-  заметил
Мавро, глядя на самок. - Нужно вырвать женщине руки, тогда она  не  сможет
тебе сопротивляться!
     - Это делают не самцы, - сказала Абрайра. - Матери отрывают  им  руки
при рождении, чтобы они зависели от самцов. - Я удивился,  откуда  ей  это
известно, потом вспомнил  первое  правило  сражения:  знай  своего  врага.
Абрайра знала, что на Пекаре есть другие противники, кроме ябадзинов.
     - Ха! Вы только поглядите на эту нору! - крикнул Мавро.  -  Абсолютно
круглая и зацементирована, как плавательный  бассейн.  И  прикрыта,  чтобы
нельзя было заглянуть сверху. - Он столкнул в нору землю, потом вернулся к
машине и забрался в нее.
     Тело у меня  отяжелело,  голова  отупела,  но  любопытство  заставило
спросить:
     - Они делают цемент? Может, они разумны?
     Абрайра покачала головой.
     - Пустынные владыки?  Нет.  Готовя  цемент,  они  смешивают  грязь  с
гравием и ветвями, это  у  них  прирожденная  способность.  Они  не  умнее
обезьян, но гораздо кровожаднее.
     Я чувствовал себя виноватым: задаю глупые вопросы, когда Завала лежит
мертвым. И почему-то страшно рассердился на самураев за  то,  что  они  не
рассказали нам об этих животных. Впрочем, даже если бы я о них  знал,  это
не спасло бы Завалу.
     Все сели в машину, и Абрайра включила двигатель. Она спросила:
     - Что нам делать с самками? Без самца они погибнут с голоду.
     - Оставь их, - сказал Мавро. - Может, найдут другого самца.
     Мы двинулись. Пустынные владычицы  подняли  головы,  и  над  пустыней
пронесся пронзительный свист. Потом они погнались за  нашей  машиной,  как
собака бежит за машиной хозяина.  Солнце  опустилось  за  горизонт,  стало
темно.
     Абрайра еще час вела машину при  свете  Шинджу,  жемчужины,  меньшего
спутника Пекаря, пока мы не добрались до каменистой местности,  где  можно
было похоронить Завалу. У меня подгибались колени, и я не мог носить камни
для насыпи. Эту работу делали остальные.
     Я  чувствовал  внутреннюю  опустошенность  и  подумал,   ощущают   ли
остальные то же самое. Все время ждал, что Абрайра сорвется и заплачет, но
все  продолжали  деловито  собирать  камни  в  груду.   Абрайра   когда-то
пообещала, что не будет горевать, если  кто-то  из  нас  погибнет.  Теперь
Завала мертв, и она как будто выполняет свое обещание. И я опять  подумал,
жива ли она на самом деле. Или умерла для всяких чувств?
     Мы похоронили Завалу под камнями, и,  пока  все  стояли  на  коленях,
Абрайра прочла молитву. И, несмотря на свое обещание, заплакала.
     Мы уже готовы были двинуться дальше, когда Абрайра подняла  голову  и
посмотрела вдаль.
     - Три самки следуют за нами, - сказала она. - Они бегут к нам в  пяти
километрах отсюда. - Мое  инфракрасное  зрение  не  позволяло  рассмотреть
подробности  на  таком  расстоянии.  -  Когда  пустынный  владыка  убивает
соперника, самки переходят к победителю, - продолжала Абрайра. - Эти самки
хотят жить с нами. Лучше не будем их оставлять: они могут выкопать Завалу.
     Мы погрузились в машину и  повернули  назад.  Встретили  самок  через
километр, и Мавро  полил  их  плазмой.  Плазма  прожгла  их  экзоскелет  и
осветила изнутри,  ясно  выделялись  светло-голубые  сосуды  и  внутренние
органы. Особенно четко виднелся экзоскелет, словно из желтого пластика.
     Убив пустынных владычиц, мы повернули машину, но еще несколько  часов
я вместе со сладким запахом растений ощущал аромат орхидей.



                                    17

     Всю ночь Абрайра вела машину зигзагами  по  пустыне,  отыскивая  след
армии. Звон у меня в ушах немного стих, но голова болела, и я не мог ни на
чем сфокусировать взгляд, поэтому принял  болеутоляющее.  Звуки  и  запахи
ночи на Пекаре возбуждали: шелест крыльев опаловых  птиц,  свист  и  крики
невидимых животных,  сливающиеся  в  странный  хор,  музыка  вселенной,  к
которой я не принадлежу. Запахи поражали еще больше:  многие  из  животных
Пекаря общаются химическим  путем,  и  нас  окружили,  наряду  с  ароматом
растений, следы их отметок. Часто эти запахи приятны,  как  запах  орхидей
пустынных  владык;  часто  отвратительны,  как  горькая   мускусная   вонь
пятиметровых броненосцев Пекаря, оставляющих за собой слизистый след.
