рде на улице Ледигьер он порою принимал  живых.  Мать
привозила свиной окорок, и это улучшало его обычный рацион. Дядюшка Даблен
по-прежнему навещал его.  Оноре  всякий  раз  ожидал  его  прихода,  чтобы
поговорить о театре, о книгах,  о  политике  с  этим  торговцем  скобяными
товарами, любившим  классиков  и  придерживавшимся  либеральных  взглядов.
"Коварный дядюшка, вот уже шестнадцать долгих дней я вас не видел. Как это
дурно с вашей стороны, ведь вы  -  единственное  мое  утешение...  Знайте,
целую неделю я живу как в преисподней. Я ничего не  видал,  ни  о  чем  не
слыхал, никто мне и словечка  не  написал;  даже  мамаша  Комен  и  та  не
показывается".
   Ему уже осточертели англичане-цареубийцы, и все  же  он  днем  и  ночью
заставлял себя воспевать их французским александрийским стихом. "Я  твердо
решил: хоть околею, но доведу до конца "Кромвеля" и  напишу  еще  кое-что,
прежде чем матушка потребует у меня отчета, на что я убил время". Впрочем,
театр должен был стать только первым шагом. Он писал Лоре, которой  привык
поверять свои заветные мысли, что  Французская  революция  еще  далеко  не
закончена и что  в  дни  политических  кризисов  возникает  потребность  в
литераторах, ибо они знают человеческое сердце, - словом,  если  он  будет
держаться молодцом, а  Оноре  на  это  надеется,  то  добьется  не  только
литературной славы, но и славы великого гражданина. "Я уподобляюсь Перетте
с кувшином молока... Если в  Вильпаризи  ненароком  продают  гениальность,
купи для меня, да как можно больше".
   Он мечтал о том, чтобы в его мансарде стояло фортепьяно и можно было бы
отдохнуть между двумя тирадами из трагедии, играя  любимую  пьесу  -  "Сон
Руссо" Крамера. Запрет показываться на людях тяготил его. В  октябре  1819
года он писал Теодору Даблену:

   "Я еще не видел ни одной пьесы своего старого генерала Корнеля.  А  это
очень плохо для новобранца. Так  хочется  посмотреть  "Цинну",  что  порою
просто подмывает купить билет  в  огражденную  перилами  ложу.  Кто,  черт
побери, разглядит меня из партера в толпе?"

   Оноре похудел, побледнел, глаза у него ввалились, отросла борода, и вид
был такой, точно он "вышел из больницы или играет роль  в  мелодраме".  Он
страдал от сильной зубной боли, но лечиться не хотел, заявляя, что  "волки
никогда не обращаются к дантистам, и люди должны  следовать  их  примеру".
Это великолепное рассуждение, "достойное нашего папы", привело к тому, что
у Бальзака уже в юности был щербатый рот.
   Сердце его осталось в Вильпаризи. Не так-то легко  было  оторваться  от
"небесного семейства". У бабушки "совсем разыгрались нервы", но она все же
тайком оплачивала счета  переплетчика,  которому  задолжал  Оноре.  Мамаша
Ирида-Комен, прозванная также "балаболкой", приносила ему письма от  Лоры,
где на все лады повторялось одно:  "Пиши,  пиши,  пиши".  Он  выполнял  ее
просьбу и восхищался эрудицией сестры, цитировавшей Монтескье:  "Счастливы
братья, имеющие таких сестер, как моя  Лора".  Она  подтрунивала  над  его
амурными похождениями, героиней которых была то едва знакомая ему  барышня
с третьего этажа, то еще какая-нибудь девица. "Ох уж эта Лора! Она  желает
видеть во мне Ловеласа! Но почему, скажите на  милость?  Добро  бы  я  был
Адонисом или Селадоном, а китайскому болванчику место не в алькове у дамы,
а на ее камине". Оноре хотел бы, чтобы она представила его себе  в  ночном
одеянии: на нем шерстяная  фуфайка,  а  поверх  -  старый  каррик,  ибо  в
мансарде ледяная стужа; он просил сестру прислать ему  колпак  из  красной
мериносовой шерсти, подбитый ватой, словом, как у папы. Его  ужасало,  как
много масла сгорает в лампе. И тут же он выражал тревогу, что Лора слишком
уж часто  говорит  о  некоем  Сюрвиле.  Это  был  молодой  инженер-путеец,
окончивший Политехническое училище.  Теперь  Сюрвиль  принимал  участие  в
ремонтных работах на  обводном  канале  реки  Урк,  он  жил  на  одном  из
постоялых дворов в  Вильпаризи.  Сумев  познакомиться  с  обеими  сестрами
Бальзака, Сюрвиль стал завсегдатаем их дома.

