явилось прекращение  выписки  иностранных
газет. Газетами на 1926 год редакция  "Ленинградской правды" была обеспечена
в прежних размерах, так как подписка на газеты была сделана в октябре-ноябре
1925  г.,  то есть до  разгрома зиновьевцев  на XV  съезде. Поэтому 1926 год
прошел для меня сравнительно спокойно. Маленькая  комнатенка в редакции, где
на полках хранились переплетенные по годам комплекты  иностранных журналов и
газет и  где  я  писал  свои статьи и "корреспонденции"  из Лондона, Парижа,
Берлина, Вашингтона и прочих столиц мира, стала  за  три  года  моим рабочим
местом.  Сюда-то  и заглядывали  поговорить со мной писатели и поэты  - К.А.
Федин,  С.Я. Маршак, М.Л. Слонимский, Н.К. Чуковский,  Е.Л.  Шварц,  Василий
Андреев, О.Э. Мандельштам, Б.А. Лавренев и др.
     В конце 1926 г. новый главный редактор "Ленинградской правды" М. Рафаил
вызвал меня в свой кабинет для доклада об использовании иностранных  газет и
журналов  для  нужд  редакции.  Выслушав меня,  он  сказал, что  иностранные
журналы  и  газеты в таком количестве, как  они выписывались в прошлые годы,
сейчас не нужны и что на 1927 год  нужно выписать только  газеты  и  журналы
коммунистических  партий  Европы  и  США.  На   мой  вопрос,  что  делать  с
комплектами  иностранных  газет и  журналов за 1923-1926 гг., Рафаил сказал,
что эти комплекты можно предложить "в подарок" "отделу полиграфии" Публичной
библиотеки. Библиотека с радостью ухватилась  за  подарок.  Я добился, чтобы
типография  "Ленинградской  правды" переплела  комплекты иностранных газет и
журналов  за 1926 год, и в феврале  или марте 1927 года я сдал эти комплекты
под расписку в Публичную библиотеку.
     С  1927  года мое положение в  редакции  "Ленинградской  правды"  резко
ухудшилось, прежде всего в финансовом  отношении.  Рафаил сократил  зарплату
сотрудникам иностранного отдела с 20 червонцев в месяц до 15 червонцев.  Мои
литературные   заработки   также   резко   уменьшились.  Рафаил  был  против
корреспонденции  "собственного  корреспондента"  "Ленинградской  правды"  из
разных  стран  мира,  а  прекращение  выписки  иностранных  газет  буквально
подрубило меня "на корню".
     Мало  того:  так  как   почти   все   сотрудники   иностранного  отдела
"Ленинградской правды" были беспартийными, редакция газеты сочла необходимым
усилить  "партийную  прослойку"  в  составе  сотрудников  редакции вообще  и
сотрудников  иностранного  отдела  в  частности.   Все  это  в  совокупности
составляло генеральную чистку сотрудников редакции, работавших при Зиновьеве
и замену беспартийных партийцами Сталинского толка.
     Так, например, в иностранном отделе заведующему П.А. Лисовскому был дан
заместитель -  Наталья Борисовна  Кружкол,  с которой в  состав  сотрудников
иностранного   отдела  вошел  ее  муж  -  Ефим  Савельевич  Берлович,  позже
преподаватель   марксистской  политической   экономии.   Вслед  за   ними  в
иностранном отделе  появились  другие новые сотрудники  -  Б.А.  Орлов, член
партии, "правщик ТАССа", который  в 1927- 1929 гг. не сподобился написать ни
одной  статьи. Он  занял должность Артура  Гофмана,  но не  в состоянии  был
заменить  его  ни  по  чутью слова, ни  по  знанию иностранной жизни, ни  по
культурному уровню.
     Наконец,  по  правке  бюллетеней  РОСТА  - ТАСС  "По  Советскому Союзу"
появился  новый  работник Штейнгауэр.  Его  привел новый  секретарь редакции
Рабинович,  рекомендовавший  Штейнгауэра   как   "замечательного  стилиста".
Штейнгауэр не  столько обрабатывал и правил "бюллетени РОСТА-ТАСС",  сколько
наблюдал за работой и прислушивался  к  разговорам  сотрудников иностранного
отдела.  Я  не   помню   ни  одной   статьи  Штейнгауэра,  опубликованной  в
"Ленинградской  правде".  Репортеры  городской  хроники   Ленинграда  вскоре
сообщили мне, что Штейнгауэр посажен в  иностранный отдел как "стукач", т.е.
