,  настоящей  "цеховой   ремесленной   организацией",   и   над
"маршалами французской  литературы"  (выражение  Бальзака),  над  "людьми,
которые,  -  с  презрением  заявлял   Сент-Бев,   -   обладают   известной
коммерческой жилкой и намереваются эксплуатировать  свое  творчество".  По
правде  сказать,  Сент-Беву  легко  было   пренебрежительно   говорить   о
контрабандных заграничных изданиях, о риске и о чести, ведь он-то  никогда
не подвергался такому риску и не стяжал подобной чести.



XXIX. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ (I)

   "Человеческая комедия" - это
   подражание Богу-Отцу.
   Альбер Тибоде

   Только в 1841 году Бальзаку удалось наконец подписать договор с группой
книгоиздателей (Дюбоше, Фюрн, Этцель  и  Полен)  на  публикацию  всех  его
произведений под таким необычайным названием - "Человеческая комедия".  Он
уже  не  раз  давал  своим  произведениям  объединяющие  их  наименования.
Благодаря этому усиливалось впечатление, которого он хотел достигнуть:  он
как бы воздвигал монументальное сооружение.  Поэтому  и  появились  "Сцены
частной жизни", "Сцены парижской  жизни",  "Сцены  провинциальной  жизни",
"Этюды о нравах", "Философские этюды", которые Бальзак собирался дополнить
"Аналитическими этюдами",  к  сожалению,  оставшимися,  кроме  "Физиологии
брака", лишь в стадии замысла. Классификация была несколько  произвольной,
что доказывает переброска некоторых романов из  одной  рубрики  в  другую.
Одно время Бальзак думал дать своим сочинениям общее название  "Социальные
этюды".  Затем  "Божественная  комедия"  Данте   подсказала   ему   другое
наименование - "Человеческая комедия"; в первый раз оно упоминается в 1839
году в письме к Этцелю.
   Это не было  издательской  уловкой.  Бальзак  стремился  дать  в  своих
многочисленных произведениях полный обзор человеческих типов. Успеет ли он
завершить свой труд? Бальзак этого не знает, но уже то, что существовало к
1841  году,  представляет  собою  организованный  мир,  который,  как  мир
реальный, сам себя порождает - иногда по закону симметрии ("Провинциальная
знаменитость в Париже" внушает автору желание  написать  роман  "Парижская
знаменитость в провинции" - сюжет, который намечен в "Модесте Миньон" и  в
"Провинциальной музе"), иногда  по  закону  сходства  ("Брачный  контракт"
порождает неосуществленный замысел  написать  "Раздел  наследства").  Этот
метод  самооплодотворения  чудесным  образом  увеличивал  творческую  мощь
писателя, Морис  Бардеш  показал,  что  внутренняя  история  "Человеческой
комедии" становится еще яснее, когда исследователь принимает  во  внимание
планы, оставшиеся в записях Бальзака. Роману  "Луи  Ламбер",  где  показан
гениальный человек, которого убила  мощь  собственной  мысли,  должен  был
соответствовать роман "Кретин", в котором отсутствие  способности  мыслить
обеспечивает герою долголетие.
   Шпельбер де Лованжуль опубликовал  названия  пятидесяти  трех  романов,
задуманных и не написанных Бальзаком. Некоторые из них оставили  кое-какие
следы: "Наследники Буаруж", "Знать",  "Дома  призрения  и  народ",  "Среди
ученых", "Театр как он есть", "Жизнь и приключения одной идеи",  "Анатомия
педагогической корпорации". К этому списку надо прибавить сто набросков  в
виде коротких заметок. Когда в мозгу писателя  бурлит  целый  мир,  сюжеты
возникают один за другим, рвутся к жизни. Примеры набросков:  девушка,  не
имеющая состояния, хочет поймать мужа, делая вид, что она очень богата,  а
выходит она за бедняка, прибегнувшего  к  такой  же  хитрости...  Девушка,
обманутая вниманием молодого человека, думает, что он влюблен  в  нее,  но
она ошибается и, убедившись в этом, начинает ненавидеть его,  а  тогда  он
влюбляется в нее... Словом, перед  нами  две  превосходные  сцены  частной
жизни. "Подумать только, сколько в воображении  Бальзака  кишит  названий,
сколько персонажей, вырастающих, словно грибы, сколько сюжетов,  -  право,
тут есть что-то  от  плодовитости,  расточительности  и  равнодушия  самой
природы", - говорит Морис Бардеш. Как грустно, что Бальзак жил  так  мало;
доживи он до семидесяти лет, у нас были бы великолепные романы о  старости
его героев.
