нный семейный пансион",  разве  дворец
Тюильри - не семейный пансион, над дверьми которого красуется корона?
   С этого времени в творческом воображении Бальзака живет целое общество;
однако для того, чтобы вдохнуть жизнь в сотворенный им мир,  он  постоянно
вводит туда элементы реального мира - воспоминания,  наблюдения.  Создавая
образ Горио,  бывшего  вермишельщика,  он  подробно  расспрашивал  Маре  -
домовладельца с улицы Кассини, некогда торговавшего мукой; Бальзак  хорошо
знал такие заведения, как  пресловутый  пансион  вдовы  Воке:  то  был  не
какой-нибудь  определенный  семейный  пансион,  а  своеобразный  сплав  из
различных "семейных пансионов для лиц обоего  пола  и  прочая";  само  имя
"Воке" запомнилось ему еще со времен Тура.  Любопытный  штрих  может  дать
представление о том, к каким  неожиданным  находкам  приходит  писатель  в
процессе творчества: отвратительная  госпожа  Воке  произносит  "льипы"  -
совсем так, как Ева Ганская. Бальзака  бесконечно  забавляла  эта  озорная
мысль. Рисуя  Растиньяка,  писатель  наделил  его  некоторыми  (но  только
некоторыми) своими чертами. Растиньяк честолюбив, как и его создатель,  но
это честолюбие совсем иного рода, чем у молодого писателя;  у  Растиньяка,
как и у самого Оноре, две сестры: старшую зовут Лора, и она  отдает  брату
все свои девичьи сбережения; Растиньяк с высоты кладбища Пер-Лашез бросает
вызов Парижу, восклицая: "А теперь кто победит: я или ты?" Такой же  вызов
бросил в свое время столице  творец  Растиньяка,  живший  тогда  на  улице
Ледигьер. Соединение чистоты и честолюбия, характерное для  героя  романа,
было также характерно для молодого Бальзака.
   Что касается Вотрена, то он в значительной мере списан с Видока, но и в
нем можно обнаружить кое-что от самого  автора.  В  двадцать  лет  Бальзак
мечтал о магической власти, которая подчинила бы ему весь мир. Уже  первые
его романы изобилуют пиратами, корсарами, людьми, стоящими вне  закона.  В
1834 году он думает, почти как Вотрен,  "что  люди  пожирают  друг  друга,
точно  пауки  в  банке",  и  что  никто  не  требует  отчета  от  негодяя,
добившегося успеха. "Меня не спросят: "Кто  ты  такой?"  Я  буду  господин
Четыре Миллиона". Бальзак восхищается Ветреном:  "Великое  преступление  -
это порой почти поэма". Однако, как и Растиньяком,  им  владеют  серьезные
сомнения. Если  свет  подобен  джунглям,  то  нужны  законы,  государство,
религия, семья.
   Тема отцовской любви затрагивает в душе Бальзака самые чувствительные и
сокровенные струны. В случае с Горио речь идет об отцовстве по крови. "Моя
жизнь в дочерях, - говорит он. -  Если  им  хорошо,  если  они  счастливы,
нарядно одеты, ходят по коврам, то не все ли равно, из  какого  сукна  мое
платье и где я сплю? Им тепло, тогда и мне не холодно, им весело, тогда  и
мне не скучно". Он смотрит на своих дочерей, как  Бог  на  сотворенный  им
мир: "Только я люблю моих дочерей больше, чем Господь Бог любит  мир,  ибо
мир не так прекрасен, как сам  Бог,  а  мои  дочери  прекраснее  меня".  В
творчестве Бальзака мы не раз встретимся со страстным желанием его  героев
жить более счастливой и наполненной жизнью, как бы перевоплощаясь при этом
в другого  человека.  Без  сомнения,  тема  эта  как-то  связана  с  темой
Прометеева созидания. К услугам писателя целый гарем,  где  живут  все  те
женщины, которыми он  не  мог  обладать;  через  созданных  персонажей  он
вкушает любовь, могущество и славу, подобно тому как Горио вкушал  счастье
через своих дочерей. Как и Горио, Бальзаку надо было сделать  выбор  между
созиданием и жизнью; он убивал себя ради собственных творений, как  бедный
старик - ради своих дочерей.
   Но из всех проблем, затронутых в  романе  "Отец  Горио",  автору  ближе
всего "годы ученичества" Растиньяка. "Настоящий писатель,  создавая  своих
героев, ведет их теми путями, которыми он и сам мог  бы  пойти  в  жизни".
