страх, усталость, шок  от
собственной  жестокости  и  жестокости  других   превратились   в   поток,
затопивший меня. Вначале мне  казалось,  что  я  справлюсь.  Но  я  только
защищался. Больше ничего не  мог  сделать.  Чувствовал,  что  если  открою
шлюзы, сойду с ума. Если позволю себе посочувствовать  одному,  беды  всех
остальных  обрушатся  на  меня.  И  я  подавлял  собственное   сочувствие,
производил эмоциональное кастрирование.
     И в этот момент хотел только одного - сбросить тело с лестницы.
     Забота Перфекто обо мне казалась странной, несовместимой с тем, что я
знал о химерах. Даже забавно. Из чистой жестокости я сказал:
     - Ты ведь знаешь, что только генетическое программирование заставляет
тебя заботиться обо мне?
     Перфекто ответил:
     - Знаю.
     -  Любовь  с  первого  взгляда.  Страсть,  вызванная  генетикой.  Ну,
наверно, это все же лучше, чем  никакой  страсти.  -  Мне  показалось  это
остроумной шуткой. И моя собственная способность сочувствовать ускользала.
Перфекто  лучше  меня.  Он  по  крайней   мере   способен   хоть   кому-то
сочувствовать.
     Лестница расчистилась, и мы столкнули тело вниз.  Оно  пролетело  два
уровня, ударилось, перевернулось в воздухе, зацепилось  ногой  и  повисло.
Тело раскачивалось головой вниз.
     Оно задержалось у самого входа в лазарет. Даже если бы мы нарочно это
планировали, вряд ли справились бы лучше. Мы некоторое время смотрели, как
оно качается, потом я импульсивно спросил:
     - Если бы там висела мертвая Абрайра... или Мавро, тебе  не  было  бы
все равно?
     Перфекто ответил:
     - Мне всегда нехорошо, когда умирает кто-то рядом, но я  не  стал  бы
особенно печалиться.
     - Почему?
     - Я с того самого времени, как попал на корабль, знаю, что многие  из
нас умрут. В нашем контракте Мотоки гарантирует, что выживет  51  процент,
но это значит, что половина из нас  умрет.  Поэтому  я  заранее  решил  не
горевать.
     Может,  я  подсознательно  тоже  реагировал  на  неизбежность  смерти
многих? И потому умерла моя способность к сочувствию? После смерти  матери
я опасался к кому-нибудь привязываться. И  позже,  когда  мою  сестру  Еву
изнасиловали, придушили и оставили у дороги, я  научился  обособляться  от
семьи, хотя в тот раз сестра выжила. И после того  как  погибла  моя  жена
Елена, я не  сближался  с  женщинами  -  пока  не  встретил  Тамару.  Меня
привлекло что-то в ее глазах, то, как она двигалась и улыбалась.
     Я  попытался  вспомнить,  каково  это  -  заботиться  о  ком-то,   но
чувствовал себя опустошенным и изношенным, как старая пара джинсов.  И  не
мог понять, что заставило меня принести Тамару на корабль. Эта часть  меня
уже умерла. Та часть, что заботится о других. И неожиданно я понял, почему
все последние  дни  испытываю  ощущение  потери:  умерла  моя  способность
сочувствовать. Я оставил ее в Панаме, она лежит на полу, мертвая, рядом  с
телом Эйриша.
     Абрайра открыла дверь нашей комнаты и  выглянула  в  коридор.  Вышла,
ступая очень тихо. Я окликнул ее:
     - А ты, Абрайра, если бы кто-то из нас умер, стала бы горевать?
     Она  села  рядом  со  мной  и  заглянула  в  лестничный  колодец   на
раскачивающийся труп.
     - Нет, - сказала она. - В сражении нельзя горевать. Ты  старик,  и  я
думаю, тебя на Пекаре убьют, дон Анжело. И хоть ты  мне  нравишься,  я  не
буду горевать ни о тебе, ни о ком другом на этом корабле.
     Я чувствовал себя странно, словно на пороге истерии. Я всегда считал,
что в человеке заложена способность к сочувствию. Но  теперь  понял,  что,
возможно, это не так. И это понимание грозило уничтожить меня. И я сказал,
желая отбросить ее ответ, доказать, что это искажение:
     - Конечно. Ты удивительное создание,  но  по  твоей  генной  карте  я
понял, что у тебя нет способности к сочувствию.
     - Ты высокомерный  глупец!  -  усмехнулась  она.  -  Мы,  химеры,  не
очень-то пользуемся сочувствием со стороны вас, людей!
