упким. Мы пытались уговорить самураев  дать  нам  день
для празднования. Но на самураев не произвели  впечатления  мелкие  победы
наших друзей на Земле.
     Надевая защитное вооружение, я все время ждал, что Абрайра  подбодрит
нас, но она только сказала:
     - Надеюсь, вы готовы к новому туру по аду.
     Мавро одевался без своей обычной мрачной улыбки,  а  у  Завалы  глаза
блестели,  как  у  сумасшедшего.  Всю  нашу  маленькую   группу   охватила
подавленность. Мы оделись, заняли свои места в машине, и  Кейго  подключил
нас.
     "Сценарий 66. Дальний патруль".
     Я увидел зрелище, внушавшее надежду, - этого уже много дней не  было.
Поскольку мы перешли от средних патрулей к дальним,  значит  увидим  новые
места; это означает также, что мы совершенствуемся и  получили  повышение,
несмотря на свои постоянные проигрыши.
     Сценарий перенес нас в самую страшную пустыню,  какую  мы  видели  на
Пекаре, плоскую  равнину  с  растрескавшейся  поверхностью,  твердой,  как
бетон, и  тянувшейся  во  все  стороны,  насколько  хватал  глаз.  Никакой
растительности. Нет даже камней и  скал.  Только  мерцающая  жара  пустыни
создавала  видимость  облегчения:  на  расстоянии  нагретые   пространства
казались озерами. Мы на самой высокой скорости неслись по этой равнине,  и
судно не гремело. Словно летишь по асфальту.
     Ябадзинов мы заметили на востоке на расстоянии в  десять  километров:
солнце отражалось от металла их машины. Будет дуэль на открытой местности,
проверка самых основ нашего  мастерства,  малоприятный  сценарий.  Абрайра
направилась прямо на юг, а ябадзины попытались перехватить нас.  Напрасно.
Они могли выйти на наш  курс  километра  за  два  до  нас,  и  так  оно  и
произошло. Мы целый час уходили от них, не дали  им  быстрой  победы,  все
немного повеселели, и Мавро даже начал рассказывать анекдоты.  Но  тут  мы
оказались в удивительном каньоне.
     Как будто весь остальной мир отстал. Раскрашенные в красное, желтое и
белое горы виднелись в дымке  в  семи  километрах  от  нас,  а  поблизости
поднимались обветренные каменные столбы.  Словно  поджаренная  поверхность
Пекаря раскололась, оставив  только  камень.  Я  видел  на  Земле  Большой
Каньон, но по сравнению с этим он просто трещина. Дальний край его нам  не
был виден - только бледно-фиолетовое небо и облака на расстоянии.
     Вначале огромный каньон показался непреодолимым, но  прямо  под  нами
видно было,  что  местность  опускается  не  вертикально:  есть  множество
склонов и карнизов в скале, и все они очень древние  и  выветренные.  Если
повезет, мы можем спуститься на дно каньона.
     Абрайра сказала:
     - Я за то, чтобы попробовать спуститься. - Ябадзины догоняли нас, и я
подумал, разумно ли мы поступаем, но Абрайра продолжала: -  И  так  как  я
водитель, имеет значение только мой голос. - И она направила машину вниз.
     Следующие пять минут продолжалось  едва  контролируемое  падение,  мы
скользили под углом в сорок градусов, постоянно набирая инерцию,  с  одной
стороны каменная стена, с другой  обрыв.  Я  бросил  ружье,  зацепился  за
перекладину сидения ногами и впился в поручень.
     Перфекто нервно рассмеялся.
     - Я вам говорил уже, что боюсь высоты?
     Мавро ответил:
     - Не так плохо. Когда ударишься о дно, ничего не почувствуешь.
     Абрайра разрывалась  между  необходимостью  уходить  от  ябадзинов  и
желанием спускаться помедленней. Машина шла  быстро,  слишком  быстро.  Мы
оказались на американских горках и чуть не упали в обрыв. Перфекто стонал.
Он так вцепился в рукояти своей пушки, что случайно выстрелил в скалу  над
нами, и поток гравия обрушился нам на головы.  Машина  идет  на  воздушной
подушке,  поэтому  ей  трудно  даются  крутые  повороты.  Мы  повернули  и
обнаружили, что дорога заканчивается тупиком. Абрайра дала  полный  назад,
на такой  крутом  спуске  двигатели  только  взвыли  и  машина  продолжала
скользить вперед. Мы  с  Завалой  прыгнули  за  борт.  Перфекто  сидел  за
передней пушкой, и у него не было возможности выпрыгнуть, Абрайра не могла
выбраться из сидения водителя. А Мавро как будто не хотел.