   К изданию, венчавшему титанический труд писателя, длившийся десять лет,
Этцель попросил его написать  предисловие.  Измученный  Бальзак  предложил
перепечатать предисловия Давена. Этцель рассердился: "Да мыслимое  ли  это
дело, чтобы полное собрание ваших сочинений, самое большое, на которое еще
никто не осмеливался до сих пор, предстало  перед  публикой  без  краткого
вашего обращения к ней".
   Бальзак уступил и в длинном  "Предисловии"  попытался  рассказать,  как
зародился его план. Впервые мысль об этом колоссальном сооружении возникла
у него в ту пору, когда  он  изучал  труды  Жоффруа  Сент-Илера.  Как  вы,
помните, Бальзака осенила догадка, что существуют не только  зоологические
виды, но и виды социальные. Различия между рабочим, торговцем,  моряком  и
поэтом столь же характерны, как и различия между львом,  ослом,  акулой  и
овцой.
   Но "Человеческая комедия" бесконечно сложнее "комедии животного  мира".
Во-первых, у животных самка принадлежит к тому же зоологическому виду, что
и  самец.  Лев  живет  со  львицей.  В  человеческом  обществе  лев  может
сожительствовать с овцой или с  тигрицей.  Кроме  того,  преобразование  и
усложнение животных видов совершаются лишь в тысячелетние сроки, тогда как
лавочник может в несколько лет стать пэром Франции, а герцог -  опуститься
на самое дно. Наконец, человек, искусно, владеющий своими руками  и  умом,
производит орудия, инструменты, одежду, строит жилища,  которые  "меняются
на каждой ступени цивилизации". Следовательно, натуралист,  изучающий  род
человеческий, должен изображать мужчин, женщин и мир вещей.
   Вальтеру Скотту удалось возвысить роман до уровня истории, но ему  и  в
голову не приходило связать друг с другом свои  произведения.  И  вот  тут
выступает на  сцену  вторая  идея,  озарившая  Бальзака:  написать  полную
историю нравов своего  времени  -  историю,  каждая  глава  которой  будет
романом. Соперничая с актами гражданского состояния, Бальзак пустил в свет
две-три тысячи персонажей и связал их между  собой  узами  их  социального
положения и профессии. Единство всего творения  просто  изумляет,  и  надо
прочесть все целиком, чтобы почувствовать его колдовское действие.
   Только тогда увидишь, как широки пределы этого мира, где свет разума не
меркнет никогда. Энгельс говорил,  что  из  произведений  Бальзака  "узнал
больше...  чем  из  книг  всех  специалистов  -  историков,   экономистов,
статистиков этого периода, вместе взятых" [К.Маркс, Ф.Энгельс.  Соч.,  2-е
изд. т.37.  с.36].  "Человеческая  комедия"  остается  и  Самым  правдивым
изображением извечных  свойств  человеческой  натуры,  и  лучшей  историей
нравов времен Реставрации. Вы все найдете  тут:  дворянство  и  буржуазию,
чиновничество и армию, механизм кредита и механизм  торговли,  транспорта,
прессы, картину жизни судейских, политических и светских кругов. И все это
дано не в виде поверхностных эскизов, но разобрано, разложено и выставлено
для обозрения, как части  гигантского  организма,  ясно  показывающие  его
строение.
   Всезнание автора "Человеческой комедии" охватывает и дома, и города, он
знает все кварталы Парижа. "Ночной Гомер, - говорит о нем Анри Фосийон,  -
он  освещает  адским  пламенем  склепы  и   подземные   галереи   горящего
лихорадочным возбуждением города, где развертывается зловещая эпопея".  Он
проникает в студенческие  кухмистерские,  за  кулисы  театров,  в  будуары
герцогинь,  в  альковы  куртизанок.  Своим  персонажам   он   дает   имена
действительно существовавших в его время поставщиков: Люсьена де  Рюбампре
одевает портной Штаубе, а Шарля Гранде - портной Бюиссон (который  шил  на
самого Бальзака). Ювелирная лавка Фоссена, находившаяся в доме номер 76 по
улице Ришелье, доставляет красивой даме, госпоже Рабурден, модный  убор  -
гроздья винограда из агата. Бальзаку известны  все  круги  провинциального
общества в Ангулеме, в Гавре, в Лиможе, в Алансоне.  Никто  лучше  его  не
понял мелочную и неумолимую вражду,  рождавшуюся  во  всех  этих  городах,
судороги, сотрясавшие их с 1789 по 1830 год. Франция  периода  Реставрации
осталась бы непонятой, если бы  читатель  не  видел,  какими  корнями  она
уходит  в  прошлое.   "Подлинная   жизнь   обусловливается   определенными
причинами". Прием, который применяет  Бальзак  -  появление  повторяющихся
персонажей, - дает его вымышленным фигурам четвертое измерение - время.