     Я чувствовал приближение безумия, приступ экошока, слишком длительное
общение с чуждым. Вспомнил, как в колледже читал  о  трудностях  тех,  кто
обретает зрение в зрелом возрасте, прожив всю предыдущую жизнь в  темноте:
человек выпал их окна четвертого этажа, он  перегнулся  через  подоконник,
чтобы понюхать розы, ему показалось, что они в метре от его  руки;  другой
чуть не сошел с ума от страха, стараясь договориться с толпой;  слепым  он
делал это очень успешно. Для таких людей бремя  зрения  оказывалось  часто
слишком тяжелым. Те, кто не мог с ним справиться, часто  требовали,  чтобы
им перерезали оптические нервы, чтобы они смогли вернуться в привычный мир
слепоты. А самые нетерпеливые могли вырвать глаза из глазниц. Такова  боль
от экошока.
     Дважды над головой проходил больший спутник Пекаря - Роджин,  старик,
и один раз меньший  -  Шинджу,  жемчужина.  Мне  по-прежнему  трудно  было
смотреть. Все перед глазами расплывалось. На рассвете Шинджу встала вместе
с солнцем, и на несколько мгновений солнце оказалось в частичном затмении.
Мы по-прежнему не нашли следов армии и начали приходить в отчаяние.  Глаза
у меня болели, и я большую часть времени держал их закрытыми.
     Абрайра сказал скорее себе, чем нам:
     - Должно быть, они двигались, не разбивая  лагерь.  Может,  опасались
преследования ябадзинов. А может, узнали что-то важное и решили продолжать
движение всю ночь.
     Если она права, мы отстали от своих  компадрес  по  крайней  мере  на
день. Солнце  уже  освещало  многоцветные  ленты  oparu  no  tako,  и  это
болезненно действовало на мое зрение. Я потер виски и сдержал стон. У  нас
есть о чем беспокоиться: без помощи от Гарсона мы даже не знаем  дороги  к
Хотоке но За. И если наши компадрес ушли далеко, мы их не найдем: вряд  ли
машины оставят заметный след на твердой почве пустыни.  Делая  непрерывные
зигзаги, чтобы отыскать следы, мы все больше отстаем от них. Земля поросла
многочисленными белыми растениями, целый лес высотой  в  метр,  похоже  на
грибы, пропеченные и съежившиеся. Но наша армия могла пройти здесь  и  все
же не оставить ни следа.
     Компас мало помогал на длительных расстояниях. Материк Кани по  форме
напоминает краба, с головой, указывающей на север. Хотоке но За расположен
на  юго-восточном,  а  Кимаи  но  Джи  -  на   северо-западном   побережье
континента. Мы могли двинуться прямо на юго-восток, но на пути  нас  ждали
бесконечные джунгли, большие каньоны и горы между нами  и  Хотоке  но  За.
Легко можно  потратить  много  времени,  отыскивая  проход  в  горах,  или
застрять в непроходимых джунглях. Однако  на  карте  видна  была  обширная
равнина на северо-востоке, внутреннее море и лишь несколько незначительных
холмов и хребтов. Там холодно, зимой почва  промерзает,  и  мало  растений
сумели приспособиться к этим суровым условиям.
     Перфекто считал, что мы должны двинуться прямо на север, добраться до
моря и потом по его берегу спуститься  к  Хотоке  но  За.  Если  не  будем
останавливаться, можем добраться до Хотоке но  За  одновременно  с  нашими
companeros.
     Мавро горячо возражал.
     - Мы должны попытаться отыскать след наших компадрес, - заявил он.  -
Поступать иначе - значит струсить.
     И  я  на  этот  раз  приветствовал  образ  мыслей  Мавро,  его  macho
[крепость, сила (исп.)]. Я хотел  как  можно  скорее  отыскать  армию,  но
слишком устал, чтобы спорить.  Абрайра  неохотно  согласилась  с  Мавро  и
начала делать широкий поворот на юг.
     В полдень появились отдельные полосы ультрафиолетовой травы на  белом
цементе, а вдали виднелось целое поле спутанной  растительности,  обширная
саванна с туземными травами. У меня вызывала отвращение мысль о  том,  что
придется пересекать эту саванну.