агент-информатор ГПУ. В 1927-1929 гг. я сомневался- в этом, но когда я узнал
лет  20-25 спустя, что Штейнгауэр, человек невежественный и бесталанный, был
"подсажен" как "утка-подманка"  в Военно-морскую Академию Генерального штаба
им.  Ворошилова  в качестве  преподавателя экономической географии,  хотя он
высшего экономического образования  не  имел, то мои сомнения превратились в
уверенность.   Правда,   в   50-60  гг.  в  Военно-морской  Академии   найти
"вредителей"  или  "зловредных  болтунов"  было  невозможно,  но ГПУ  просто
вознаградило Штейнгауэра  за  его прежние "труды":  2-3 года службы  в штате
Военно-морской  Академии  позволяли  Штейнгауэру получить военную пенсию,  в
несколько раз большую, чем пенсия скромного учителя средней школы.
     Положение сотрудников иностранного отдела еще больше ухудшилось. Мы все
время чувствовали, что находимся  под наблюдением, что каждое наше  слово  и
каждое наше мнение  докладывается новому секретарю  редакции  Рабиновичу.  В
1928 г. А.Я. Гофман,  опасаясь  доносов и клеветы,  перешел  окончательно на
преподавательскую  работу.  Я  же перешел  на  работу  репортера  в  области
культуры и  науки в Ленинграде. Мне  было  поручено  собирать  информацию  в
Академии Наук СССР, в университете, в технических вузах, в научных обществах
и  организациях. Конечно,  я  продолжал  числиться  сотрудником иностранного
отдела, мне  не запрещалось писать статьи  и заметки по вопросам иностранной
жизни, но я  был уже  достаточно  опытным журналистом, чтобы не надеяться на
заработок по этой линии. Точно так же очень скоро выяснилось, что информация
о  научной   деятельности  ленинградских  научных  учреждений  и  вузов   не
обеспечивает даже минимального прожиточного заработка. Печатали  мои заметки
в  1928-1930 гг. очень неохотно.  Как беспартийный,  я считался  регвопа поп
§га1а в редакции  "Ленинградской  правды", "укрепленной"  после XV съезда  в
1927 году надежными сталинцами.
     Так, в 1928 г. мне стало ясно, что моя работа в  "Ленинградской правде"
приходит к  концу и что мне  надо подыскивать  другую профессию. Приходилось
"менять свою участь".
     Первой моей попыткой найти работу  вне редакции "Ленинградской  правды"
было  сотрудничество  в   "Советском   энциклопедическом   словаре"   (СЭС),
издаваемом Ленинградским государственным издательством (Огизом) в 4 томах. В
состав  редакции СЭС  входили М.П.  Вольфсои, Н.Я.  Мещеряков, В.И. Невский,
Л.М.  Турок,  А.М. Файнштейн, О.Ю. Шмидт (будущий  руководитель Челюскинской
экспедиции и начальник Главсевморпути).
     Л.И.  Варшавский,  сотрудник  "Смены",  назначенный  редактором  отдела
"Новейшая   история  и  современная  международная  политика",  пригласил  с
согласия редакции  СЭС к  сотрудничеству  и  меня как специалиста по истории
мировой  войны  1914-1918 гг.  и  современной  (послевоенной)  международной
политике. При  этом мы разделились: на мою долю достались статьи  о  странах
Европы, о  Канаде  и США,  Л.И.  Варшавский  взял  себе все  колониальные  и
полуколониальные страны Азии,  Африки, Океании, Центральной и Южной Америки.
Статьи о  международных  договорах, конференциях,  трестах, банках, газетах,
биографии политических деятелей каждый  из нас писал по своей специальности,
причем иногда Л.И. Варшавский  нарушал наш договор о разделе  сфер писания в
свою пользу.
     В 1 томе СЭС (буквы А-Ж) я  написал ряд крупных статей - "Австралийская
Федерация",  "Австрия", "Бавария", "Бельгия", "Болгария",  "Великобритания",
"Венгрия",  "Германия", "Греция",  "Дания". В "Энциклопедическом  словаре" я
проработал  3 года  (1928-  1930  гг.)  на гонораре  "по строчкам",  но этот
гонорар был существенным подспорьем.
