Робин, включи, пожалуйста, свет.
   Робин оповестил по внутренней связи Михайлова  и  Нагату,
предложил зажмурить .  глаза.  Вспыхнул свет.  Робин включил
только один плафон над дверью,  но все равно,  даже и сквозь
плотно закрытые веки свет больно полоснул по глазам.
   Первое, что я увидел, когда открыл глаза, было лицо Роби-
на, обросшее бородой. Он смотрел на меня испытующе, и я пос-
лал ему менто: "Ни о чем не спрашивай".
   Прежде всего  мы  отодрали от себя датчики.  Теперь я по-
чувствовал прилив уверенности - как будто раньше эти прокля-
тые датчики сковывали меня. Я снова представил себе наше по-
ложение в пространстве.  Если в расчетах и была  ошибка,  то
самая незначительная.
   - Приготовиться к старту!  - Моя команда прозвучала гром-
че, нежели нужно.
   Робин предложил пассажирам занять места в  амортизаторах.
Баумгартен  не  пожелал уходить из рубки и уселся в запасное
кресло.  Я не возражал.  Это как раз  соответствовало  моему
плану.
   Робин потянулся к пульту координатора и замер с  протяну-
той рукой, потому что я послал менто: "Не надо". Он воззрил-
ся на меня,  расширив глаза. "Все правильно, Робин, все пра-
вильно!"
   - Двигатели на предпусковой, - сказал я.
   Поворот вправо, да, конечно, поворот вправо, соображал я,
пока реактор входил в режим. Не более сорока градусов...
   - Почему ты не включаешь координатор?  - спросил Баумгар-
тен. - И часы?
   Я ожидал этого вопроса и был к нему готов.
   - Они мне не нужны.
   - То есть как - не нужны?! - Баумгартен подскочил в крес-
ле.
   - Ты  сомневаешься,  старший?  Сомневаешься в том,  что я
знаю место корабля и время?
   Передо мной вспыхнул зеленый глазок, одновременно коротко
прогудел ревун, извещая, что реактор введен в режим. Моя ру-
ка легла на рычаг правого поворотного двигателя.
   - Он сошел с ума!  - завопил Баумгартен, выкатывая глаза.
- Робин! Возьми управление кораблем!
   Робин не шелохнулся в своем кресле. Он был очень бледен.
   - Пилот Греков, ты слышишь? Сейчас же прими управление!
   - Я подчиняюсь командиру корабля, - глухо сказал Робин.
   - Вы...  вы оба... - Баумгартен задохнулся от возмущения.
- Я запрещаю!..
   Вот тут-то я и хотел ему все выложить: "Вы обманным путем
затащили меня сюда,  на венерианскую  орбиту,  вы  правильно
рассчитали,  что  ни  один человек не откажется пойти на ка-
кие-то жертвы ради науки,  да,  вы все правильно рассчитали.
Кроме одного.  Я не подопытный кролик. Вам не дождаться отк-
лонений в психике,  какой бы режим психополя вы для меня  ни
создавали.  Я земной человек!  Это так же верно, как то, что
сейчас около шестнадцати часов пятого марта.  По земному ка-
лендарю! И сейчас я вам покажу, какая у меня реакция на нео-
жиданность.  Покажу, что не случайно я допущен к пилотирова-
нию кораблей всех классов.  Вы увидите нашу сонастроенность,
групповую психику и все такое прочее..."
   Но я ничего не сказал, только скомандовал:
   - К старту!
   В пронзительном предстартовом звонке утонули протестующие
крики Баумгартена.  Я рванул рычаг.  Сквозь гул прилившей  к
ушам крови я услышал пение двигателя.  Привычная тяжесть пе-
регрузки вжала меня в эластичную мякоть амортизатора. Я отс-
читывал секунды и не сводил взгляда,  с репитера астрокомпа-
са.  Экраны по-прежнему были слепы, но я отчетливо представ-
лял себе параболу, которую корабль описывал в пространстве.
   - Пора, - сказал Робин.
   Я кивнул.  Остальную  часть угла поворота корабль пройдет
по инерции. Я включил главные двигатели.
   Разгон и поворот шли нормально.  Вдруг Робин сказал реши-
тельно:
   - Хватит!
   Не глядя на меня и не дожидаясь, моей реакции, он включил
координатор.  Вспыхнули экраны.  Прямо по курсу,  на границе
Льва и Девы,  возникла яркой звездочкой Земля.  Диск  Венеры
был под нами,  по нему,  как обычно,  ходили дымные вихри. В
сетке гелиоцентрических координат мерцали серебристые точки,
указывая истинный курс корабля. Вообще все было нормально.
   Игра кончилась,  но я почему-то не испытал торжества. Об-
легчение,  усталость - все, что угодно, но никак не торжест-
во.  Не знаю, чем объяснить это. Я оглянулся на Баумгартена.
Он  выглядел постаревшим,  даже просто старым - с набрякшими
под глазами темными мешками,  с реденькой седой бородкой,  с
гофром морщин на влажном высоком лбу. Он не смотрел на меня.
Он смотрел прямо перед собой,  на экран, на Землю. Мне захо-
телось  как-то его утешить.  Чтобы он выпрямился,  сверкнул,
как говорится,  очами,  изрек что-нибудь нестерпимо, высоко-
парное, черт возьми...
   Нет, не было у меня чувства одержанной победы.
   На Луне я первым делом пошел к Самарину и подробно, ниче-
го не утаивая, рассказал ему обо всем.
   - Ни от одного пилота у меня так не болит голова,  как от
тебя,  Улисс, - сказал Самарин. Он встал из-за стола, загро-
можденного графиками,  пленками и аппаратами связи, прошелся
по тесному кабинету. - Ну что мне с тобой делать?
   Я пожал плечами. Я был готов к любой каре.
   - Следует наказать тебя дважды:  за мистификацию, которую
ты  устроил,  и за сход с орбиты вслепую.  - Он схватился за
голову.  - Черт,  неслыханное происшествие  в  космофлоте!..
Знаешь  что,  Улисс?  Отправляйся-ка ты на шарик,  догуливай
свой отпуск. А я еще подумаю.
   В дверях я остановился:
   - Один вопрос, старший... Ты знал, что эта экспедиция...
   - Знал, - прерва