не веры, цепляется за  доску,  борется
изо всех сил, как и подобает человеку, и он  тоже  спасен.  "На  этот  раз
пусть будет так, - говорит ему Незнакомец, - но впредь поостерегись, а  не
то послужишь слишком дурным примером".
   Должен ли человек исполниться  смиренной  веры?  Бальзак  прибавляет  к
легенде еще один аллегорический образ: Церковь. Он грезит  в  кафедральном
соборе, воздвигнутом  в  память  чудесного  спасения  тонущих,  как  вдруг
какая-то высохшая старуха берет его за руку и кричит: "Защити меня, защити
меня!" Она увлекает его в какую-то комнату, обтянутую изодранной  обивкой,
где лежат старые покровы, позолоченная медная  утварь.  "Я  хочу  навсегда
даровать тебе счастье, - говорит она, - ибо ты мой сын!"  И  тогда  сквозь
морщинистый лик ужасной старухи проступают черты юной женщины,  прекрасной
и прямодушной, какой она была когда-то.  "Ага,  теперь  я  тебя  узнаю,  -
говорит он. - Несчастная, зачем ты стала блудницей?.. Оскорбляя  человека,
радуясь  при  виде  того,  до  чего  может  дойти  людская  глупость,   ты
приказывала своим возлюбленным ползать на четвереньках, отдавать тебе свое
имущество, сокровища,  даже  собственных  жен...  Ты  без  всякой  причины
погубила миллионы людей, понуждая их устремляться с Запада на  Восток.  Ты
сошла с высот мысли, чтобы  усесться  рядом  с  королями...  Ты  требовала
крови, будучи уверена, что получишь ее...  Зачем  ты  живешь?..  Где  твои
сокровища?.. Что хорошего ты совершила?"
   При этом вопросе  старуха  распрямляется,  начинает  расти  на  глазах,
светящееся облако окутывает ее; затем она вновь  появляется,  белоликая  и
молодая, в одеянии из льняного полотна. "Взирай  и  веруй!"  -  произносит
она. И тогда его взору предстают тысячи храмов, он  любуется  их  каменной
резьбою; в ушах его звучат чудесные мелодии. Миллионы людей устремляются в
эти храмы, спасая творения литературы и искусства, помогая беднякам. Потом
ослепительный  свет  меркнет,  и  юная  красавица  вновь  превращается   в
отталкивающую старуху, рубище ее похоже на саван. "Веры больше нет!"  -  с
горечью говорит она. И Бальзак  заключает:  "Я  увидел,  что  кафедральный
собор окутался тьмою, как человек, завернувшийся в плащ. Верить, - подумал
я, - значит жить! Я недавно наблюдал погребальный  кортеж  монархии,  надо
защитить церковь!"
   Последнюю фразу писатель прибавит только в 1845 году,  при  переиздании
новеллы. Но под произведением стоит дата: "февраль  1831  года",  и  этого
достаточно, чтобы понять, что представлял собою в  ту  пору  католицизм  и
монархизм Бальзака. Он увидел, как на корабле, увозившем вместе с Карлом X
церковь и монархию, "исчезали также в тумане и одетые в траур  искусства".
И все-таки, жалея об уходящем в изгнание старом  короле,  он  отдает  дань
уважения республиканцам; Арман Каррель  станет  одним  из  его  героев,  и
Бальзак придаст позднее прекрасные черты Карреля образу  Мишеля  Кретьена.
Истинное величие (а оно всегда живо в Бальзаке)  проявляется  в  том,  что
человек признает и почитает  также  величие  своих  противников.  Впрочем,
разве у него были противники? Ведь его гений  состоит  в  том,  чтобы  все
понимать. В этом сила романиста, и в этом же слабость человека действия.



XIII. СУМАСБРОДСТВА И ЗАТВОРНИЧЕСТВО

   Мое будущее, - сказал он себе, - зависит
   от женщины, принадлежащей к этому обществу.
   Бальзак