     Первый том "Словаря", намеченный к выходу в свет на  начало  1932 года,
включал 639 страниц убористого текста. Были близки к завершению и работы над
остальными тремя  томами, каждый  из которых выпускался  тиражом  в 100  000
экземпляров.  На бумагу, набор,  оплату сотрудников  и  типографских рабочих
были  истрачены сотни  тысяч, если не миллионы  рублей. Но весь напечатанный
тираж  1 тома и набранные рукописи следующих были  отправлены в перемолку на
бумажную  массу, набор был  разобран, и только основные сотрудники "Словаря"
получили по авторскому экземпляру "на память" о своей работе.
     Причиной  "казни"  "Словаря"  было письмо  Сталина  в редакцию  журнала
"Пролетарская  революция",  опубликованное  в  октябре  1931 года.  Редакция
предвидела   этот  наскок,  связанный  с  созданием  в  Москве  специального
издательства    "Советская   Энциклопедия",    для   которой   ленинградский
"Энциклопедический  словарь"  был  конкурентом.  В  "Советской Энциклопедии"
обрадовались возможности удушить конкурента. Но дело было гораздо серьезней.
"Энциклопедический словарь" не  отражал в своих статьях по истории  России и
истории  ВКП(б)   ведущей  роли  Сталина  как  вождя  партии   и  советского
государства.
     Редакция "Словаря" старалась предотвратить опасность, поместив в первом
томе  словаря  "Предисловие" и вводную  статью  "От издательства", в которых
пыталась найти извинения и объяснения этим недостаткам.
     "Как  раз  в  последние  годы,  -  говорилось  в  "Предисловии",  -  на
теоретическом фронте широко  развернулась борьба за ленинский этап  в науке,
за  поднятие революционной теории на  высшую ступень, за  сочетание теории с
практикой. Письмо  т. Сталина в редакцию "Пролетарской революции" по  поводу
некоторых  вопросов истории  большевизма с особенной силой  ставит вопрос  о
непримиримой борьбе с искажениями марксизма-ленинизма. К сожалению, редакция
СЭС  была  лишена  возможности  произвести  необходимую  проверку  материала
словаря в должном объеме, так как ко времени опубликования письма т. Сталина
почти все листы 1 тома СЭС были уже  отпечатаны".  Признавая, что ее  работа
"несмотря на многократную  выверку и переработку всех статей словаря, все же
не  свободна  от  разнообразных  ошибок",  редакция  СЭС  оповещала  будущих
читателей, что "выпускает первый том "неполным тиражом" и обращается ко всем
научным  и  общественным  организациям  с  просьбой  дать   свои  отзывы   о
недостатках  и  ошибках,  которые   будут   замечены.  Эти   отзывы   окажут
существенную помощь  редакции  при составлении последующих  томов и позволят
внести нужные исправления при допечатках 1 тома".
     Я нарочно останавливаюсь  так подробно  на уничтожении СЭС, так как это
событие  было одним из  первых  "сожжений"  трудов советских  авторов, и оно
давало  принципиальную  установку  издательствам,  редакциям  и  авторам  на
будущее. Чистка  библиотек  и  уничтожение  трудов  советских  авторов  были
продолжением этой принципиальной  установки. Перечисляемые же  ленинградским
издательством ошибки  и недостатки  СЭС  ярко иллюстрируют, под каким гнетом
идеологии  и  цензуры,  гораздо  более  суровым,  чем  гнет Победоносцевых и
дурново, должны были работать и писать советские авторы и  ученые, начиная с
1931 года.
     В заключении вводной статьи издательство писало:
     "Поэтому,  хотя в этом  томе и имеется ряд ошибок,  пробелов, неудачных
формулировок и т.п., но все эти  ошибки и недостатки  не таковы, чтобы из-за
них нужно  было  бросить  уже отпечатанный и  в общем  полезный  справочник.
Издательство  выпускает  его  поэтому  в свет, надеясь  восполнить пробел  и
исправить ошибки в допечатках 1 тома и в последующих томах "Словаря".
     Это была мольба о пощаде. Но в Москве смотрели на ленинградский СЭС как
на литературно-научное предприятие зиновьевцев  и решили разделаться с  этим
изданием.  Вскоре  в "Правде" появилась  разгромная  статья  о  первом  томе
"Словаря" под нежно-лирическим заголовком "Осени  поздней цветы запоздалые".
А дальше  последовали  все кары и скорпионы, все "оргвыводы" по отношению  к
"Словарю", о которых я писал выше,  - уничтожение напечатанных, набранных  и
написанных материалов,  прекращение  издания "Словаря"  и  репрессии  против
Невского,   Мещерякова   (старых   членов   партии)  и   научной   молодежи,
подозреваемой в "зиновьевстве".