Эжен де Растиньяк приехал в Париж  из  провинции,  веря  в  силу  семейных
привязанностей;  в  столице  он  повсюду  встречает  грязь  и  разложение,
дочерей, отрекающихся от отца, жен, глумящихся  над  мужьями,  жестоких  и
высокомерных любовников. "За то время, пока  он  находился  между  голубым
будуаром графини де Ресто и розовой гостиной госпожи де Босеан, Эжен успел
пройти трехлетний курс парижского права". Родственница Растиньяка, госпожа
де Босеан, гордая и страстная  женщина,  преподает  ему  первый  жизненный
урок: "Чем хладнокровнее вы будете рассчитывать, тем  дальше  вы  пойдете.
Наносите удары беспощадно, и  перед  вами  будут  трепетать.  Смотрите  на
мужчин и женщин, как на почтовых лошадей, гоните, не жалея, пусть мрут  на
каждой станции, и вы достигнете предела  в  осуществлении  своих  желаний.
Запомните, что в свете вы останетесь ничем, если у вас не  будет  женщины,
которая примет в вас участие. И вам необходимо найти такую,  чтобы  в  ней
сочетались красота, молодость, богатство. Если в вас  зародится  подлинное
чувство, спрячьте его, как драгоценность, чтобы никто не подозревал о  его
существовании, иначе вы погибли".
   Грозный Вотрен подтверждает слова виконтессы: "Бьюсь об  заклад:  стоит
вам сделать два шага в Париже, и вы сейчас же натолкнетесь на  дьявольские
махинации... Вот жизнь как она есть. Все это не лучше кухни - вони столько
же, а если хочешь что-нибудь состряпать, пачкай руки... Принципов  нет,  а
есть события; законов нет - есть обстоятельства; человек  высокого  полета
сам применяется к событиям и обстоятельствам, чтобы руководить ими".  Тот,
кто постиг две эти истины, видит, что перед  ним  открыт  путь  к  успеху,
неотделимый от презрения к людям. Растиньяк  проливает  на  могиле  папаши
Горио последнюю чистую юношескую слезу, а  затем,  "бросив  обществу  свой
вызов, он для начала отправился обедать к Дельфине Нусинген".
   Необычность этой книги, оправдывавшая победную песню,  которую  Бальзак
исполнил у Сюрвилей, и превратившая ее действительно в краеугольный камень
будущей эпопеи, заключалась в том, что в ней вновь появились уже  знакомые
читателю  персонажи.  Автору  и  прежде  случалось  заимствовать  имя  или
характер из своих предыдущих книг. Отныне этот прием возводится в систему.
У Бальзака будут свои врачи  (Бьяншон,  Деплен);  свои  сыщики  (Корантен,
Перад); свои адвокаты (Дервиль, Дерош); свои финансисты (Нусинген,  братья
Келлер); свои ростовщики (Гобсек,  Пальма,  Бидо,  по  прозвищу  Жигонне).
Госпожа де Ресто? Она уже знакома нам  по  "Гобсеку".  Растиньяк?  Он  уже
появлялся в "Шагреневой коже", правда, там он был  только  именем,  только
силуэтом; мы еще не раз встретимся с ним на  протяжении  его  карьеры,  он
изменится, и  это  придаст  нарисованной  Бальзаком  картине  развитие  во
времени. Вотрен будет позднее зловещей тенью нависать над судьбою  Люсьена
де Рюбампре, как он прежде нависал  над  судьбою  Растиньяка.  Госпожа  де
Босеан? В романе "Отец Горио" мы  присутствуем  при  ее  сердечной  драме,
объясняющей  события,  описанные  в   "Покинутой   женщине".   Вся   знать
(Листомэры,  Кергаруэты,  Мофриньезы,   Гранлье)   толпится   в   гостиных
виконтессы де Босеан. Отныне мир, созданный воображением  Бальзака,  будет
казаться ему более незыблемым, чем реальный мир, в котором  он  живет;  он
будет рассказывать новости о населяющих его людях, как рассказывают о тех,
кто и в самом деле живет на земле: "А теперь поговорим о вещах  серьезных.
За кого мы выдадим замуж  Евгению  Гранде?"  Или  позднее:  "Знаете,  ведь
Феликс де Ванденес женится на барышне из рода Гранвилей. Это  превосходная
партия".