   Но описать какое-нибудь общество для  Бальзака  еще  недостаточно.  То,
что, на его взгляд, делает писателя  равным  государственному  деятелю,  а
может быть, и возвышает над ним, - это "определенное мнение о человеческих
делах". Бальзак знает, что он  величайший  из  романистов,  но  не  только
потому, что он дал жизнь такому множеству  персонажей  (можно  представить
себе какого-нибудь  трудолюбивого,  но  малодаровитого  писателя,  который
придумал бы еще больше действующих лиц с различными характерами); он видит
свое величие в том, что сумел воплотить в созданном им  мире  человеческих
существ свою заветную  идею:  показал  могущество  воли,  направленной  на
одну-единственную цель. Воля эта ограничена известными пределами. У наций,
так же как у отдельных людей, есть свой лоскуток шагреневой  кожи.  Народы
можно сделать долговечными, только  умерив  их  жизненный  порыв.  Поэтому
Бальзак высказывается в пользу устойчивых политических режимов и  законов.
"Я пишу при свете двух вечных истин: религии и монархии",  -  говорит  он.
Рассуждая   о   делах   государственных,   он   проявлял   мефистофельскую
язвительность. "В политике честный человек, -  заявляет  он,  -  похож  на
машину, вдруг вздумавшую чувствовать, или  на  лоцмана,  который,  стоя  у
руля, предался бы нежной страсти, - корабль пойдет ко дну". Но Жорж  Санд,
хорошо его знавшая, замечает: "Перед грустной укоризной,  перед  сердечной
тоской все его дьявольское могущество рушилось, уступая место наивности  и
инстинктивной доброте, жившим в глубине его души.  Он  пожимал  вам  руку,
умолкал или переводил разговор на другую тему". Макиавеллизм шел у него от
ума, а великодушие - от сердца.

   ПОЛИТИКА И РЕЛИГИЯ

   Лучшим политическим строем, по мнению  Бальзака,  является  тот  строй,
который порождает наибольшую энергию.  И  он  полагает,  что  максимальное
количество энергии достигается путем сосредоточения  всей  государственной
власти  в  руках  правителя.  Вспомним  вымышленный  им   разговор   между
Екатериной Медичи и Робеспьером. Бальзак приемлет  обоих  этих  ревнителей
государственной пользы; по той же причине он восхищается Наполеоном. Как и
большинство людей его поколения, он был "дитя Аустерлица", и он  не  забыл
свои первые восторги.
   Перечитайте славословие Наполеону во "Втором силуэте женщины". Человек,
"которого изображают со скрещенными на груди  руками  и  который  совершил
столько дел... Кто обладал более  славной,  более  сосредоточенной,  более
разъедающей, более  подавляющей  властью?..  Человек,  который  мог  всего
достичь, потому что  хотел  всего...  То  воплощенный  произвол,  то  сама
справедливость, смотря по  обстоятельствам!  Настоящий  король!"  Вот  вам
чистейший  Бальзак!  Добавьте,  говорит  он,  капельку  произвола,   иначе
справедливость невозможна. Если не можешь защитить свое дело и если законы
предают тебя, дойди до самого короля или же проси помощи у Тринадцати.