     Солнце засветило ярче, словно  кто-то  повернул  выключатель.  Я  все
время смотрел на саванну и подумал, что над нами разошлись облака и солнце
стало светить в полную силу. И не вспомнил бы  об  этом  больше,  если  бы
Абрайра не сказала:
     - Черт возьми, кто-нибудь еще видит это?
     В голосе ее звучала тревога, и я немедленно посмотрел вверх.  Никаких
облаков над головой не было.
     - Да, я тоже вижу! - нервно крикнул Мавро. - Солнце только что  стало
ярче!
     Абрайра сказала:
     - Si, вот почему Гарсон  двигался  всю  ночь.  Должно  быть,  получил
сообщение, прогноз от спутника связи Мотоки и решил побыстрее добраться до
безопасного места.
     Я по-прежнему соображал с трудом.
     - Что произойдет? - хотел я спросить, но произнес только: - Что?...
     - Солнце увеличило светимость! -  сказала  Абрайра.  -  Все  начинает
нагреваться. Через двадцать два часа средняя температура на  всей  планете
возрастет на восемь градусов. И начнутся бури, каких вы никогда не видели:
ветер в пустыне достигает скорости в 150  километров  в  час,  а  песчинки
могут разорвать на  части.  Небо  становится  коричневым  от  поднятого  в
пустыне  песка.  Японцы  называют  такой  коричневый  воздух   chairo   no
sunaarashi, чайные ветры. Нужно побыстрее убираться из пустыни!
     Абрайра повернулась ко мне и воскликнула:
     - Боже, что с твоими глазами?
     - Болят, - ответил я, и все посмотрели на меня.
     - Они у тебя скошены, - сказал Мавро, наклоняясь ко мне. - Смотри  на
мой палец! Сосредоточься! - Он поднял палец вверх и  провел  им  вперед  и
назад. Я не мог следить за ним.
     - Когда  сосредотачиваешься,  они  немного  распрямляются,  -  сказал
Мавро, качая головой.
     - Тебе досталось больше, чем мы думали, - сказала Абрайра. -  Прости,
Анжело. Надо было немедленно заняться тобой. Ты  врач,  что  нам  с  тобой
сделать?
     Должно  быть,  я  оказался  в  шоке.  Попытался   сосредоточиться   и
вспомнить, что делать в случае сотрясения, но ничего  не  смог  вспомнить.
Перфекто уложил меня и дал воды. Он порылся в медицинской сумке и  отыскал
антикоагулянт  для  приема  внутрь  и  противовоспалительное.  Лучше,  чем
ничего, и у меня не было сил давать ему новые указания.
     Абрайра отчаянно вела машину на  восток,  пока  мы  не  добрались  до
травянистой саванны, потом повернула на  север.  Меня  удивил  страх  моих
компадрес.  Небо  оставалось  ясным,  ветра  не  было.  День  солнечный  и
приятный. От жары мне скоро стало плохо, и меня вырвало. Если бы не жара и
головная боль, поездка была бы даже приятной. Я хотел верить, что  тревога
моих друзей чрезмерна.
     Но в саванне я сам увидел тревожные признаки. Светло-оранжевые вьюнки
с пыльными красными листьями, похожими  на  тонкие  языки,  окружили  меня
острым кислым запахом апельсинов; желтые  стручки  на  деревьях  приобрели
запах конфет. Ящерица размером с монитор, с одним глазом на верху  головы,
а  другим  -  сзади,  плюнула  в  нашу  машину  луковым  соком,  маленькие
восьминогие личинки размером с мышь рассыпались среди  листьев  и  ветвей,
оставляя острый запах своих земных аналогов. Экошок.
     Мы примерно час шли на север  и  увидели  обширную  полосу  сожженной
травы. Тут прошли тысячи машин на воздушной подушке. Мы отстали от них  на
день.
     - Куда отправимся? - спросила Абрайра. - Пойдем следом?
     - Самое разумное было бы вернуться к Кимаи но Джи, - ответил Мавро. -
Мы добрались бы туда за полдня.
     Но он говорил это  зря.  Вернуться  мы  не  могли.  После  того,  что
сделали. Даже мысль о движении в том направлении вызывала у  меня  чувство
вины. Я не мог бы вернуться и снова увидеть, что мы сделали с Мотоки, даже
ради спасения своей жизни.
     - Я думаю, на северо-восток, - сказала Абрайра. - В  том  направлении
горы. Пройдем на северо-восток до внутреннего моря Аруку Уми, оттуда прямо
на восток до океана. Мавро, ты поведешь. Мне нужно отдохнуть.