   Сама  мысль  о  постоянном  возвращении   одних   и   тех   же   героев
представляется довольно  естественной.  Все  крупные  романисты  могли  бы
прибегнуть  к  такому  приему:  ведь  каждый  из  них  вынашивает  в  себе
определенное число персонажей,  которые  дороги  ему,  и,  выводя  их  под
различными именами, писатель как бы создает несколько вариантов  одного  и
того же типа. Для Стендаля Фабрицио дель Донго или Люсьен  Левей  -  идеал
мужчины, на которого он сам хотел бы походить; госпожа де Реналь,  госпожа
де Шатле - идеал женщины, которую он хотел бы любить;  Левен-отец,  маркиз
де ля Моль - идеал умного и циничного старика. Подобно  атому,  и  Бальзак
создал образы своего  рода  двойников  -  Феррагуса  и  Вотрена;  оба  эти
персонажа по воле автора воплощают стремление к могуществу. Затем писатель
посчитал, что Вотрену лучше исчезнуть, а впоследствии появиться вновь, ибо
в жизни такие чудовища редко встречаются. В то же время Бальзаку  придется
чуть не в каждом романе  выводить  на  сцену  группу  честолюбивых  денди,
начиная  с   Анри   де   Марсе   (этого   железного   человека,   ставшего
премьер-министром), Ла Пальферина, Максима де Трай и  кончая  незадачливым
Полем де Манервилем, а также  целый  рой  знатных  кокеток:  герцогиню  де
Ланже, княгиню де Кадиньян, маркизу д'Эспар.
   Понятно, что,  для  того  чтобы  романы,  написанные  до  возникновения
"великого замысла", могли  занять  свое  место  в  задуманной  эпопее,  их
придется слегка переработать, изменить некоторые  имена  и  даты.  Но  как
много они при этом выиграют! Эпизоды, прежде  казавшиеся  незначительными,
теперь будут возвещать важные события в грядущем. Порой  показом  будущего
объясняется настоящее. Но чаще новые романы берут свое начало  в  прошлом.
Из беседы после  ужина  внезапно  всплывает  правда  о  персонаже,  дотоле
окутанном тайной. Все происходит как в жизни, которая открывается  нам  не
сразу, а постепенно выступает из мрака. Мы узнаем о людях по воле  случая,
заглянув ненароком в приотворенную дверь, услышав  неожиданное  признание.
Самый блестящий тому  пример  -  де  Марсе;  читатели  никогда  не  бывают
свидетелями его политической деятельности, а между тем  де  Марсе  слывет,
как  отмечает   Ален,   "единственным   государственным   деятелем   после
Талейрана"; но еще более характерен,  пожалуй,  образ  Ронкероля:  "Это  -
превосходная зарисовка... Его  повсюду  встречают,  но  толком  не  знают;
впрочем, его знают достаточно. Он - один из Тринадцати, и ничего больше".
   Таким образом, возникает  реалистическое  изображение  целого,  гораздо
более впечатляющее,  чем  изображение  отдельных  частей.  Многие  критики
говорили: "Разве можно согласиться с тем, что труппа комедиантов со строго
определенным амплуа представляет собою целый мир? Как поверить в  то,  что
весь Париж лечится у Бьяншона или обращается к услугам одного  адвоката  -
Дервиля? Что Серизи, Бован и Гранвиль так долго стояли во главе судейского
сословия  Франции?"  Но  ведь  это  факт,  что  во  все   времена   крайне
немногочисленная элита руководит страной и что в каждую данную эпоху можно
по  пальцам  перечесть  героинь  нашумевших  любовных  историй.  С  другой
стороны, мы принимаем как неизбежную условность романа то  обстоятельство,
что несколько его персонажей воплощают множество людей.  Одна  из  функций
искусства - заменять хаос, присущий жизни, разумным  порядком.  И  в  этом
созданном его фантазией мире художник умеет сохранить немало таинственного
и случайного, что позволяет ему  сообщать  всему  изображаемому  жизненное
правдоподобие и рельефность.
   Никогда еще Бальзак не работал с такой  уверенностью.  Он  писал  "Отца
Горио" сначала в Саше, но главным образом  в  Париже,  на  улице  Кассини,
причем трудился по шестнадцать - восемнадцать часов в сутки  (а  в  ноябре
1834 года даже и по двадцать часов).  "Это  всем  моим  книгам  книга!"  -
сообщал он Чужестранке. Ему хотелось поскорее  закончить  "Отца  Горио"  и
приехать  в  Вену,  чтобы  повидаться  с  госпожой  Ганской  в   годовщину
"незабываемого дня" (26 января).  Но,  дописывая  роман,  он  одновременно
должен был держать корректуру  его  первой  части,  которая  в  это  время
печаталась на страницах "Ревю де  Пари".  15  декабря  Бальзак  "в  полном
изнеможении в постели и не в силах  ничего  делать,  ни  о  чем  слышать".