   Тысяча восемьсот тридцать первый год, принесший  Бальзаку  литературный
успех, казалось бы, должен был принести  ему  и  финансовое  благополучие.
Писатель получил 1125 франков за "Шагреневую кожу", 3750 франков за "Сцены
частной жизни",  5250  франков  за  "Философские  повести  и  рассказы"  и
"Озорные рассказы", 4166 франков за статьи в журналах и газетах,  то  есть
всего 14291 франк - гораздо больше, чем нужно  холостяку,  чтобы  жить  на
широкую ногу. Между тем его долги возросли еще на 6000  франков.  К  концу
года их общая сумма составляет 15000 франков  (не  считая  45000  франков,
которые он задолжал матери). Почему так произошло?
   Потому что он  совершенно  не  умеет  противостоять  соблазнам.  Долгое
воздержание  рождает  стремление  к  излишествам.   Подобно   Рафаэлю   де
Валантену, Бальзак многие годы мечтал о пышных пирах, об экипаже с  мягким
сиденьем, о великолепных лошадях. Теперь он хочет превратить эти  грезы  в
действительность. Счета за шампанское и  различные  яства  от  ресторатора
растут с  головокружительной  быстротою;  под  влиянием  Эжена  Сю  и  его
приятелей  Бальзак  становится  не  то  чтобы  денди,  ибо  его  отвращают
"благоглупости, которые англичане  совершают  у  себя  с  торжественным  и
хладнокровным видом", но "человеком, следующим моде". Портной Бюиссон сшил
ему нового платья на 631 франк: Оноре заказал ему три  белых  халата  -  в
этом  свободном  одеянии,  напоминавшем   монашескую   сутану,   писатель,
опоясавшись золотым шнуром с кистями на конце, работал.  Своего  издателя,
Юрбена Канеля, он просит прислать  в  уплату  за  новеллу  двенадцать  пар
лайковых перчаток лимонного цвета (ох уж эти  светло-желтые  перчатки,  он
ими просто бредит!) и пару перчаток из оленьей кожи. Счета  книгопродавцев
и самых прославленных переплетчиков не менее разорительны.
   Затем в сентябре 1831  года  он  совершает  последнее  безрассудство  -
покупает лошадь, кабриолет,  фиолетовую  полость  с  вензелем  и  короной,
вышитыми козьей шерстью; месяц спустя он приобретает  вторую  лошадь.  Для
ухода за ними нужен слуга, грум, или, как в ту пору выражались, "тигр"; на
эту должность Бальзак нанимает миниатюрного Леклерка, для которого Бюиссон
сошьет голубую ливрею, зеленую американскую куртку с красными  рукавами  и
тиковые панталоны в мелкую полоску. В таком  экипаже  можно  поехать  и  в
Оперу, и к Итальянцам - словом, достойно выглядеть рядом с Латур-Мезрэ или
Эженом Сю.
   Латур-Мезрэ играет в ту пору довольно видную  роль  в  жизни  Бальзака.
Этот  король  парижской  моды,  с  которым  Оноре   дружит,   одновременно
становится для  писателя  прототипом  его  персонажей.  Сын  нотариуса  из
Аржантана, Латур-Мезрэ  воспитывался  вместе  с  Эмилем  де  Жирарденом  в
коллеже этого городка; он принимал деятельное участие в изданиях школьного
товарища, ставшего магнатом прессы, - в журналах "Волер", "Мода". Высокий,
с обрамлявшей лицо бородкой и непокорной прядью темных волос,  язвительный
и надменный, провинциал  Латур-Мезрэ  покорил  Париж.  Этот  светский  лев
смотрел на парижские бульвары, как на свою империю, на кафе Тортони -  как
на таверну дьявола, на Оперу - как на гарем. Здесь он  вместе  с  друзьями
занимал ложу-бенуар возле самой сцены; ее позднее окрестили  "инфернальной
ложей". У Бальзака также одно время было  там  свое  место,  но  затем  он
перестал вносить долю, хотя приятели потребовали от него уплатить  деньги,
прислав дерзкое письмо, адресованное "Господину де Бальзаку д'Антраг де ла
Гренадьер". Каждый день Латур-Мезрэ украшал  петлицу  своего  фрака  белой
камелией. Это стоило недешево, и  благодаря  цене  цветка  и  неизменности
привычки камелия в петлице стала "отличительным признаком светского льва".
Маниакальные пристрастия приносят известность скорее, нежели добродетели и
талант.
   От Латур-Мезрэ неотделима знаменитая чета Жирарденов. Всесильный  Эмиль
женился в 1831 году на дочери Софи Гэ. Его жена Дельфина в девические годы
была златокудрой и смеющейся  музой  юных  романтиков.  Став  госпожой  де
Жирарден, она полновластно царила в небольшом кружке;  быть  принятым  там
после спектакля в Итальянской опере или перед балом  считалось  не  только
удовольствием, но и честью; в гостиной,  обтянутой  зеленоватым  шерстяным
штофом, собирались Ламартин, Гюго, Сю, Дюма и  любимец  Дельфины  Бальзак.
"О, до чего забавен был вчера Бальзак!" - говорила она Латур-Мезрэ, и  тот
слегка  завидовал.  Бальзак,  уже  завоевавший  популярность  у   читающей
публики, молодой писатель и талантливый журналист, придавал немало  блеска
газетам и журналам Жирардена.
   Вскоре нашему новоявленному маркизу Карабасу жилище  на  улице  Кассини
показалось слишком тесным. Он снял во флигеле  еще  один  этаж.  Отсюда  -
очередные счета от маляра, декоратора и, естественно, опять мебель, ковры.
Главным образом ковры - пушистые, мягкие,  разорительные.  Экая  важность!
Ведь ветер-то дует в корму. Жирарден писал Бальзаку:  "Мы  отправляемся  к
издателю, который своим состоянием обязан вам". И все  же  те,  кто  любит
Оноре, обеспокоены его долгами - старыми и новыми - и  рассеянным  образом
жизни, который он  ведет.  Преданная  сестра  Лора  Сюрвиль  посылает  ему
немного денег,  но  при  этом  восклицает:  "Берегись!"  И  просит:  "Будь
благоразумен!" Зюльма Карро, живущая, точно в  изгнании,  при  Ангулемском
пороховом заводе, сожалеет, что человек столь выдающегося ума вращается  в
свете, который, по ее мнению, недостоин его.