     Я не говорил о растущем чувстве  страха.  Абрайра  права:  безопаснее
сейчас отыскать убежище, и мое ощущение экошока не стало бы фактором в  ее
решении. Я считал себя неэгоистичным и храбрым  человеком,  а  такие  люди
должны в качестве награды обладать способностью подавлять  боль  и  быстро
приходить в себя после болезни. И пока я храбр, чуждое окружение  меня  не
погубит.
     Остальную часть дня машину вел Мавро, а я пытался  уснуть.  Несколько
раз открывал глаза  и  видел  мрачный  ландшафт  -  огромные  пространства
красного песка и скал, почти без растений. Солнце светило  так  ярко,  что
каждая тень  отчетливо  выделялась:  все,  что  на  свету,  видно  было  в
мельчайших подробностях; то, что в тени, вообще переставало  существовать,
как будто проглоченное черной дырой, продолжавшей втягивать в  себя  свет.
Однажды Мавро разбудил нас  и  показал  стаю  небольших  красных  песчаных
крабов; эта стая тянулась на много километров. Крабы двигались на север по
сухой равнине, абсолютно лишенной пищи; они словно шли ниоткуда в никуда.
     Я подумал о планах Гарсона о  завоевании  ябадзинов.  Пока  все  идет
хорошо, но я не верил, что нам будет продолжать  везти.  План  зависит  от
слишком многих факторов. Мы  пробились  сквозь  ябадзинов  и  не  дали  им
завязать сражение. Если нам повезет, они осадят Кимаи но Джи, и исход этой
осады нас не интересует. Мы  взорвали  все  хранилища  горючего  вместе  с
промышленным районом и дирижаблями Мотоки. Ябадзины  не  найдут  в  городе
средств для передвижения, а если захотят перевозить  солдат  и  вооружение
назад к Хотоке но За в дирижаблях,  Гарсон  был  уверен,  что  наш  шаттл,
полный людьми и кибертанками, сумеет этому помешать. Но главный  фактор  -
колумбийцы. Гарсон рассчитывал на  то,  что  колумбийцы  восстанут  против
ябадзинов и присоединятся к нам. Он считал, что у них нет чувства чести. А
я считал, что его план даст неожиданные и неприятные последствия.
     Мы весь день шли холмами и  лесами  живых  mizu  hakobinin,  огромных
животных в форме бочек для воды. В свой первый день я  видел  их  кости  в
симуляторе и по незнанию принял за "коралловые деревья".  Думал,  что  это
скелеты  растений.  Я  пытался  справиться  с   окружением,   устанавливая
ассоциации, сравнивая растения и животных  с  чем-то  знакомым  на  Земле.
Желтые лианы-паразиты, свисающие с mizu  hakobinin,  как  кишки  с  живота
раненого шакала, не очень отличаются от эпифитов и вьюнков Южной  Америки.
Мускусные броненосцы видны были  повсюду,  они  рылись  своими  крошечными
лапками в листве, оставляя за собой вонючий след и полуобглоданные  ветви.
Главное травоядное - по функции олень, по внешности мешок с картошкой.  Мы
проезжали кусты, на которых висели сладкие плоды в форме почек и гнили  на
солнце, а тысячи опаловых птиц и крошечных грызунов  пожирали  эти  плоды.
Похоже на поля манго, где  кормятся  макао  и  опоссумы.  Много  часов  мы
пересекали большое море Аруку Уми,  потом  оказались  в  лесу  больших,  с
перечным запахом, сине-серых деревьев, со стволами  в  форме  веретена,  с
красными пузырями, наполненными газом, эти пузыри свисали с каждой ветки и
качались в воздухе. Похоже на леса водорослей в земных  морях.  Лес  очень
редкий, и ехать  через  него  легко.  Но  ассоциации  не  выдерживали,  не
облегчали боль, и я все время обнаруживал, что они рвутся.
     Мы проезжали mizu hakobinin, и  Мавро  сказал,  что  хочет  пить.  Мы
остановились, и он  выстрелил  в  экзоскелет  этого  существа.  Экзоскелет
треснул, и оттуда хлынули тысячи литров воды, а  в  воде  оказались  сотни
живых существ: полупрозрачные лягушки без передних  лап,  крошечные  манты
цвета патоки, покрытые броней угри с острыми зубами,  множество  насекомых
самой разной наружности. Внутри mizu hakobinin располагалось целое море со
своей собственной экологией.
     На наших глазах большие пластины хитина подплыли к отверстию и начали
задерживать уходящую воду, как  кровельная  дранка  в  желобе;  неожиданно
поток прекратился. Существо занималось самовосстановлением.