Тщетно герцогиня д'Абрантес взывает к нему, упрекает его, что он совсем ее
забыл. "Вся моя жизнь, - отвечает он,  -  подчинена  одному:  непрерывному
труду, без всякой передышки...  Я  уже  не  могу  писать,  слишком  велика
усталость... Так что не думайте обо мне дурно. Говорите себе: "Он работает
днем и ночью" - и удивляйтесь лишь тому, что вы еще  не  услышали  о  моей
смерти. Иногда я езжу в Оперу или к  Итальянцам  -  вот  мои  единственные
развлечения, ибо там не нужно ни думать, ни говорить, только  смотреть  да
слушать".
   Зюльма Карро снова родила мальчика, ему дали необычное имя - Йорик  (из
любви к Стерну, стало быть, и к Бальзаку);  Оноре  целует  ее  в  лоб,  но
издали. У него нет времени, чтобы  хоть  ненадолго  приехать  во  Фрапель.
"Никогда еще уносящий меня поток не был столь стремительным;  никогда  еще
столь чудовищно величественное  произведение  не  овладевало  человеческим
умом. Я сажусь за работу, как игрок за игорный стол; сплю не  больше  пяти
часов,  а  тружусь  по  восемнадцать  часов  в  сутки;  я  приеду  к   вам
полумертвым; но порою мысль о вас придает мне силы. Я покупаю  Гренадьеру,
я расплачиваюсь с долгами". В  день  рождения  "мамочки"  (ей  исполнилось
пятьдесят  шесть  лет),  которую  дети  поселили  в  Шантильи  в  обществе
компаньонки, Лора и Оноре хотели бы повидать ее. Но как  это  осуществить?
Столько дел удерживает их в Париже! В качестве достойного  возмещения  они
вместе посылают ей подарок - часы на голубом шнурке. Только пусть  она  не
проговорится Сюрвилю, "ибо мой муж, - пишет Лора, - ничего не  понимает  в
таких сердечных знаках внимания".
   Госпожа де Кастри сделала еще одну попытку залучить  к  себе  Бальзака:
она  весьма  любезно  пригласила  писателя  через  своего  дядю,   герцога
Фиц-Джеймса, приехать в Кевийон. Однако незавершенный "Отец Горио" одержал
верх над оконченной "Герцогиней де Ланже"; кроме того, Бальзака  раздражал
внезапный интерес маркизы к Сент-Беву, которого он терпеть не мог. В  июле
1834 года Сент-Бев опубликовал роман "Сладострастие". Госпожа  де  Кастри,
неисправимая охотница на светских  львов,  написала  автору  этого  романа
письмо: "Пытаться выразить, как глубоко меня взволновала ваша превосходная
книга, - трудная задача  для  несчастной  женщины,  которой  знакомы  одни
только  жизненные  невзгоды".  Этот  испытанный  прием  удался.   Опытному
птицелову в  юбке  ничего  не  стоило  поймать  в  свои  сети  литератора.
Известный критик и его почитательница подружились; Сент-Беву, человеку  от
природы  флегматичному,  была  чужда  пылкая  требовательность   Бальзака,
духовная дружба его вполне удовлетворяла. Впрочем, то  была  очень  нежная
дружба (маркиза подарила Сент-Беву серебряный крест, к которому приложился
на смертном одре Виктор фон Меттерних), и это выводило из  себя  Бальзака.
Вот почему он послал маркизе весьма холодное письмо, в котором подчеркнуто
именовал ее "сударыня". Сперва она возмутилась, но потом попыталась  вновь
подчинить его себе.

   Маркиза де Кастри - Бальзаку, 29 октября 1834 года:
   "Я не собираюсь просить вас вернуть мне дружбу, в  которой  вы  столько
раз клялись. Но, если дружбы ко мне нет больше в вашем  сердце,  лучше  уж
вовсе не говорите о ней... Этой ночью  меня  мучили  жестокие  кошмары,  я
испытываю властную потребность побеседовать с вами. Друг мой,  порывают  с
любовницей, но не с женщиной-другом,  особенно  с  другом,  который  готов
радоваться вашим радостям и делить с  вами  горе,  другом,  пребывающим  в
печали и во власти недуга. Ведь за три  года  дружбы  мы  с  вами  столько
передумали вдвоем! Господи Боже, мне так  мало  осталось  жить,  зачем  же
омрачать мои дни лишним горем  и  страданием?  Ваше  обращение  "сударыня"
причинило мне боль! Вспомните Экс, письмо Луи Ламбера, которое вы прислали
мне, подумайте о тамошней речушке, о  разрушенной  мельнице,  о  монастыре
Гранд-Шартрез... Неужели же я одна вспоминаю обо всем этом? В таком случае
ничего не отвечайте; ваше  молчание  скажет  мне,  что  все  кончено.  Все
кончено! О нет, не правда ли? Вы меня все еще любите. Я - ваш  друг,  ваша
"Мари". Прощайте и не заставляйте долго ждать письма, от которого  сильнее
забьется мое сердце".