     Они пронеслись по карнизу и свалились. Перфекто кричал:
     - Ах! Ах! Ах! - словно задыхался.
     А Мавро только сказал:
     - Не так плохо.
     Я крикнул:
     - Прощайте, друзья!
     И тут они ударились о камень. Я подошел к  краю  обрыва  и  посмотрел
вниз.
     Машина несколько раз перевернулась и остановилась в узкой долине. Еще
два поворота, и она свалилась бы со следующего обрыва. Но и первое падение
было долгим.
     Завала рассмеялся. Я вспомнил последние слова Мавро и присоединился к
Завале. А тот лег на камень и хохотал, держась за живот.
     Насмеявшись, он сел и спросил:
     - Анжело, где твое ружье?
     - Осталось в машине.
     Он протянул мне свое. Ствол погнулся, использовать его больше нельзя.
     - А я упал на свое, - сказал Завала.  -  Как  ты  думаешь,  долго  мы
продержимся, если нападем на ябадзинов с голыми руками?
     - Секунды три, - ответил я.
     Завала рассмеялся.
     - Si. Я тоже так  думаю.  Как  ты  хочешь  умереть:  поджариться  или
упасть? - спросил он, потом пробежал два шага и бросился с  обрыва.  Когда
он ударился, я услышал легкий треск.
     - Надо подумать, - сказал я, ни к кому не обращаясь.
     У меня не менее десяти минут, прежде чем ябадзины сюда  спустятся,  -
достаточно времени, чтобы выработать план. Но  чем  больше  я  думал,  тем
больше мне казалось, что никакой план мне не нужен.  Если  ябадзины  будут
спускаться быстро, они упадут с того  же  обрыва.  Может  быть,  мне  даже
повезет и никто из них не сумеет спрыгнуть. Мне  нужно  только  спрятаться
где-нибудь выше в расщелине и подождать, пока они проедут.
     Я начал подниматься, ища место для укрытия. Но  стена  гладкая,  лишь
кое-где над ней нависает камень.  Этого  недостаточно,  чтобы  спрятаться.
Через пять минут я отыскал место, которое в крайнем  случае  подойдет.  На
самом  верху  американской  горки,  там,  где  ябадзины  вынуждены   будут
вцепиться в поручень и держаться  изо  всех  сил.  Небольшая  вертикальная
щель; я обнаружил, что если сниму защитные пластины на груди, смогу в  нее
втиснуться. Я так и поступил.
     Думал я о Завале. В  нашей  группе  до  сих  пор  никто  не  совершал
самоубийства. Некоторые из наших маневров в  последних  тренировках  можно
было бы назвать безумно рискованными,  но  не  самоубийственными.  Но  его
поступок имеет смысл. Самая болезненная смерть - это смерть в огне,  и  он
выбрал более  легкий  конец.  Однако  мне  все  же  казалось  неправильным
отказываться от борьбы.
     Я услышал рев, и мимо пронеслась машина ябадзинов. Как я и предвидел,
они были так заняты этим смертоносным поворотом, что не заметили  меня.  Я
включил наружный микрофон и вслушивался в  звуки  двигателя.  Он  взревел,
когда ябадзины попытались затормозить на краю обрыва. К несчастью, им  это
удалось. Двигатель перешел на низкое гудение, оно становилось все  громче:
машина возвращается.
     Я вышел из расселины, решив встретить неизбежное лицом. Оружия у меня
не было, поэтому когда машина появилась из-за  поворота,  я  поднял  руки,
показывая, что сдаюсь.
     Машина остановилась,  ябадзины  подозрительно  смотрели  на  меня.  Я
хорошо знал, что в каждой схватке мы встречаемся  все  с  теми  же  самыми
пятью ябадзинами. Один  из  стрелков  из  лазера  -  приземистый  человек,
которого Мавро прозвал  Поросенком.  Захваченные  этим  примером,  второго
стрелка мы прозвали Бочонком, потому что у него  широкая  выпуклая  грудь.
Артиллерист задней пушки все время склонял голову вправо и потому  получил
прозвище Ленивая Шея. Эти трое выпрыгнули из машины и направились ко  мне.
