овьева  и жил вместе с ним и вождями зиновьевцев в гостинице "Астория". В
1922 г. разочарованный загниванием, или бюрократизацией партии большевиков и
исполкома  Коминтерна, он  уехал  за  границу в  качестве агента Коминтерна,
действующего,  якобы,  независимо  от  советских   полпредств  за  границей.
Официально  он   был   одним  из   редакторов   и   авторов   "Международной
пресс-корреспонденции",  издававшейся  в  Берлине и  в  Вене  на  нескольких
языках. Он  жил  главным образом в этих столицах, во Францию и Англию его не
пускали. Он имел,  как и я, десятки псевдонимов, и я  не  раз переводил  его
статьи (по выбору Сафарова) для "Ленинградской правды".
     В моей научной работе по изучению возникновения мировой войны 1914-1918
гг. он сыграл известную  роль. Он получил в  Берлине от сербского  дипломата
Богичевича, бывшего  в 1914  г.  сербским  поверенным  в  делах  в Германии,
материалы о причастности сербских военных властей и русского военного агента
в Белграде к организации убийства австрийского престолонаследника эрцгерцога
Франца-Фердинанда  28 июня 1914 г. в городе Сараево (Босния) . Эти материалы
Виктор  Серж опубликовал  в 1925 году в журнале Анри  Барбюса "Клярте",  и я
использовал их в 19291930 гг. для своей книги "Сараевское убийство".
     Виктор Серж вернулся в Советскую Россиюв 1926 г. и стал видным деятелем
троцкистско-зиновьевской оппозиции, разбитой  на XV  съезде партии в 1927 г.
Он был арестован  и после нескольких месяцев тюрьмы  был выслан в  Оренбург,
где прожил пять лет. В 1937- 1938 гг. он не  избежал бы смертного приговора,
как и  другие  зиновьевцы,  но  его  спасли  французские писательские круги,
профсоюз учителей Франции и международная организация писателей.
     По их настояниям Серж был выпущен из Советского Союза. Кибальчич умер в
г. Мехико в 1951 году.
     Другим неподдельным иностранным корреспондентом  "Ленинградской правды"
был человек еще  более невероятной судьбы. Это был Георгий Димитров, будущий
герой  Лейпцигского процесса  о  поджоге  Германского рейхстага  и "рулевой"
Коминтерна.  После  неудачи сентябрьского  восстания  в  Болгарии в  1923 г.
Димитров бежал в Вену  и здесь  стал заграничным  агентом  Коминтерна, как и
Виктор Серж. Он  присылал в "Ленинградскую правду" корреспонденции  из Вены,
главным образом о балканских делах и о рабочем и коммунистическом движении в
Придунайских и Балканских странах.
     Димитров  издавал  в  Вене  на  нескольких  языках  журнал  "Балканская
федерация"    ("Федерасьон    Балканик"),    орган   Балканской    федерации
коммунистических  партий,   и  проповедовал  создание  федерации  Балканских
республик.  Но  в Коминтерне  Димитров поддерживал линию Сталина,  и поэтому
редакция   "Ленинградской   правды"   почти   не   печатала  его  статей   и
корреспонденции.
     Для меня  лично его журнал "Балканская  федерация" имел большое научное
значение:  Димитров напечатал  в нем  признания  членов  сербской молодежной
организации   "Млада   Босна"  и  националистической  сербской   организации
"Уедненье  или  смрт"  ("Черная   рука"),  созданной   начальником  разведки
сербского генерального штаба полковником Димитриевичем.  Обе эти организации
подготовили   и   осуществили   убийство   австрийского   престолонаследника
эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево в 1914 году.
     Из других отделов редакции "Ленинградской правды" мне были больше всего
интересны  театральный  и  литературный  отделы.  Партийный  отдел  от  меня
беспартийного, был далек. Там работали члены партии, считавшие себя "важными
персонами".   Стенные    газеты   редакции,   составлявшиеся    насмешливыми
сотрудниками  других  отделов, поддразнивали партийный отдел, упрекая его  в
безделье  и  болтовне.  Они  цитировали в  стенных газетах  фразы  из статей
сотрудников   партийного   отдела:  "Работа   разворачивается...",   "Работа
поднялась на новую ступень" и т.д.