     Летом 1929 г.  я еще раз  выступил в роли "собственного корреспондента"
из  всех стран Европы и  США в иностранном отделе  редакции "Красной звезды"
(утренний выпуск).  Иностранных газет не  было никаких, но  были телеграфные
агентства Англии  ("Рейтер"), Франции ("Гавас"), Германии  (Телеграфное бюро
Вольфа),  США ("Ассошиэйтед  пресс"  ,  "ЮПИ").  В определенные  часы  и  на
определенной  волне  они  передавали  "последние  известия"  азбукой  Морзе.
Редакция "Красной газеты" достала в НКВД или ГПУ радиста-перехватчика. Как и
с  помощью  каких  аппаратов он  перехватывал  эти  звуковые сигналы я,  как
человек  мало  что понимающий в телеграфной  технике, не  знаю.  Иностранных
языков радист,  конечно,  не знал, но  буквы  латинского алфавита и он знал.
Ежедневно он приходил в 8 вечера и слушал до 12 час. ночи передачи различных
телеграфных агентств, записывал буквы, а я по буквам читал слова и переводил
их, составляя за вечер несколько телеграмм "собственного корреспондента"  из
Лондона, Парижа,  Берлина, Рима  и т.д. Иногда радист из-за помех  в воздухе
пропускал несколько букв, и я восстанавливал пропущенное по смыслу.
     Все  эти перехваты  радиотелеграмм  телеграфных агентств  происходили с
полного  ведома и  согласия главного  редактора "Красной газеты" Б.А. Чагина
(друга  Есенина  и  Кирова)  и  "органов".   Знали  об  этом  и  в  редакции
"Ленинградской правды", но  делали вид,  что  такие  телеграммы "собкора" их
мало  интересуют.  Во  всяком случае,  мы  с  радистом  опережали иногда  на
один-два  дня  телеграммы  ТАССа,  который   тоже   перехватывал   сообщения
иностранных телеграфных агентств  и выдавал  их  за  радиограммы собственных
корреспондентов.
     Дело было очень интересное, но  и опасное. Цензуры фактически не  было.
Не  запрашивать  же  Наркоминдел  о   каждой  перехваченной  радиограмме   -
разрешается  ли  публиковать  ее или  нет?  Можно  было  опубликовать  такую
информацию, за которую грозила поездка "на молитву в Соловецкий монастырь".
     Но как это ни было интересно, такая работа  не давала мне перспектив на
будущее. Оставаться всю  жизнь мелким журналистом мне не хотелось. Случайный
и неожиданный  разговор в редакции "Ленинградской правды" в 1928 году  снова
повернул  мою  жизнь  "с  тропы  заблуждений и тревог", какой  оказалась моя
газетная работа, на мой старый путь - путь в науку. Но прежде, чем перейти к
другому этапу своей  жизни, мне хотелось бы рассказать о своих  литературных
знакомствах, во многом связанных с моей журналистской работой.
     Литературные круги Ленинграда
     В Ленинграде я познакомился со многими из советских писателей и поэтов,
с  новой порослью  литературы, появившейся  в  годы революции и  гражданской
войны, чье творчество было  отражением революционных событий 1917-1920 гг. и
было порождено ими.
     Литературная  жизнь в Ленинграде в 1922-25 гг. бурлила  и  кипела. Моим
проводником по кругам  литературного  Ленинграда был мой  брат Юрий, который
был  "своим" и  в Союзе  поэтов, и в Союзе писателей (критик-рецензент), и в
"Русском современнике", и в вечерней "Красной газете". Он  всюду представлял
меня своим друзьям и знакомым из литературно-газетного мира.
     Литературный центр Ленинграда находился на углу Невского и Фонтанки. На
набережной  Фонтанки  за  дворцом Великого князя  Сергея Александровича, где
сейчас  помещается областной комитет комсомола, находился  старинный красный
трехэтажный  дом,  где  помещались   три  наиболее   интересные  организации
ленинградской   интеллигенции:   "Вольная   философская   ассоциация"   (или
сокращенно  "Вольфила"),   "Всероссийский   союз  писателей"  (Ленинградское
отделение), "Всероссийский союз  поэтов" (Ленинградское  отделение) . Они не
мешали  друг другу: каждая  из организаций имела  собственные дни недели для
заседаний.