   "Ты много  говоришь  о  господине  де  Сюрвиле.  Постарайся,  чтобы  он
ухаживал не за тобой, а за Лорансой;  кажется,  он  у  вас  частый  гость.
Будьте с ним любезны и следите  за  своей  осанкой,  как  те  благонравные
девицы из квартала Марэ, о которых поется в песенке  про  бульвар  Тампль;
ведь всегда приятно одержать победу. Разве, собираясь ловить  голубей,  не
привязывают  одного  возле  силка?  Разумеется,  я  не   думаю,   что   вы
расставляете силки, но замужество!.. Ох уж это замужество!"

   Эжен-Огюст-Луи, известный под фамилией Сюрвиль, родился в Руане 5  июня
1790 года. Он был внебрачным ребенком провинциальной актрисы Катрин Аллен,
взявшей себе в театре фамилию Сюрвиль и дебютировавшей под этой фамилией в
1785 году; его отец скончался до рождения сына. Двадцать  второго  февраля
1791 года богатый руанец Луи-Эмманюэль  Миди  д'Анде,  "бывший  дворянин",
признал, что младенец - "сын его умершего брата", Эжена-Огюста-Луи Миди де
ла Гренере, скончавшегося 9 октября 1789 года. В акте, составленном  тремя
нотариусами,  указывалось,  что,  "желая  обеспечить  будущее  ребенка   и
принимая во внимание трудности, с которыми сталкивается мадемуазель  Аллен
при воспитании сына, а также стремясь возместить ущерб, каковой  могло  ей
причинить знакомство  с  господином  Миди  де  ла  Гренере",  Миди  д'Анде
посредством дарственной записи назначает годовую  ренту  в  тысячу  двести
ливров побочному сыну своего брата и незамужней матери ребенка.
   Некий руанский журналист  Жан-Гебриэль  Мильсан,  назначенный  решением
окружного суда в Руане опекуном  маленького  Эжена  и  по  личным  мотивам
принимавший участие в судьбе матери, ходатайствовал о том, чтобы  мальчику
разрешили носить имя отца, и добился, чтобы  в  метрическое  свидетельство
ребенка внесли поправку. Решением суда от 14 вантоза  II  года  Республики
Эжен был признан "побочным сыном покойного  Огюста  Миди  де  ла  Гренере,
имеющим право в качестве  такового  считаться  наследником  своего  отца".
Однако юный Эжен продолжал называть себя Аллен-Сюрвиль, под этим именем он
и  был  принят  20  ноября  1808  года  в  Политехническое   училище.   На
вступительных экзаменах он занял двадцатое место, то есть оказался в числе
лучших.  В  1810  году  юноша  поступил   в   Императорское   училище   по
строительству мостов и дорог, а позднее участвовал в кампании 1814 года  в
качестве лейтенанта инженерных войск. В 1817 году Сюрвиль был прислан  для
участия в работах на обводном канале реки Урк и  выбрал  Вильпаризи  своим
местожительством.  Всю  жизнь  ему  предстояло  хранить   верность   своей
несчастной склонности к сооружению  каналов,  и  этого  пылкого  увлечения
ничто не могло ослабить.
   Поначалу Лора считала Сюрвиля мелкой дичью для себя. "В ту пору  я  еще
жила в царстве мечты: вдруг я в один прекрасный день разбогатею,  вдруг  я
выйду замуж за лорда, вдруг, вдруг, вдруг!.."
   На Новый год он явился с конфетами, но напрасно. Его банальные  подарки
встречали с пренебрежением. Однако в мае 1820 года молодой инженер наконец
воспользовался своим правом на отцовское имя - Миди  де  ла  Гренере  -  и
наследство. Узнав о брачных планах сына, Катрин Аллен  открыла  ему  тайну
его  рождения.  В  письме,  адресованном  графу  де  Бекке,   генеральному
директору ведомства путей сообщения, Эжен указывал, что его матушка до сих
пор не позаботилась добиться исполнения давнего решения суда, а потому ему
пришлось съездить в Руан, чтобы узаконить свое гражданское состояние. И он
просил отныне именовать его Миди де ла Гренере-Сюрвиль.
   Это имя и пожизненная  рента  заставили  родителей  Бальзака  взглянуть
другими глазами на молодого человека. Инженер, окончивший  Политехническое
училище, да к тому же еще  обладатель  дворянской  частицы  "де",  -  нет,
такими женихами не бросаются! На Лору  оказали  давление.  Сюрвиль,  часто
ездивший в Руан по делам службы, взял  на  себя  труд  пересылать  письма,
которые сестры писали своему брату.  То  были  чудесные  письма.  В  семье
Бальзаков все владели пером гораздо лучше, чем сами  полагали.  Никудышный
драматург, Оноре  без  малейшего  усилия  создавал  образцы  эпистолярного
жанра.
   Вот каким слогом писала Лоранса:

   "ПРИДВОРНАЯ ХРОНИКА ВИЛЬПАРИЗИ
   Вчера король присутствовал на богослужении. Я ошиблась, его  величество
никогда не посещает церковь.  Вчера  король  подписал  свадебный  контракт
своей дочери... Нет, он ничего не подписывал, ибо принцессы,  его  дочери,
вовсе не выходят замуж. Вчера у короля заледенели ноги - вот  это  правда,
ибо в комнате у него немыслимая стужа, а щели в двери даже не заделаны.
   Вчера у королевы весьма сильно ныло плечо;  придворные  медики  решили,
что ее просквозило из окна гостиной. Надеются,  что  ее  величество  скоро
исцелится. В стране множество гусей; они постоянно возятся в канаве  перед
замком, и это отравляет жизнь ее величеству; прошлой ночью  эти  несносные
создания  внезапно  разбудили  ее.  Поелику  Капитолий  спасать  не  надо,
королева была весьма разгневана, что гуси нарушили ее сон.
   22   октября.   -   День   тезоименитства   ее   величества    королевы
Анны-Шарлотты-Лоры Саламбье. Ее величество королева, неустанно заботясь  о
счастье  своих  подданных,  желала  бы  отметить   этот   день   народными
празднествами, однако его величество король, радея  о  благе  государства,
соизволил повелеть, чтобы годовщина  столь  знаменательного  события  была
отмечена  без  особого  шума.  Ото  ужасно  огорчило  принцесс:  они   уже
собирались облачиться в свои праздничные одеяния и отправиться к дамам  де
Берни, дабы пригласить их в гости. Вот как предполагали отпраздновать этот
день. Хотелось бы, чтобы вы  по  крайней  мере  ощутили  его  аромат:  наш
семейный острослов принцесса Лоретта направила  послание  в  прозе  кузену
Саламбье, прося его превратить  букет  искусственных  цветов  в  угощение;
вышеупомянутый родственник  должен  был  привезти  свежеиспеченную  бриошь
прямо от знаменитого  Карпантье,  савойский  бисквит  и  жареные  лионские
каштаны; кроме того, он должен был прихватить с собой нескольких танцующих
пастушков...
   Таким образом, прекрасные принцессы уже заранее радовались  возможности
поплясать; к сожалению, план этот лопнул, как мыльный пузырь.
   Так или иначе, но торжественное празднество не  состоялось,  ибо  кузен
Саламбье, играющий видную роль при дворе, находился в это время в Эльбефе,
где расположены его суконные фабрики. И  радостный  день  прошел  в  кругу
семьи; после обеда принцесса Лоранса ненадолго удалилась;  спустившись  по
очень крутой лесенке в погреб,  она  принесла  оттуда  остаток  бордоского
вина. Так что за десертом все пили здоровье августейшей королевы...
   Господин де Сюрвиль приходит каждый вечер; этот молодой вельможа  ведет
себя безупречно; по словам королевы, он ни капельки не думает о принцессах
(тем хуже, ибо Сюрвиль весьма поэтичный юноша); он -  отличная  партия,  и
такой брак послужил бы на благо Франции".

   А вот образчик слога самого Оноре:

   "В нашем квартале, в доме номер девять по  улице  Ледигьер,  на  шестом
этаже, вспыхнул пожар: он возник в голове некоего молодого  человека.  Уже
полтора месяца пожарные  выбиваются  из  сил,  однако  потушить  пламя  не
удается. Юноша охвачен страстью к прекрасной даме, с которой  он  даже  не
знаком. Ее имя - Слава.
   Ныне я понимаю, что не богатство составляет  счастье  человека,  уверяю
тебя, что те три года, которые я  проведу  (здесь),  будут  для  меня  всю
остальную жизнь источником радостных воспоминаний. Ложиться  спать,  когда
заблагорассудится, жить, как тебе вздумается, работать  над  тем,  к  чему
есть склонность, а когда не хочется, вовсе ничего  не  делать,  не  ломать
голову над будущим, встречаться только с  умными  людьми  (в  их  число  я
включаю дядюшку Даблена) и покидать их, когда они  тебе  наскучат,  видеть
глупцов  только  мимоходом  и  поспешно  уходить,  завидя  их;   думая   о
Вильпаризи, вспоминать только  хорошее;  иметь  своей  возлюбленной  Новую
Элоизу, своим другом - Лафонтена, своим судьей - Буало, своим  образцом  -
Расина и местом для прогулок - кладбище Пер-Лашез... Ах, если бы это могло
длиться вечно!"