   Как унижается эта гордячка! Бальзак долго не отвечал; но все же он не в
силах был полностью порвать с нею и признал свою  слабость:  "Вы  медленно
обрывали одну за другой бесчисленные узы, которыми, я в свое время  охотно
связал себя, но вам дано с помощью одного ласкового слова  вновь  скрепить
их".
   И все же в начале 1835 года,  когда  Бальзак,  окончательно  обессилев,
решил немного передохнуть, он отправился на несколько дней  в  Булоньер  к
больной и по-прежнему  дорогой  его  сердцу  госпоже  де  Берни.  "Ей  под
шестьдесят. Невзгоды  изменили,  иссушили  ее.  Моя  привязанность  к  ней
возросла. Я говорю об этом без  всякого  тщеславия,  ибо  не  вижу  в  том
никакой заслуги. Таким сотворил меня Господь: зла я ни на кого  не  держу,
но постоянно вспоминаю содеянное мне добро. Я всегда с  трепетом  думаю  о
людях, любящих меня. Возвышенные чувства так благотворны. Зачем же  искать
дурные чувства?" Другому надежному другу, Огюсту  Борже,  Бальзак  поверял
свое горе: "Госпожа де Берни поражена смертельным недугом: у нее аневризма
сердца; болезнь ее неизлечима. Я  потрясен  до  глубины  души.  Если  этот
небесный светоч будет отнят у меня, все вокруг словно померкнет.  Ведь  вы
знаете, что она - моя совесть и сила; она  для  меня  превыше  всего,  как
небесная твердь, как дух надежды и веры. Что со мной будет? Она не  знает,
чем больна, но слишком хорош" чувствует, что умирает".
   Госпоже Ганской он писал: "Если небо отнимет у  меня  эту  подругу,  вы
станете одной-единственной  женщиной,  открывшей  для  меня  свое  сердце.
Только вы одна  будете  владеть  отныне  магическим  заклинанием:  "Сезам,
откройся!" Ибо чувство, которое питает ко мне госпожа Карро из Иссудена, в
некотором роде повторяет чувство моей  сестры".  Оплакивая  привязанность,
которую смерть грозила вот-вот оборвать, Бальзак сильнее тянулся к  другой
женщине, более молодой; возможно, он смутно  чувствовал,  что  для  такого
перегруженного сверх всякой меры человека, как он, расстояние  делало  его
привязанность  к  Ганской  менее  обременительной.  Возлюбленная,  живущая
вдалеке, кажется особенно неотразимой и очаровательной! "Женщина, подобная
Беатриче, Лауре и даже превосходящая их,  играет  огромную  роль  в  нашей
жизни". Беатриче, Лаура...  Право  же,  в  чрезмерной  скромности  его  не
упрекнешь!
   "Отец Горио" был окончен 26  января  (таким  образом,  день  этот  стал
вдвойне незабываемым); Бальзак послал Еве Ганской рукопись,  переплетенную
Шпахманом, и снабдил ее следующим посвящением:  "_Госпожа  Э.Г.  Все,  что
сделано руками мужиков,  принадлежит  их  господам.  Де  Бальзак._  Однако
умоляю вас поверить, что, если бы даже я не должен был посвятить  вам  эту
книгу в силу законов, которые распространяются на ваших  бедных  рабов,  я
положил бы ее к вашим ногам, движимый самой искренней  привязанностью.  26
января  1835  года.  Постоялец  гостиницы  "Лук"  в   Женеве".   То   было
"безобидное" посвящение, которое можно было показать Венцеславу Ганскому.
   Читатели "Ревю де Пари" - как и  Чужестранка  -  восторженно  встретили
"Отца Горио". Бальзак и сам знал, что книга эта превосходит все написанное
им прежде. "Люди в один голос утверждают, что  "Евгения  Гранде",  "Поиски
абсолюта"  -  все  осталось  позади".  Первое  издание  романа   мгновенно
разошлось, едва началась продажа. Однако критики не  сложили  оружия.  Они
упрекали Бальзака в преувеличениях.  "Что  за  мир!  Что  за  общество!  -
ханжески восклицает  "Курье  франсэ".  -  Какая  карикатура  на  отцовское
чувство! Какие отвратительные нравы!  Какие  цинические  картины!  Сколько
распутных женщин!"  Напрасно  Бальзак  в  своем  полушутливом  предисловии
приводил с