   Зюльма Карро - Бальзаку, 8 ноября 1831 года:
   "Прошло уже и 20 августа, и 20 сентября, а затем и 20  октября;  я  все
ждала вас, но тщетно: ни одного слова, ни  одного  свидетельства,  что  вы
помните меня! Нехорошо это, Оноре. Я  была  сильно  огорчена,  хотя  и  не
отнесла еще вас к числу тех друзей, которых мы уже  не  решаемся  называть
друзьями с той поры, как покинули Политехническое училище. Одно  только  и
смягчило для меня горечь столь полного забвения:  я  приписываю  его  лишь
новым успехам, которых вы, без  сомнения,  за  это  время  добились...  Вы
по-прежнему можете рассчитывать на меня,  когда  почувствуете  потребность
излить душу. Карро говорит, что вы просто боитесь набраться провинциальной
вульгарности; но, дорогой Оноре, если в Париже вы можете  вести  привычный
для  вас  изысканный  образ  жизни,   находите   ли   вы   там   настоящую
привязанность, которую всегда встретите у нас, во Фрапеле?..
   Посвятив себя  описанию  чувств  вымышленных  персонажей,  вы  поневоле
пренебрегаете не менее ценным сокровищем  -  собственными  чувствами.  Вот
почему я остерегусь прибавить к бремени, и без того  слишком  тяжкому,  те
требования, о которых говорю; я не хочу и никогда  не  хотела  той  нежной
дружбы, какую вы предлагаете  женщинам...  Я  притязаю  на  чувства  более
возвышенные. Да, Оноре, вы должны уважать меня в такой степени, чтобы, так
сказать, держать в резерве; и если какая-либо несбывшаяся надежда  омрачит
вашу радость, если разочарование ранит ваше  сердце,  тогда  вы  призовете
меня и увидите, что я достойным образом отвечу на ваш зов".

   Славный доктор Наккар время от времени дает Оноре  в  долг  без  отдачи
четыреста или пятьсот франков и при этом пишет ему: "Продолжайте свой путь
к величию - во славу родины и на  радость  друзьям".  К  концу  1831  года
Бальзак потратил раза в три больше, чем за предыдущий год. Зато он и пожил
в свое удовольствие. Каким счастливым, должно быть,  чувствовал  себя  тот
самый молодой человек, который совсем еще недавно был никому не  известен,
беден и с высоты кладбища Пер-Лашез бросал вызов Парижу, а теперь сидел  в
кафе Тортони  за  одним  столиком  с  прославленными  парижанами,  модными
писателями и красивыми куртизанками вроде Олимпии Пелисье!  Он  знал,  что
его пылкое остроумие ценят.

   Олимпия Пелисье - Бальзаку, 2 января 1832 года:
   "Могу ли я рассчитывать на вас в следующий  понедельник,  9  января?  У
меня будет обедать Россини. Не правда  ли,  приятно  начать  год  в  таком
обществе? Вот почему я особенно надеюсь на ваше любезное  согласие.  После
отдыха вы, верно, будете в ударе".

   А вот еще одно письмо, присланное ему несколько месяцев спустя.

   Дельфина де Жирарден - Бальзаку, 9 мая 1832 года:
   "Мы  вас  целый  век  не  видели.  Приходите  к  нам  завтра   вечером,
расскажете, что у вас новенького.  Вас  будет  ждать  страстный  поклонник
последней вашей книги и добрые друзья, которые не могут простить,  что  вы
их забываете... До завтра, хорошо?"