   Контуры "Кромвеля" начинали с грехом пополам вырисовываться.  Полный  и
подробный план трагедии был послан Лоре в ноябре 1819 года.

   "Проникнитесь почтением, мадемуазель: к вам  обращается  Софокл.  Милая
сестра,  по  тем  маленьким,  очаровательным,  забавным  планам,   которые
рождаются в твоей  маленькой,  очаровательной,  забавной  головке,  можешь
судить сама, какого труда требуют театральные сочинения,  где  обязательно
соблюдать три единства, где недопустимо неправдоподобие и так далее и тому
подобное... Если тебя осенят какие-нибудь счастливые мысли, сообщи их мне.
Но пусть они будут прекрасны, мне нужно только возвышенное. Я хочу,  чтобы
моя траг(едия) сделалась настольной  книгой  королей  и  народов,  я  хочу
начать с шедевра или же свернуть себе шею".

   Младшая сестра Лоранса быстро  росла,  она  жаловалась  на  слабость  и
сильно похудела.  Теперь  в  ней  нельзя  было  узнать  прежнюю  толстушку
Лорансо. "Королева" повезла  дочку  в  Париж,  и  там  чудотворный  доктор
Жан-Батист  Наккар  "поставил  ее  на  ноги".  Лоранса  продолжала   вести
"придворный дневник".

   "Принцесса Лора по-прежнему прелестна, мила, весела и нежна, как ангел:
мы  очень  любим  друг  друга...  Я  ее  боготворю;  она  была  рождена  в
счастливейший день; природа создала ее сердце совершенным. Я хочу  избрать
ее образцом для себя. Хочу во всем на нее походить, чего  бы  мне  это  ни
стоило...
   Господин  де  Сюрвиль  по-прежнему  бывает  в  доме;  он  очень   умен,
рассудителен  и  положительно  совсем  не  думает  о  нас.  Он  не  желает
обзавестись властелином;  он  провозглашает:  "Да  здравствует  свобода!",
разумея под этим холостяцкую жизнь".

   Между тем Оноре, кутавшийся в свой  старый  каррик  и  натягивавший  на
голову "дантову шапочку", дрожал от стужи у себя в конуре и мечтал  купить
какое-нибудь старое кресло, которое  по  крайней  мере  уберегало  бы  его
"спину от холода, а зад от  геморроя".  Работа  подвигалась  медленно:  "Я
написал  стихотворный  монолог  в  духе  Шаплена,  и  стихи  казались  мне
великолепными. Но, прочитав их внимательно, я обнаружил, что они почти все
не удались. Какая досада!" В начале декабря госпожа Бальзак  поднялась  по
крутой и грязной лестнице дома на улице Ледигьер. Она была сражена.

   "Тот, на кого я так надеялась, тот, кто должен был  упрочить  положение
нашей семьи, за несколько лет растерял большую  часть  сокровищ,  которыми
его щедро наградила природа; и все потому, что меня не послушались!"

   Оноре уже мог бы продвигаться по пути успеха, пожалуй, мог бы  добиться
вожделенной должности старшего клерка, а он вместо этого бредит театром, с
языка у него не сходят имена актрис. Он наказан,  и  поделом!  -  твердила
мать. Все старшие клерки уверенно идут к  благосостоянию,  в  будущем  они
могут стать министрами, генералами. А Оноре, гораздо более способный,  чем
они, сидит на хлебе  и  молоке,  ютится  в  какой-то  конуре,  где  вместо
приличной мебели - продавленный стул, колченогий стол да жалкая койка. Вот
достойные плоды его упрямства.
   Между тем "Кромвель" потихоньку продвигался, но,  увы,  не  без  помощи
больших порций кофе.  Пьеса  была  откровенным  подражанием  произведениям
римских классиков и трагедиям Корнеля и  Расина.  Так,  например,  Бальзак
записывал: "Для гневного, обличительного монолога,  которым  заканчивается
пятое действие, надо перечесть монолог Дидоны у Вергилия и монолог Камиллы
у Корнеля". Чтение это  оставило  слишком  явственные  следы.  По  примеру
Камиллы, проклинавшей Рим, королева Генриетта проклинает Англию:

   Ты ненавистен мне, коварный Альбион!..
   Измена зреет тут, грозит со всех сторон!
   Отныне, Франция, к тебе мое моленье:
   Тебе вручаю я свой трон, детей и мщенье!..
   Пусть мститель из глубин моей страны встает,
   Пусть беспощадно спесь он с англичан собьет,
   Пусть ненависть моя его удар направит,
   От Карфагена пусть он новый Рим избавит!