Они не знали, что делать, и остановились. Их красное вооружение совершенно
сливалось в песчаником, и  они  казались  частью  ландшафта.  Ленивая  Шея
подошел, осмотрел меня и покачал головой.  Я  слышал,  как  он  смеется  и
разговаривает с товарищами в свой шлемный микрофон. Тон его голоса мне  не
понравился: похоже,  он  делает  унизительные  замечания  по  поводу  моих
сексуальных предпочтений. Бочонок прошел мимо меня и проверил дорогу  выше
по склону, а Поросенок все время держал меня на прицеле  своего  ружья.  Я
вдруг вспомнил, что за все время  нашего  пребывания  в  симуляторе  никто
никогда не сдавался, и меня охватило тревожное чувство.
     Вернувшись, Бочонок пнул меня в ноги, так что я упал лицом вперед,  и
все трое принялись пинать меня в  ребра.  Я  свернулся  клубком  и  закрыл
руками голову.
     Ленивая Шея снял шлем и крикнул по-испански:
     - Что с тобой, baca yacoo? Почему ты не сражаешься?
     - У меня нет ни одного шанса, - ответил я.
     - Так создай их, - ответил он.
     Он расстегнул зажимы моего шлема, пряжки на руках  и  ногах,  пытаясь
снять с меня защитное вооружение. Я боролся с ним за каждую часть,  но  он
рассердился, заломил мне руки за спину и давил, пока я не сдался. Потом он
все же раздел меня.
     - Ложись! - приказал он.
     Я лег спиной на плоский камень. Поросенок снял свое  лазерное  ружье,
поставил регулятор на  низкий  уровень  и  отсоединил  компьютер  прицела.
Сделав это, он для проверки выстрелил мне в бедро. Красный рубец  появился
у меня на коже, затрещал подкожный жир. Я свернулся, чтобы защититься,  но
Поросенок находил другие цели: спину,  подмышки,  пальцы  ног.  Смерть  от
лазерного залпа казалась легкой по сравнению с этим медленным умиранием.
     Я лежал в двух метрах от обрыва и попытался подползти к  нему,  чтобы
броситься вниз.
     Поросенок воспользовался этой возможностью, чтобы прожечь дыры в моих
ягодицах и поджарить мне уши, потом Ленивая Шея схватил  меня  за  ноги  и
оттащил назад.
     Я закричал, и он сунул ствол мне в рот. Я забился,  пытался  не  дать
ему сжечь мне язык. Щеки вспыхнули, зубы словно охватило пламенем. Ленивая
Шея стоял между мной и краем обрыва. Пальцы у  меня  обгорели  дочерна,  я
полз на коленях и локтях. Бочонок и Ленивая Шея пинали меня,  подталкивали
к краю. Поросенок прижег  нервные  окончания  во  всех  доступных  местах,
поэтому, когда я добрался до края, они позволили мне упасть.
     На мгновение холодный воздух смягчил боль в ранах.


     Я пришел в себя  в  углу  боевого  помещения.  Абрайра  негромко,  но
настойчиво шептала:
     - Давай, Анжело, очнись. Ты можешь это сделать!
     Голова у меня кружилась,  я  с  трудом  держался  на  ногах.  Абрайра
помогла мне встать.
     Завала склонился перед хозяином  Кейго,  который  расхаживал  взад  и
вперед по комнате и бранил его.
     - Ты трус и пожиратель дерьма! - говорил  он.  -  Ты  опозорил  своих
товарищей! Ты бросился с обрыва и легко отдал свою жизнь, а мог отдать  ее
в битве! Как понять такое поведение? Ты пожиратель дерьма!  Ты  обесчестил
родившую тебя мать! Кто поймет это? - Кейго ударил Завалу по голове,  сбив
его с ног, но в ударе его не было зла. Кейго  покачал  головой,  глядя  на
Завалу. - Кто может это понять?  -  И  поскольку  Кейго  искренне  не  мог
понять, он снизошел: - Никогда больше так не делай. Никогда!  Ты  позоришь
меня, как своего хозяина. Ты позоришь  нанявшую  тебя  компанию.  Ты  ведь
хочешь стать самураем?
     Завала кивнул.
     - Тогда ты должен служить Мотоки и искать почетной  смерти  в  битве!
Чего больше желать самураю?
     Кейго покачал головой, размахивая конским хвостом своей прически.  Он
указал на меня.
     - А ты! Ты слышал, как они смеялись над тобой? Что это ты  сделал  со
своими руками? - Он нахмурился и поднял вверх руки.
     - Сдался, - ответил я. - Я не мог победить в той схватке.
     И тут Кейго сказал самое важное, что я узнал о Пекаре. Он сказал:
     - На Пекаре не сдаются.