   Без сомнения, за кулисами этой бесподобной жизни таилась тревога  из-за
неоплаченных счетов, страх перед судебными приставами, бедствующие родные,
но чем больше у человека забот, тем больше он хочет  забыться.  В  глубине
души этот уже известный писатель все еще оставался неунывающим мальчишкой.
Он наслаждался внешними признаками триумфа, этим пиршеством ума и  чувств.
Он так жаждал славы, что теперь упивался своим успехом; бедность была  для
него  столь  мучительна,  что  он  просто  смаковал  роскошь,  пусть  даже
приобретенную в долг. Бальзак играл сейчас новую роль - роль  триумфатора.
А когда дела его начинали идти из рук вон плохо, он покидал сцену и вручал
бразды  правления  матери;  охая  и  жалуясь,   она   все   же   проявляла
самоотверженность и наводила кое-какой порядок в доме сына. Для самого  же
Оноре наступала пора затворничества: он находил приют либо в  Булоньере  у
госпожи де Берни, либо в Саше у Жана де Маргонна, либо в Ангулеме у Зюльмы
Карро - здесь он чувствовал себя в безопасности от кредиторов и писал  Для
вечности.
   Бальзаку, этому раблезианцу, была несвойственна  показная  добродетель,
но он считал, что  писатель,  насколько  это  возможно,  должен  соблюдать
целомудрие. Человек,  избегающий  плотских  наслаждений,  сохраняет  силы,
мысли его становятся более возвышенными. Тем не менее у  него  по-прежнему
были  две  любовницы.  Лора  де  Берни  все  еще  для  него  Dilecta:  эта
незаменимая помощница при чтении корректур, как всегда,  была  ласковой  и
любящей. Герцогиня д'Абрантес дорожила им потому,  что  он  помогал  ей  в
литературных занятиях, и потому, что он развлекал ее. Кроме того,  Бальзак
получал множество писем от незнакомых читательниц его романов.  В  октябре
1831  года  пришло  очередное  письмо;  оно  было  подписано   вымышленным
английским именем и поразило его. Письмо было адресовано: Париж, господину
Бальзаку. Почта каким-то чудом разыскала Бальзака сперва на улице Кассини,
а затем в Саше. Таинственная корреспондентка упрекала писателя  за  цинизм
"Физиологии брака" и за его несправедливые суждения о женщинах. В ответном
письме Бальзак благодарил ее; он говорил: "Ваши укоры косвенно льстят мне,
ибо  они  свидетельствуют  о  сильном  впечатлении,  произведенном   моими
книгами".

   "Для женщины, уже изведавшей жизненные бури, смысл моей  книги  в  том,
что вину за все прегрешения, совершенные женами, я полностью  возлагаю  на
их мужей. Это  безоговорочное  отпущение  грехов.  Не  думайте,  что  ваше
письмо, где  так  много  трогательных  жалоб,  естественных  для  женского
сердца,  оставляет  меня   равнодушным;   симпатия,   возникшая   в   душе
читательницы, живущей так далеко от меня, - истинное  сокровище,  все  мое
богатство, она дарует мне самые чистые радости".

   Тронутая столь щедрым  посланием  (четыре  страницы  большого  формата,
написанные таким занятым человеком,  -  немалая  честь!),  корреспондентка
открыла  свое  настоящее  имя.  То  была  маркиза  де  Кастри,  урожденная
Клэр-Клеманс-Анриетта  де  Майе;  она  принадлежала  к  самой   изысканной
аристократии Сен-Жерменского  предместья.  Жизнь  этой  женщины  могла  бы
послужить сюжетом для романа. Ее брак с маркизом  (впоследствии  герцогом)
де Кастри был несчастливым;  в  1822  году  она  повстречала  Виктора  фон
Меттерниха, сына австрийского канцлера, очаровательного и  хрупкого  юношу
романтического склада. Маркиза де Кастри обожала его. Расставшись с мужем,
она стала жить с Виктором, и от этой связи в 1827 году у нее  родился  сын
Роже. По просьбе канцлера, деда мальчика,  австрийский  император  даровал
дворянство  этому  незаконнорожденному  ребенку,   ставшему   впоследствии
бароном фон Альденбургом.
   Вскоре маркиза де Кастри упала  с  лошади  и  серьезно  повредила  себе
позвоночник, она на всю жизнь осталась  почти  калекой.  В  1829  году  ее
возлюбленный, Виктор фон Меттерних, умер  от  чахотки.  Разбитая  телом  и
душою, осуждаемая светом, который не желал простить ей скандальной  связи,
Анриетта жила то в замке Лормуа у своего отца герцога де Майе, то в  замке
Кевийон у своего дяди герцога Фиц-Джеймса. Фиц-Джеймс,  знатный  вельможа,
состоявший  в  родстве  с  династией  Стюартов  (в  Англии  частица  "Фиц"
указывает на то, что ее  обладатель  -  незаконнорожденный  потомок  члена
королевского дома), встречал Бальзака у Олимпии Пелисье. Так  что  маркиза
знала, какому человеку она адресует свое послание.
   Во втором письме она пригласила Бальзака нанести ей визит.  Он  выразил
глубокую признательность за этот знак доверия.