   Боссюэ, Священное  писание  и  Оноре  вместе  участвовали  в  сочинении
следующего стиха: "Учитесь, короли, как  миром  управлять!"  Необыкновенно
благородный Карл I  был  списан  с  императора  Августа,  изображенного  в
"Цинне". Словом, трагедия эта была  плодом  труда  ритора,  малоодаренного
стихотворца, но человека достаточно образованного, который упорно трудился
над неблагодарным материалом. Но каков бы  ни  был  рожденный  в  мансарде
"Кромвель", он привел в восторг почтенную матушку. Ее  самолюбию  льстило,
что она произвела на свет автора пятиактной трагедии в стихах, пусть  даже
скучной. В январе 1820 года Лора писала брату: "Мама довольна тобой,  твои
труды ее восхищают". Госпожа Бальзак была восхищена до такой степени,  что
сама вызвалась переписать набело рукопись "Кромвеля" - у нее был  красивый
почерк.
   Чтобы  немного  отдохнуть  после  изнурительной  работы,  Оноре   решил
провести несколько дней в Лиль-Адане,  в  чудесной  долине  Уазы,  в  доме
старинного друга своего  отца  Луи-Филиппа  де  Вилле-ла-Фэ.  Господин  де
Вилле, каноник, не страдавший религиозным фанатизмом, с 1782 по  1790  год
исправлял выгодную должность дворцового капеллана у графа  д'Артуа.  После
Революции он сложил с себя сан и  вернулся  к  мирской  жизни;  собственно
говоря, он никогда от нее  не  отказывался.  Он  всегда  был  волокитой  и
доживал свои дни под одной крышей со своей давней  приятельницей,  которая
"вела дом"; то была Эме Ама де ла План, вдова некоего господина  де  Нюси.
Вилле "постоянно выказывал дамам  весьма  галантные  знаки  внимания".  Он
любил  юного  Оноре  и  обычно  с  удовольствием  принимал  его  у   себя.
Привязанность эта была взаимной. В ту пору, когда Бальзак жил в  мансарде,
он писал сестре Лоре:

   "Я испытываю сильные угрызения совести из-за того, что мы  не  доверили
господину де Вилле нашу тайну, ведь он так ко мне расположен; к тому же он
не знает никого, кому мог бы нас невольно выдать; как  всякий  мужчина,  у
которого было много  любовных  приключений,  он  не  болтлив;  а  ты  сама
понимаешь, что после зимы, которую я проведу в изнурительных  трудах,  мне
потребуется с наступлением хорошей погоды отдохнуть хотя бы две недели. Ты
знаешь, что Лиль-Адан для меня рай земной,  он  оказывает  на  меня  самое
благотворное воздействие. Не подумай только, что мне просто  надоело  жить
впроголодь, нет, я счастлив, как никогда.  Но  ведь  славный  господин  де
Вилле так меня любит. Напиши же ему, что и я люблю  его  по-прежнему.  Ну,
там видно будет".

   Влияние,  которое  бывший  священник  де  Вилле  оказывал  на  молодого
Бальзака, расшатывало веру, да и добродетель юноши. Разумеется, старик был
достаточно тактичен и не хулил религию, которой был  стольким  обязан.  Но
его  любовные  похождения  сами  по   себе   "доказывали   относительность
нравственных устоев".
   Отец  предложил  Оноре  на  обратном  пути  из  Лиль-Адана  заехать   в
Вильпаризи. У них соберутся несколько друзей, и молодой автор  прочтет  им
свою трагедию.  Бальзак  предвкушал  триумф  и  настаивал  на  присутствии
дядюшки Даблена, который в свое время объявил, что из Оноре ничего,  кроме
письмоводителя, не выйдет. Сестра Лора вспоминала:

   "Друзья собрались, и торжественное испытание началось. Энтузиазм  чтеца
мало-помалу угасает: он замечает, что труд его не оказывает на  слушателей
ожидаемого впечатления; на лицах окружающих  -  холодное  равнодушие  либо
недоумение".

   Едва  дождавшись  конца  чтения,  дядюшка  Даблен,  торговец  скобяными
товарами с замашками дунайского крестьянина, с присущей ему резкостью, без
обиняков  высказы