   После  революции  1830  года  он,  может  быть,  и  принял  бы   режим,
возглавляемый королем-буржуа, обладай  король  силой.  Но  вот  беда:  "Мы
совершили большую революцию, а власть попала в руки  нескольких  ничтожных
людишек... Наихудшая ошибка Июльской революции в  том,  что  она  не  дала
Луи-Филиппу диктатуры на три месяца для того, чтобы он  мог  укрепить  как
следует права народа и трона".  Если  стремиться  к  благосостоянию  масс,
абсолютизм (то есть наибольшая  возможная  сумма  власти)  -  единственное
средство достигнуть этой  цели.  "То,  что  мы  называем  Представительным
правлением, - пишет Бальзак в своих заметках, - порождает вечные бури... А
ведь основное качество правительства - устойчивость". Через два года после
установления  конституционной  монархии,  на  вялость  и   бездеятельность
которой Бальзак сетовал, он в 1832 году стал близок к  легитимизму  не  из
чувствительной преданности, как Шатобриан, не из светского тщеславия,  как
это полагала бдительная Зюльма Карро, а потому, что, по  мнению  Бальзака,
абсолютизм законного короля будет принят лучше.
   Позднее эти политические взгляды Бальзака возмущали Флобера и Золя. "Он
был  католиком,  легитимистом,  собственником...  Этакий  великанище,   но
второго сорта". Бальзака отнести ко второму сорту!  Какое  безумие!  Ален,
больше республиканец,  чем  Флобер,  лучше  понимал  политические  взгляды
Бальзака. Говорили: "Бальзак поддерживает трон и алтарь, не веря ни в  то,
ни в  другое".  Сказано  правильно,  если  понимать  слово  "верования"  в
отвлеченном смысле, и ошибочно, если речь идет о практическом их значении.
Бальзак отстаивает традиции, семью, монархию потому, что они существуют, и
потому,  что  они  сохраняют  энергию  наций.  То  и  дело  менять   главу
государства, переносить в практическую деятельность текучесть мысли -  это
значило  в  его  глазах  ослаблять  государство.  Бальзаку  казалось,  что
прочность уже сама по себе является благом. Это может с одинаковым успехом
привести нас и к диктатуре народа, и к  легитимизму,  к  Наполеону  или  к
Марату и к Людовику XIV. Единственная ошибка Наполеона состоит в том,  что
он не сумел упрочить свою власть. Подлинный монарх может прийти и снизу  и
сверху. Бальзаку ненавистно непрочное правление  посредственностей.  Порой
он мечтал о коллективной  диктатуре.  "Если  полтора  десятка  талантливых
людей во Франции вступили бы в союз, имея при этом такого  главу,  который
стоил бы Вольтера, то комедия,  именуемая  конституционным  правлением,  в
основе  коей  лежит  непрестанное  возведение  на   престол   какой-нибудь
посредственности,  живо   бы   прекратилась".   Энергия   способствует   и
могуществу, и законности.
   Это не значит, что энергия всегда  должна  исходить  только  из  одного
лагеря. Бальзак понимает Мишеля Кретьена и З.Маркаса так  же  хорошо,  как
графа де Фонтана или Анри де Марсе. Орас  Бьяншон,  один  из  любимых  его
персонажей, говорит о маркизе д'Эспар: "Я ненавижу эту породу людей!  Хоть
бы произошла революция и навсегда избавила нас от них!" Бальзаку и  самому
приходилось испытывать  минуты  подобной  ярости  в  гостиной  маркизы  де
Кастри. Но в нем говорило уязвленное тщеславие, а не подлинная нищета. Его
можно было назвать революционером,  потому  что  он  изображал  прогнившее
общество и пробуждал желание преобразовать его. Однако  он  изображал  это
общество как буржуа и как сын буржуа, мечтающий о том,  чтобы  занять  там
заметное место.
   Итак,  монархия  и  религия...  Какая  же  религия?  В  предисловии   к
"Мистической книге" он отвечает; мистицизм, то  есть  христианство  в  его
чистейшем виде. Он  считает  Апокалипсис  Иоанна  Богослова  аркой  моста,
перекинутого  между  мистицизмом  христианским  и  мистицизмом  индусских,
египетских, иудейских и греческих религий. Это  вероучение  было  передано
через Иакова Беме госпоже Гийон и Фенелону. В XVIII веке приверженцем  его
был Сведенборг - фигура столь  же  колоссальная,  как  и  Иоанн  Богослов,
Моисей и Пифагор; во Франции его апостолом явился Сен-Мартен. Такова  была
религия Луи Ламбера и та, которую защищал Бальзак. В 1832 году в письме  к
Шарлю Нодье он возвратился к философским исканиям своей юности,  когда  он
на двадцатом году жизни читал в своей мансарде Лейбница и Спинозу. К  чему
его привело это чтение? К следующей дилемме: или Бог и материя  существуют
одинаковое время, и тогда Бог не  является  всемогущим,  раз  он  допускал
одновременное  с  ним  существование  силы,  чуждой  ему;   или   же   Бог
предшествовал  всему,  а  значит,  он  извлек  мир  из  собственной  своей
сущности, и, следовательно, ни в человеческом обществе, ни во Вселенной не
может быть зла. "В битвах  Бог  находится,  -  говорит  Беме,  -  в  обоих
сражающихся лагерях и разит самого  себя".  Всякая  схоластика  заходит  в
тупик.