   Бальзак - маркизе де Кастри, 28 февраля 1832 года:
   "В жизни редко встречаешь благородное сердце и подлинную дружбу; я же в
особенности не избалован искренним отношением людей, на поддержку  которых
мог бы опереться, и принимаю ваше великодушное  предложение,  хотя  боюсь,
что много потеряю в ваших глазах при личном знакомстве. Не будь я по горло
занят срочной  работой,  я  поспешил  бы  выразить  вам  свое  глубочайшее
уважение с той сердечной откровенностью, какая  вам  так  дорога;  однако,
хотя я давно уже веду упорную борьбу против невзгод,  которыми  порядочный
человек может только гордиться, мне надо сделать  еще  немного  усилий,  и
лишь тогда я завоюю право на несколько  свободных  часов,  когда  не  буду
чувствовать себя ни литератором, ни художником, а смогу быть самим  собою;
эти-то часы, если позволите, я хочу посвятить вам".

   Вожделенный час наступил, и Бальзак был  просто  потрясен  встречей.  В
пору своего злополучного замужества маркиза де Кастри была так свежа,  так
хороша собой, ее рыжие волосы так оттеняли белоснежный  лоб,  что,  "когда
эта двадцатилетняя красавица в  ярко-красном  платье,  открывавшем  плечи,
достойные  кисти  Тициана,  переступала  порог  гостиной,  она   буквально
затмевала сияние многочисленных свечей", - вспоминает Филарет Шаль. В 1832
году маркизе, по ее словам, было тридцать  пять  лет,  после  злосчастного
падения с лошади она с трудом передвигалась, но все еще сохраняла  красоту
и очарование. А потом, как приятно  было  въехать  во  двор  великолепного
особняка на улице Гренель-Сен-Жермен, восседая с хлыстом в  руке  в  новом
кабриолете, на запятках которого пристроился грум в яркой ливрее!  Тем  не
менее после первого визита Бальзак как будто бы пошел на попятный: "Как ни
сладостно сочувствие женщины, оно ранит еще больше,  чем  насмешка;  когда
порыв души и воображение сливаются воедино, это может  далеко  завести.  А
так  мне  удастся  сохранить  о  вас  воспоминание,  исполненное  чарующей
прелести".
   Было ли это тонко обдуманным кокетством писателя? Так или иначе, но  он
опять появился  у  своей  новой  приятельницы  и  преподнес  ей  несколько
рукописей: "Мировая сделка" ("Полковник Шабер"), "Поручение" и "Свидание".

   Бальзак - маркизе де Кастри, между мартом и маем 1832 года:
   "Но довольно о моих литературных делах. Теперь,  пожалуйста,  позвольте
выразить вам свою признательность, глубокую признательность  за  те  часы,
которые вы мне посвятили. Они навсегда запечатлелись в  моей  памяти,  как
дотоле незнакомые стихи, как  мечты,  что  рождаются  в  минуты  небесного
блаженства или те минуты, когда слушаешь прекрасную музыку.  Я  бы  сказал
вам, что начинаю страшиться столь  сладостных  и  пленительных  мгновений,
если бы вы, как мне кажется, не стали выше таких  банальных  комплиментов;
вам  нельзя  льстить,  а  нужно  говорить  только  правду,  это  и   будет
свидетельство самого почтительного уважения".

   Он уже лелеет безрассудные надежды. Стать  любовником  одной  из  самых
недоступных аристократок - какая победа! "Одержимый неистовым чувством,  в
котором тщеславие причудливо перемешивалось с любовью, Бальзак  был  в  ту
пору будто околдован этой женщиной", - пишет Бернар Гийон. Он  никогда  не
понимал любви в бедности. Утонченность и  изысканность  маркизы  приводили
его в восторг. Госпожа де  Кастри,  казалось,  испы