     Вход  был  свободный.  Здесь  каждый  мог  высказывать  свое  мнение  о
прочтенных автором стихах или рассказах.
     "Вольфила"  была  учреждена  в  ноябре  1918  г., когда  большевистская
цензура  уже  наложила  лапу  на свободу мысли  в  стране.  Ассоциация  была
основана  для  "исследования и разработки вопросов культурного  творчества в
духе философии и  социализма".  В  числе учредителей  ее  были Андрей Белый,
Александр  Блок,  В.  Мейерхольд,  К.  Петров-Водкин,  К.  Эрберг,   критики
эсеровского толка Р. Иванов-Разумник, А. Штейнберг, С. Мстиславский.
     "Вольфила" объединяла философов, поэтов, критиков различных течений, но
особенно много в ней было представителей  мистико-мессианистских  течений  в
поэзии   и   философии.   Здесь    собирались    оставшиеся   в   Ленинграде
философы-идеалисты  и  последователи Н.Бердяева, С.  Франка,  Л. Шестова, М.
Гершензона. Заседания "Вольфилы"  были глубокими и содержательными. Я был на
двух заседаниях в 1923 г. О политике открыто не  говорилось, но она невидимо
присутствовала "в подтексте" выступлений. Хотя политические воззрения членов
"Вольфилы" были  достаточно  пестрыми и различными, их  объединяли общие для
всех черты: глубокое уважение к свободе мысли ( о свободе слова говорить уже
не  приходилось)  и  достоинству  человека,  религиозность,  вера  в  добро,
мессианизм, сознание жертвенности и обреченности своего поколения.
     "Вольфила"  доживала последние месяцы своего существования: в мае  1924
г. она была  запрещена  (распущена) "за реакционный  идеализм и  мистицизм".
Часть членов "Вольфилы" погибла в 30-е годы в концлагерях.
     Шумными  и   привлекательными   были   собрания   Всероссийского  Союза
писателей. Здесь  можно было встретить и  видных  представителей современной
литературы и начинающую литературную  молодежь.  Тон  задавали  "Серапионовы
братья" - К.А.Федин, Н.С.Тихонов,  М.М.Зощенко, М.Л.Слонимский, Н.Н.Никитин,
В.А.Каверин.  Изредка бывала  и  Елизавета Полонская,  единственная "сестра"
"Серапионовых   братьев".  Здесь  можно   было   встретить   и  А.Н.Тихонова
(Сереброва) - редактора "Русского  современника". Бывали  здесь Б.Лавренев и
О.Форш,  Ю.Тынянов  и  др.  и  совсем  молодые  и  начинающие   Н.Чуковский,
Л.Раковский.Ф.Берзин.
     Собрания  были шумными и многолюдными, на них присутствовали  не только
члены  Союза  писателей,  но  и любящая литературу  публика,  так называемые
"окололитературные люди", к которым причисляю себя и я.
     "Официальная" часть собраний состояла обычно из чтения автором рассказа
или отрывка  из романа, повести и т.д. и его обсуждения. Слово для критики и
оценки мог взять каждый. Но критические оценки и споры ограничивались только
литературно-художественными  достоинствами  и  недостатками  того или  иного
произведения. О политике  "текущего дня" не  говорил никто, даже в кулуарах.
Это  считалось бестактным или,  еще хуже,  желанием вызвать собеседника  или
кого-либо из гостей на провокационный  разговор.  Наиболее  интересными были
встречи  и. разговоры в кулуарах. Здесь можно  было узнать  самые  последние
новости  о творчестве  писателей  и  услышать оценки  еще  не опубликованных
литературных произведений,  очень искренние и откровенные. Братья-писатели и
поэты знали многое, о чем ни слова не появлялось в газетах.
     Самыми  шумными  и  буйными  были  собрания Союза  поэтов.  Поэтическая
молодежь  приходила прочесть свои новые  стихи (в отличие от прозы, они были
короткими...) и обменяться мнениями о них. Здесь особой любовью и  вниманием
молодежи  пользовался поэт Всеволод Рождественский. Девицы,  любившие стихи,
млели  и смотрели на него умиленными глазами. Выступало и  много молодых, из
которых помню Надежду Рославлеву, сестер Наппельбаум.
     Из этих  трех основных литературных организаций тянулись прочные нити в
Пушкинский  дом, в издательство "Всемирная литература" Горького, "Прибой", в
редакции журналов  "Русский современник",  "Современный  Запад",  в редакции
ленинградских газет.
     Всероссийский  союз драматических  писателе