     Во главе театрального отдела стоял Адриан  Пиотровский,  воспитанный на
классической древности и прекрасно знавший ее, сам писатель-драматург, пьеса
которого "Падение  Елены Лей" была с  успехом  поставлена в  1921-1922 г.  в
одном  из  ленинградских  театров.  Вместе  со  своим  помощником,  а  затем
преемником  Никитой  Юрьевичем  Верховским   (сын  поэта  Юрия  Верховского,
которому  Блок посвятил одно из своих стихотворений) он поставил театральный
отдел "Ленинградской  правды" на высокий художественный уровень.  Рецензии о
новых  постановках   в   театрах   Ленинграда   были   написаны  на  высоком
интеллектуальном и художественном уровне. Конечно, приходилось иногда делать
уступки времени и ходу истории и хвалить пьесы  заведомых  пролеткультовцев,
например,  "Хлеб"  Киршона,  но  из  эпохи  не  выскочишь. Однако  это  были
исключения, а рецензии на классику  (пьесы Гоголя, Островского  и т.д.) были
очень интересны, давали  честную  и справедливую  оценку работы режиссеров и
актеров. Постановки Мейерхольда (периода после лермонтовского "Маскарада"  в
Александринке) или Таирова, на первое представление которого ездили ездили в
Москву, встречались очень сдержанно, без восторгов.
     При Пиотровском театральный отдел  "Ленинградской  правды"  был  своего
рода клубом, где  встречались авторы рецензий,  режиссеры,  артисты и просто
литераторы и любители, интересовавшиеся театром. Здесь решались судьбы новых
пьес  и новых постановок. Здесь я познакомился с  Любовью  Дмитриевной  Блок
(женой поэта)  и  М.А. Бекетовой (тетка поэта),  с  С.Я.Маршаком, с Евгением
Шварцем,   с  О.Э.Мандельштамом.   Литературный  Ленинград  охотней   шел  в
театральный отдел к  Адриану Пиотровскому, чем в  литературный  отдел к Илье
Садофьеву. Но Пиотровский в конце 20-х годов ушел из "Ленинградской  правды"
(когда она потускнела после разгрома зиновьевской оппозиции в 1925-1927 гг.)
в "Ленфильм", где стал руководителем репертуарно-сценарного отдела. Его роль
в развитии  ленинградского кино в 30-40  гг. огромна,  но  до сих пор еще не
изучена исследователями. Он погиб в 1938 году.
     Во  главе  литературного  отдела "Ленинградской правды" стоял поэт Илья
Садофьев,  не  понимавший   и   I  не  признававший   лирики,  если  она  не
сопровождалась ударами молота,  хотя  бы словесными.  Он принципиально резал
все  лирические  стихи о чувствах, о  старом Петербурге Пушкина  и Гоголя. В
обычной жизни он был немножко надутым, но все же добрым  парнем. По  просьбе
киевского поэта Николая Ушакова, с которым я учился в Киевском Университете,
я привез несколько стихотворений Ушакова и передал Садофьеву для напечатания
в "Ленинградской правде"  или каком-нибудь  журнале.  Садофьев забраковал их
все.
     В аппарате редакции были интересные,  или  по крайней мере своеобразные
лица,  как, например, бывший офицер царской армии  А. Г. Лебеденко,  ставший
писателем в 30-х годах. В редакции он занимал должность выпускающего. Он был
корреспондентом   "Ленинградской  правды"  в  дальнем   советском   перелете
МоскваПекин  через  Урал - Сибирь  -Дальний Восток в 19241925  гг. Позже  он
выпустил  роман  "Тяжелый  дивизион",  давший  ему право  стать членом Союза
советских писателей. Накануне  войны он был  репрессирован, и я встретился с
ним лишь один раз, когда он появился в Ленинграде уже после смерти Сталина.
     Работали в редакции  и так  называемые "братья  Тур", которые никак  не
были братьями,  а только  литературной фирмой: П.Рыжей и  Л.Тубельский.  Они
приехали,  кажется,  из  Одессы,  у  них  было  бойкое  перо,  и  они  стали
фельетонистами "Ленинградской правды".  От фельетонов они перешли к пьесам и
стали присяжными драмоделами советского театра эпохи Сталина. Одна их пьеса,
поставленная Московским Художественным театром, была  вехой падения  Театра.
Главрепертком навязал ее Художественному театру.