   Тогда... как же тогда быть? Надо склониться к пирронизму или с  любовью
погрузиться в христианство, ни о чем не допытываясь. В юности ум  Бальзака
склонялся к пирронизму. В 1824 году  он  писал:  "У  каждого  своя  мания;
религия - это только самая возвышенная из всех". В 1837 году  он  говорил:
"Я не принадлежу ни к  числу  обращенных,  ни  к  числу  тех,  кого  можно
обратить,  у  меня  нет  никакой  религии".  Он  решил   "погрузиться"   в
христианство. Какого толка? В католичество? Бальзак связан с  католической
церковью воспоминаниями детских лет;  в  защиту  ее  он  писал  прекрасные
рассказы, в "Сельском враче" он восславил ее  цивилизаторскую  силу,  а  в
"Лилии  долины"  -  ее  евангельскую  кротость.   Но   всего   этого   еще
недостаточно,  чтобы  считать  его  правоверным  католиком.  "Католическое
вероисповедание, - говорит он, - это ложь перед самим собой".
   Однако  глазам  писателя,  желавшего  вести  за  собою  людей,  церковь
предстает в качестве хранительницы нравственных и социальных истин.  Чтобы
понять, какую роль этот неверующий отводит религии, надо вспомнить, что за
общество  он  описывает,  какой  свирепый  мир  он  рисует  -   мир,   где
владычествуют деньги, где слабых попирают ногами, зато  осыпают  почестями
преступление, если оно сумело насмеяться  над  правосудием.  "Какою  стала
Франция в 1840 году?  Страной,  целиком  поглощенной  чисто  материальными
интересами, страной, где нет ни патриотизма, ни совести и  где  власть  не
обладает силой..." Торжествующему Злу Бальзак противопоставляет католицизм
как "целостную систему подавления порочных стремлений человека".  В  своих
воззрениях  Бальзак  не  приписывает  христианским  догмам  безоговорочной
ценности, он считает их возвышенными и живительными мифами.  А  что  может
понять человек, если не мифы?  "Нельзя  же  заставить  всю  нацию  изучать
Канта".  Вера  и  привычка  ценнее  для  народа,  чем  занятия  науками  и
рассуждения.
   "Я не забываю, - пишет  Франсуа  Мориак,  -  что  если  Бальзак  и  был
католиком, то из соображений политических и прагматических, подобно всяким
Бональдам и де Мэстрам, а это не самый лучший  способ  веры.  Но  истинное
религиозное настроение прокладывало себе путь в глубинах  его  жизни  я  в
глубинах его творчества... Достаточно перечесть "Луи Ламбера",  "Сельского
врача", чтобы увидеть, что, если Бальзак и далеко зашел в познании  Зла...
он познал  также  и  сущность  Добра..."  Речь  идет  не  только  о  куцем
католицизме, полезном какому-нибудь буржуа из квартала Марэ  для  внушения
своей жене уважения к супружескому долгу и для охраны своей собственности.
В романах, которые должны были дополнить "Человеческую  комедию",  Бальзак
предполагал отвести большое место христианскому милосердию. Спасение  души
должно происходить в тишине  и  в  тайне,  а  милосердие  совершает  явные
чудеса. Добрые дела искупят грехи не только Вероники Граслен, но и доктора
Бенаси.
   Верующего  может  покоробить  снисходительность  в  рассуждениях  этого
защитника веры. Однако, хоть Бальзак и не все принимает, он  относится  ко
многому с уважением. В  прекрасном  рассказе  "Обедня  безбожника"  хирург
Деплен, который не верит ни в Бога, ни в черта, ежегодно заказывает  мессу
за упокой души  своего  благодетеля  -  бедняка  водоноса.  На  удивленные
вопросы  своего  ученика  Бьяншона  Деплен  отвечает:   "Я...   говорю   с
искренностью скептика: "Господи, если есть у тебя обитель,  где  пребывают
после смерти люди правед