     После тренировки я чувствовал себя грязным и потным и  направился  на
четвертый уровень в душ. В душевой было жарко и полно пара, и  этот  запах
чувствовался уже на лестнице. В  очереди  в  душевую  было  всего  человек
сорок. Все казались  удрученными.  Обсуждали  последние  события  в  Южной
Америке, но в голосах не слышалась радость. Как будто эта новость устарела
уже много лет назад.
     Из  душевой  вышел   маленький   жилистый   человек   со   множеством
вытатуированных пауков и  черепов  на  руках.  Глаза  его  остекленели  от
усталости; проходя мимо стоявшего у входа рослого  бразильца,  он  толкнул
его. Он хотел только отстранить его с  пути,  но  бразилец  размахнулся  и
ударил. Человек ударился головой о пол, оставив пятно крови. Он  с  трудом
встал и пошел дальше, пошатываясь, и никто ему не помог.
     Незначительное происшествие, но  оно  показалось  мне  странным.  Оба
нападали, но  их  ярость  казалась  механической,  бесстрастной.  Никакого
позирования перед схваткой, когда  каждый  выкрикивает  угрозы.  Никто  не
кричал и не бранился. И свидетели не пытались успокоить напавшего,  помочь
раненому, как будто им все равно.
     Стоя под душем, я не переставал думать об  этом  происшествии.  Может
быть, я оцепенел от неожиданности, но раньше,  когда  я  бывал  свидетелем
драк, я тут же бросался на помощь  жертвам.  Я  всегда  верил  в  служение
обществу, а вот сейчас позволил уйти раненому и не помог ему. Даже  собака
сделала бы больше меня.  За  последние  несколько  недель  каждый  из  нас
испытал столько боли, что боль других потеряла всякое значение. А  где  же
мое сочувствие? Я не мог поверить, что  пал  так  низко.  Я  всегда  хотел
служить обществу, но служить обществу  можно  только  служа  индивидуумам.
Даже если бы я ничего не испытывал к этому человеку, даже  если  бы  я  не
ощутил сочувствия к нему, все равно я должен был ему помочь.
     Я вышел из  душа  и  пошел  по  кровавому  следу,  оставленному  этим
человеком. Казалось, он бродит по коридорам без всякой  цели.  На  седьмом
уровне я потерял его след. Заглянул в лазарет, и санитар сказал, что никто
не обращался за помощью. Сделав все, что мог, я по  лестнице  поднялся  на
свой уровень. Когда я поднимался, надо мной открылся шлюз и  из  модуля  В
появился человек в белом комбинезоне. Мне казалось,  что  сообщения  между
модулями нет.
     Я так удивился, что выпалил:
     - Как ты это сделал?
     - Ti? - спросил  он  по-гречески  и  пожал  плечами.  Он  не  говорил
по-испански, а я по-гречески. Он достал из кармана  маленький  передатчик,
дверь шлюза закрылась, и он спустился на нижние уровни. А я понял, что все
же можно добраться до Тамары, а убийца из ОМП может добраться до меня.


     Днем я в сопровождении Завалы и Гарсиа пошел в библиотеку. По  дороге
Завала сказал:
     - Huy, прекрасный способ провести утро!
     Но "библиотека" оказалась размером со шкаф для  метел,  в  ней  стоял
небольшой аппарат для просмотра лент и имелось несколько  лент  о  Пекаре.
Должно быть, корпорация Мотоки решила, что слишком дорого возить  с  собой
много записей. Все, что нужно знать о войне, мы узнаем в симуляторах.
     Я вставил  ленту  под  названием  "Хрупкое  природное  равновесие  на
Пекаре", надеясь узнать что-нибудь о животных, которых видел в симуляторе.
Диктор говорил о  том,  как  доблестно  корпорация  Мотоки  терраформирует
планету, населяет ее земными  организмами.  Но  все  время  злые  ябадзины
мешают преобразованиям, сводят все усилия преданных терраформистов на нет.
Пчелы умирают от клещей-паразитов, разведенных ябадзинами, и тем  самым  в
опасности оказываются растения, лишившиеся опыления. Рыбы в океанах Пекаря
по-прежнему мало, потому что вода слишком  теплая:  ябадзины  вмешались  в
преобразование больших центральных пустынь,  и  это  пустыни  выпустили  в
атмосферу огромные количества пыли.  Возник  тепличный  эффект,  и  океаны
нагрелись. О биологии самого Пекаря я так ничего и не узнал. Но зато узнал
многое о наивности пропагандистов  Пекаря.  Информация,  представленная  в
фильмах, явно искажена. Подобно большинству репрессивных  режимов,  Мотоки
так долго закрывала информацию в своих усилиях уничтожить остатки западной
цивилизации, что теперь не могла взглянуть на проблему  с  противоположной
стороны.