     Как я упоминал, кроме статей и корреспонденции "из-за границы" я должен
был  поставлять  интервью   от  "знатных  иностранцев",   проезжающих  через
Ленинград. В редакции это называли "охотой за скальпами".  В Ленинграде было
несколько  гостиниц, где обычно останавливались  иностранцы. Лучшими  из них
считались "Европейская", "Октябрьская", "Англетер" и "Астория", которая была
отведена для ответственных партийных  работников Ленинграда.  Но и они очень
сдали  и потускнели,  как  говорили  старожилы  Ленинграда,  по сравнению  с
довоенными  временами:  сошла  позолота,  обтрепалась  мебель,  комнаты были
запущены, горячая вода подавалась с перебоями.
     В первую неделю  "охоты за  скальпами" я измучился  и, главное, упустил
двух иностранцев. Когда Н. П.Баскаков упрекнул меня  за  это, я ответил, что
не могу  разорваться:  пока  я  обследую  гостиницы  у  Московского вокзала,
приезжий, остановившийся в "Европейской" или в "Англетере" уходит в город, а
вечером может и уехать из Ленинграда.
     - Что же делать? - спросил Н.П. Баскаков. - Чем мы можем помочь вам?
     - Прежде всего, надо поставить телефон в квартире, где я живу, - сказал
я.  - Затем  я  принесу  вам  домашние  адреса  портье  всех  гостиниц,  где
останавливаются иностранцы,  и пусть  редакция бесплатно  высылает газеты на
адреса этих людей. Тогда зевков не будет.
     Через три  дня я имел  в своей комнате старенький деревяный телефон,  а
портье гостиниц имели газету. Теперь по утрам я  садился  у  телефона и ждал
звонков:
     "Говорит "Октябрьская", приехал А. Уезжает сегодня вечером в Москву". -
"Говорит "Европейская", приехал  В., уезжает  завтра  в  Гамбург".  Выслушав
рапорты портье,  я отправлялся  на охоту. Первой моей  жертвой  стал датский
поверенный в делах г-н  Э. Скау. Дания признала Советскую Россию, и г-н Скау
ехал  в  Москву  для  исполнения  своих   обязанностей.  Я  говорил  с   ним
по-английски и очень легко получил интервью на 70-80  строк о возможностях и
перспективах советско-датской торговли.
     Так началась карусель, вертевшаяся до  1927-1928 гг. С кем только  я не
встречался  и с кем только я не говорил! Были  интересные люди  и интересные
разговоры,  были  и  скучные  люди  и  обычное  официальное  дипломатическое
словоблудие.
     И.М. Майский, вернувшись из  отпуска, посоветовал  мне завести связи  с
германским   консульством.  Оно  помещалось  в  здании  бывшего  германского
посольства на Исаакиевской площади. Здесь я познакомился с профессором  Отто
Гетцшем, ведавшим отделом печати  при  консульстве. В 30-х годах и позже это
было криминальное имя, и  мне  за знакомство с  Гетцшем приписали бы Воркуту
или  Колыму.  Гетцш  был   директором  германского  "Института  по  изучению
Восточной Европы",  первого в Европе "советологического института". Институт
издавал  журнал  "Восточная Европа", где вежливо, без ругательств, но весьма
осведомленно описывались  порядки в Советской  России  и просчеты  советских
вождей. Кроме того, Гетцш был видным  членом Германской Национальной  партии
(крайней правой) и  депутатом  германского рейхстага.  Он получил длительную
научную  командировку  в  Прибалтийские республики  и в Ленинград,  где  был
причислен к  германскому консульству. Командировка, помимо прочего, дала ему
возможность  издать в  1923 г. дневники и отчеты царского посла в Берлине  и
Вене в  40-50 гг. XIX в.  барона Петра  Мейендорфа.  Об  этом издании, очень
важном для изучения политики России в дни революции 1848-1849 гг. и Крымской
войны, я узнал  значительно  позже,  в 50-е  годы, когда  занялся  изучением
истории международных отношений середины XIX в.
     Я  несколько раз заходил за информацией в  консульство к Гетцшу. В одну
из встреч он  предупредил  меня, что вскоре в  Ленинграде  будет проездом  в
Москву германский посол в Советской России граф БрокдорфРанцау, и он, Гетцш,
устроит мне интервью с послом:
     "Составьте список вопросов,  на которые редакция "Ленинградской правды"
хотела бы получить ответы у посла. Я  передам ему эти вопросы, и он даст  на
них письменные ответы".