     Но животные из его брюха бились на  горячей  поверхности  и  умирали.
Mizu  hakobinin  не  простой  аналог  бочкообразного  кактуса,  и  отличия
казались огромными.
     Увидев всю эту живность в воде, Мавро не захотел пить. Мы отъехали, и
я закрыл глаза и постарался ни на что не смотреть. Затаил дыхание, отрезал
запахи, стал напевать про себя, чтобы заглушить звуки. Не подействовало.
     Время от времени доносился какой-то запах  или  звук,  и  я  невольно
открывал глаза. Повсюду жизнь: восемь больших красных  пауков  размером  с
кошку сидят в расщелине и деловито жужжат хитиновыми крыльями, как саранча
- коты, распевающие любовные песни  в  ночном  переулке,  сказал  я  себе.
Опаловый воздушный змей, с дурным запахом, обвился  пластиковыми  зелеными
крыльями вокруг красного пузыря, как куколка, очевидно, кормится  каким-то
плодом, - летучая мышь на дереве папайя возле моего дома в Панаме. Пруд со
стоячей коричневой водой, сразу под его поверхностью ходят кругами голубые
угри, они гоняются за собственными хвостами  и  стонут  -  песни  зубатки.
Поверх тростников висит пустой экзоскелет гигантской  куколки  размером  с
мою руку, с мордой  мухи  -  стрекоза,  отрастившая  крылья.  Порыв  ветра
пронесся по полю  желтого  хлопка,  разбросав  пушистые  шарики,  пахнущие
эфиром. От этого запаха разбухли и закрылись мои носовые полости. И в этом
поле стая  животных,  похожих  на  бесхвостых  волков  с  голыми  мордами,
торжествующе и радостно выла, пожирая перевернутого броненосца. На  закате
искривленное старое дерево  выпустило  цветы,  такие  белые,  что  солнце,
отражаясь, превратило их в факелы. И все  это  вызывало  у  меня  головную
боль. Хотелось вырвать глаза и проткнуть  барабанные  перепонки.  Вечернее
небо заполнили желтые, зеленые, пурпурные и синие ленты oparu no tako, как
вены матки, окружающей зародыш.  И  я  понял,  что  эта  планета  -  живое
существо, со своей экологией  и  биосферой.  Испытал  мистическое  чувство
открытия. "Что вырастет в этой матке?" - подумал я.  Воздух  был  наполнен
электричеством.  На  горизонте  повисли  огромные   грозовые   тучи,   как
грибообразные облака после ядерного  нападения.  Все  инстинкты  требовали
укрыться. Я плакал, бранился, потом понял, что пытаюсь зарыться  в  пол  в
поисках медицинской сумки с болеутоляющим.
     А потом, должно быть, мое тело перекрыло все  органы  чувств,  потому
что я потерял сознание. А подсознание наслало  ужасные  галлюцинации,  где
образы Пекаря накладывались на земные образы. Мы мчались в своей машине по
скалам Пекаря в сумерках. В ушах у меня звучали голоса, давно умершие люди
вели нескончаемые и непонятные разговоры.
     - Ты видел  сеньору  Гардосу?  -  спрашивала  моя  мать.  -  Она  так
растолстела. Какой стыд!
     А отец кричал на нее:
     - Мне все равно! Как мы проживем, если снова подняли налоги?!
     Я слушал  эту  болтовню,  словно  она  столь  же  незначительна,  как
жужжание пчелы. В пустынном небе, там, где должны быть опаловые  воздушные
шары, повисли какие-то ленты. На горизонте я что-то увидел - что-то  бежит
в вертикальном положении, как человек. Я попытался разглядеть подробности,
и глаза мои превратились в телескопы.  И  я  ясно  увидел  двух  пустынных
владычиц, они спотыкались на красных камнях,  передние  конечности  у  них
вырваны, и из углублений на плечах капает кровь. Я  замигал  и  постарался
забыть это зрелище, а они молили:
     - Анжело, Анжело, вернись и накорми нас!
     Я узнал голоса - девочка Татьяна и Тамара. Это они бегут  ко  мне,  у
них отрублены руки и груди, и они умоляют: "Анжело! Анжело!" Я отскочил от
них, и вокруг  все  почернело.  Спокойным  повелительным  тоном  заговорил
Завала. Слышался смех, словно  он  участвует  в  вечеринке.  Я  наклонился
вперед, чтобы лучше слышать, но  чьи-то  руки  удержали  меня,