     Завала улыбался, как сумасшедший.
     - Ну, что ж, в  этой  ленте  нет  никаких  детей,  изучающих  военное
искусство, - сказал он. Я покачал головой, и  он  добавил:  -  Что?  Я  не
слышу, что ты говоришь.
     - Ничего, - сказал я.
     Второй  фильм  назывался  "Великая  катастрофа"  и   оказался   более
интересен. В нем рассказывалось о "неспровоцированном" нападении ябадзинов
примерно сорок лет  назад.  Ябадзины  пролетели  над  береговыми  городами
Мотоки, распространяя  вирус,  погубивший  два  миллиона  человек.  Жители
Цуметаи Ока и Кумаи но  Джи  так  ослабли,  что  не  могли  даже  хоронить
умерших. И поэтому бросали трупы в реку. Тела плыли  вниз  по  течению,  а
потом начинался прилив, тела двигались назад по реке, и их выбрасывало  на
берега. И много дней тела передвигались вперед  и  назад.  Когда  выжившие
пришли в себя, они построили кладбище. А на  кладбище  поставили  бетонные
столбики, размером с опору ограды, по столбику на  каждого  погибшего.  На
каждом столбике написали имя погибшего и его  родословную,  а  к  верхушке
привязали белые кисточки. Раз в год  сорок  тысяч  жителей  Кумаи  но  Джи
приходят на кладбище и стоят в одном конце, чтобы видеть, сколько  умерло.
Потом зажигают свечи на двух миллионах бумажных корабликов и пускают их по
реке, так что она становится рекой огня. И все: от старухи  до  ребенка  -
клянутся в неумирающей ненависти к ябадзинам. Но и этот  фильм  мало  чему
научил меня. Однако  представление  о  Пекаре  как  пустынной  планете  со
снесенными до основания зданиями исчезло. На Пекаре  вообще  нет  бетонных
зданий. Вместо городов там  небольшие  поселки,  с  деревянными  домами  и
внутренними  бумажными  перегородками.   Городки   аккуратные   и   хорошо
содержатся, перед  каждым  домом  резной  каменный  фонарь,  вдоль  дороги
безукоризненные сады. И никаких следов сражений.
     Я  начал  подозревать,  что  эта  война  была  случайной,  что  вирус
мутировал, погубил жителей поселков  Мотоки  и  тем  самым  вызвал  начало
войны,  но  следующая  лента  -  "Растущая  Мотоки"  -  убедила   меня   в
противоположном. В ней рассказывалось, как в течение тридцати лет ябадзины
занимались инфантицидом - систематически убивали детей  Мотоки.  В  ранние
периоды это делалось в родильных лабораториях. Три года подряд  диверсанту
ябадзинов удавалось отравить амниатические растворы, подающиеся в пробирки
с зародышами. Работники корпорации обнаружили этого убийцу  и  обезглавили
его, но еще до этого  представители  ОМП  полностью  запретили  на  Пекаре
искусственное выращивание  детей  "на  все  время  войны".  Мне  показался
интересным термин "на все время  войны".  В  фильме  не  описывалось,  как
Мотоки отплатила за это ябадзинам. Продолжался рассказ о  том,  как  после
закрытия лабораторий целью стали сами  дети:  шестнадцать  детей  погибли,
взорванные крошечными  бомбами,  похожими  на  игрушечных  бабочек:  когда
сводишь крылья, бабочка взрывается. По скамьям парков  разбросали  рисовые
шарики, отравленные цианом.  От  них  погибли  пять  малышей,  только  еще
начинавших ходить. Цветущая хризантема заманила маленькую девочку в яму  с
острыми кольями. Все нападения хорошо документировались.  Они  становились
все отвратительней. Испуганные родители не  выпускали  детей  из  дома,  и
нападения переместились в дома. Фильм показал мальчика у тела  человека  в
черной одежде;  рассказывалось,  как  убийца  -  в  фильме  использовалось
сленговое обозначение "фермер" -  ночью  вошел  в  дом  мальчика.  Мальчик
всегда спал со старинным семейным мечом и им разрубил живот  убийце.  Я  с
удивлением узнал в этом мальчике Кейго, самурая, тренировавшего нас.
     Фильм перешел  к  рассказу  о  старике,  учившем  детей  самообороне.
Обучение заключалось в том, что дети не дол