     Я  был тронут.  Граф  Брокдорф-Ранцау  был звездой  первой  величины на
европейском  дипломатическом  горизонте   20-х  годов.  Внучатый   племянник
Бисмарка, министр иностранных дел  Германии и глава  германской делегации на
Парижской мирной конференции  1919  года, отказавшийся подписать Версальский
мирный договор и ушедший в отставку, граф БрокдорфРанцау  после  Рапалла был
назначен  первым германским  послом в Москву.  Интервью с  ним  сулило много
интересного.
     Я сообщил о предложении  Гетцша И.М. Майскому и  под его руководством и
даже под его диктовку составил вопросы, охватывавшие экономику, внутреннюю и
внешнюю политику Германии летом 1923 года. Это  были  месяцы оккупации  Рура
французскими   войсками,   катастрофического   падения   германской   марки,
нарастания  экономической  разрухи в  Германии и угрозы германского октября.
Редакция "Ленинградской правды" хотела получить мнение посла по самым важным
и острым вопросам жизни Германии.
     С  этими  вопросами  в  указанный  профессором  Гетцшем день я явился в
германское  консульство.  Гетцш,  прочитав  вопросы  редакции,  заявил,  что
германский посол сейчас занят и просит меня подождать в приемной. Когда граф
Брокдорф-Ранцау  освободится,  он  ответит на вопросы.  И я ждал.  Ждал с 12
часов  дня до 6  часов вечера. Время от времени Гетцш приходил в  приемную и
уверял меня, что граф Брокдорф-Ранцау еще занят, но что он непременно примет
меня.  Наконец около шести  вечера в вестибюле консульства  началось большое
движение, топот  ног,  голоса,  затем  все  стихло.  И  Гетцш,  ворвавшись в
приемную,  крикнул  мне:  "Идем!  Вы  поговорите  с послом  на  вокзале". На
автомобиле  германского  консульства  мы домчались  до Московского вокзала и
выскочили на  перрон. Брокдорф-Ранцау был уже в вагоне. Гетцш подвел меня  к
окну купе и представил германскому послу:
     - Господин  Полетика, представитель "Ленинградской  правды",  хотел  бы
узнать ваши впечатления о Ленинграде.
     -  Enchante! Enchante!  (Очарован!) - воскликнул  посол и  протянул мне
руку  в  окно  вагона  (разговор  шел  на французском  языке).  -  Петроград
совершенно не  пострадал.  Советское  правительство  принимает все  меры для
украшения этого дивного города.
     Тут  раздались  свистки  кондукторов,  гудок  паровоза  и  вагоны мерно
двинулись в путь. Посол любезно кивал головой из вагона и махал ручкой.
     Мы с Гетцшем остались одни на перроне. Гетцш радостно воскликнул:
     - Теперь  вы  можете  напечатать, что  имели  интервью с  послом.  Граф
Брокдорф-Ранцау   восхищен  красотой   Петрограда  и  высоко  ценит   усилия
советского правительства украсить этот дивный город.
     - Конечно, я это напечатаю, -  возразил я. - Но  я  напечатаю и другое:
как вы сами предложили мне еще до приезда посла приготовить вопросы, которые
интересуют  редакцию "Ленинградской  правды".  Я составил  эти  вопросы  под
руководством  и под  диктовку  члена  редколлегии И.М.  Майского.  Посол мог
ответить на  эти.  вопросы и мог не ответить, но  держать  меня в ожидании в
приемной пять часов, а затем тайком сбежать на вокзал -  это  неприлично. Мы
напечатаем  всю эту историю  в  "Ленинградской  правде", в том числе  и наши
вопросы с соответствующими комментариями.
     - Сегодня вечером я буду у господина Майского и объясню ему в чем дело,
- ответил Гетцш.
     На этом мы расстались. Я вернулся  домой и в тот  вечер в  редакции  не
был.  На  следующий  день И.М.  Майский  рассказал,  что  Гетцш  был  у него
накануне, принес  извинения  за то,  что  посол  был  очень занят  и не  мог
поговорить со мной. Но в следующий раз граф Брокдорф-
     -Ранцау сочтет приятнейшим долгом ответить на вопросы редакции.
     В заключение  И.М. Майский показал мне  визитную карточку,  на  которой
стояло "Отто Гетцш. Член рейхстага" и сказал:
     - Он принес самые вежливые извинения.
     - Но все же мы не получили интересного интервью,
     - ответил я.
     - Нет, получили, -  возразил И.М. Майский. -  Когда посол вместо  того,
чтобы ответить на острые вопросы или отказаться ответить на них, потому  что
они слишком остры, держит  вас,  представителя "Ленинградской  правды" шесть
часов в приемной, а затем  тайком удирает на вокзал, то фактически  редакция
получила  ответ  на  свои  вопросы  о  том,  сохранятся ли  правительство  и
существующий  строй  в Германии  или  нет. Позиция  посла показывает,  что в
правящих кругах и в правительстве Германии сейчас нет уверенности в том, что
существующий  политический  и  социальный  строй  в   Германии  прочен.   Вы
действовали  хорошо, но я  и не ожидал ответа  на  наши вопросы. Слишком они
были острыми.
     Так я, ожидавший упрека за то, что упустил получить от Брокдорфа-Ранцау
желанное интервью, получил первый урок в области высокой дипломатии.
     За "интервью" с графом Брокдорф-Ранцау через несколько дней последовало
интервью с американским сенатором Робертом Лафоллетом. Он  был организатором
и руководителем третьей в США (кроме двух традиционных исторических партий -
республиканской и демократической)  - фермерско-трудовой  (рабочей)  партии,
которая выдвинула его кандидатуру в президенты  США на президентских выборах
1924  года.  Кто  такой  Роберт  Лафоллет,  я,  начитавшись  в  июле-августе
американских газет и журналов, знал хорошо. Но почему он приехал в сенатские
каникулы в Советскую Россию и в Прибалтику, что погнало его к нам - свирепым
большевикам со  страшными бородами  и с ножами  в руках  (так в американских
газетах и  журналах  изображали советских граждан), когда он мог  отдыхать в
Майами или в Ницце, - вот это было вопросом. Я пришел к выводу, что Лафоллет
поехал в  Советскую  Россию  с  какой-то  определенной  политической  целью.
Выяснить эту цель стало моей задачей.
     Когда  я явился в гостиницу "Европейская" и представился сенатору и его
свите (с  ним  были,  кажется,  два  конгрессмена), то  решил  провоцировать
сенатора обычным для ленинградских  журналистов  и  обывателей  разговором о
красотах и  достопримечательностях Петрограда.  На  традиционный вопрос "Как
вам  понравился  Петроград?"  Лафоллет  ответил,  что  Петроград  ему  очень
понравился:
     -  Какие дворцы! Какие  улицы, каналы! Тогда я перешел в  наступление и
спросил:
     - Вы, конечно, приехали  посмотреть  наши театры?  У  нас замечательный
классический балет в Мариинском оперном театре.
     Сенатор взорвался:
     -  Какой  там  балет!  -  кричал он,  и  его коротенькая седая  бородка
тряслась  от  негодования.  - Стал бы я ездить сюда ради  балета!  Я приехал
посмотреть, может ли петроградский порт вывозить пшеницу в Европу и  в каких
количествах.
     Свита  Лафоллета попыталась  остановить его, но мне уже было достаточно
сказанного:  американцы  хотели  узнать,  будет ли  Советская Россия опасным
конкурентом США в вывозе хлеба, если не сейчас,  в 1923  году, то в будущем.
Но  Советская Россия  смогла  вывозить  хлеб,  и при  том в  гораздо меньших
количествах,  чем  накануне  Первой  мировой  войны,  лишь  в  1924-1928  г.
Сталинская коллективизация убила всякий  экспорт хлеба из Советской России и
сделала ее страной, и по сей день импортирующей хлеб.
     В  сентябре  1923 г.  Петроград  посетила  еще одна группа американских
конгрессменов: -  сенаторы  и  члены  палаты представителей,  всего  человек
двенадцать. Приезд их сохранялся в тайне, и портье  гостиниц сообщили  мне о
приезде этой делегации лишь в последний день пребывания ее в Петрограде. Мне
сказали,  что  вечером  в особом закрытом зале одной  из гостиниц  состоится
нечто  вроде  встречи  или  банкета,  на  котором  будут   присутствовать  и
представители ленинградских властей. Портье гостиницы обещал впустить меня в
этот зал вечером, к концу банкета.
     Что  и  как  там происходило  и о чем  шли разговоры, мне  не  пришлось
узнать, ибо, когда я вошел  в зал,  то наткнулся на И.М.  Майского, который,
увидев меня, сказал, что мне не нужно брать интервью