     Она права!  Она  права!  Мы  никакого  сочувствия  к  ее  племени  не
проявляли! Я вспомнил фотографию  маленькой  химеры,  похожей  на  летучую
мышь; ее безжизненное тело свисало  между  двумя  чилийскими  крестьянами,
которые забили ее до смерти.  Эта  фотография  символизировала,  как  люди
поступают по отношению к тем, кого не считают  людьми.  Во  всех  кровавых
войнах, в каждом акте геноцида, в каждом убийстве, совершенном толпой  или
государством, того,  кого  убивают,  прежде  всего  обвиняют,  что  он  не
человек,  ниже  человека.  И  я  неожиданно  понял,  почему  все   племена
каннибалов называют себя на своем языке "люди". Мы вначале убеждаем  себя,
что наши враги от нас  отличаются,  а  потом  убиваем  их.  Я  понял,  что
жестокость и  безжалостность,  которую  я  всегда  считал  принадлежностью
душевнобольных и злых, на самом деле составляет  неотъемлемую  часть  меня
самого. Я убил Эйриша и,  если  сложатся  соответствующие  обстоятельства,
буду убивать снова и снова.
     Есть древнее изречение: "Некоторые потрясают  мир,  других  потрясает
мир". Я всегда гадал, к каким  отношусь,  и  теперь  понял:  я  тот,  кого
потрясает мир, меня потрясает картина мира, каков он есть.
     Я рассмеялся -  конвульсивным  смехом,  почти  рыданием.  При  первой
встрече с Абрайрой я поклялся, что покажу ей человечество в  лучшем  виде,
на самом же деле она показала мне меня в правильном свете, и  зрелище  это
вызвало во мне отвращение.
     - Ты права. У меня самого немного сочувствия.  Я  всегда  считал  его
очень важной особенностью. Но теперь я вижу, что по природе  я  убийца.  Я
убивал раньше и буду это делать  впредь.  И,  возможно,  способность  быть
безжалостным больше помогает мне выжить, чем я считал.
     Абрайра с любопытством взглянула на  меня.  То,  что  мне  показалось
решающим откровением, ее не взволновало.
     - Надеюсь, у тебя есть способность быть жестоким, - небрежно заметила
она. - Если хочешь выжить в моем мире, нужно иметь не только еду, питье  и
воздух.
     Она встала и вздохнула. Сказала:
     - Перфекто, возвращайся в нашу комнату. Мне нужно поговорить с  доном
наедине.
     Перфекто ответил: "Si". Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся  за
дверью.
     Абрайра негромко заговорила:
     - Дон Анжело, с самого первого момента на корабле я знала, что у  нас
будут неприятности с Люсио. Нападение сегодня в симуляторе доказывает, что
я права. Он спланировал его недели назад. Должно быть, замышлял  с  самого
начала  и  ждал  возможности  публично  унизить  нас.   Это   его   способ
провозглашения Поиска - если не веришь мне, спроси у любой химеры, что это
значит. От этого не уйдешь. И тут нельзя колебаться, нужно сразу пускать в
ход нож.
     - Конечно, - ответил я.
     - Ты готов убить его? - В голосе ее звучало напряжение,  и  я  понял,
что она собирается нанести удар первой. Прежде чем ответить,  я  обдумывал
последствия.
     Абрайра сказала:
     - Анжело, в такой ситуации  твои  сомнения  могут  иметь  драматичные
последствия.  Подумай  о  Перфекто:  он  слепо  следует  за  тобой.   Если
почувствует твою неуверенность, в решающий момент тоже проявит  колебания.
Ты не должен проявлять никаких сомнений! Это не только глупо, это  опасно.
Мы должны ударить первыми. К дьяволу приказы Кейго, мы должны ударить!
     Я попытался разобраться в этой путанице. Не стал с  ней  спорить,  но
доводы  в  пользу  сдержанности  не  противоречили  бы   моим   предыдущим
действиям. Я порезал Люсио, но Абрайра говорит  об  убийстве.  И  мне  это
кажется слишком хладнокровным. Абрайра заметила мое нежелание  соглашаться
с ее планом.
     - В первый же день я попросила тебя поговорить с  Перфекто,  чтобы  я
могла надеяться на его послушание. Ты этого не сделал. Ты возражал  против
мести Люсио. Видишь, к чему это привело? Ты ведь не говорил с Перфекто обо
мне?
     - Нет, - ответил я. - Все время что-то мешало.
     Она махнула рукой, словно отбрасывая мои  объяснения,  и  снова  села
рядом со мной.
     - Я тебя не виню. Такие слова должны исходить от сердца.  Ты  слишком
стар, чтобы повиноваться мне без размышлений. Но, Анжело, в этом мне нужна
твоя поддержка.
     Я кивнул. Пытался сказать, что поддержу ее. Но слова застряли у  меня
в горле.
     Абрайра покачала головой и прекратила спор.
     - Анжело, - сказала она негромко, -  я  никогда  не  любила  мужчину.
Никогда не отдавалась мужчине. Но меня трижды насиловали. Первый  раз  мне
было девять лет. Я вышла за пределы поселка  генных  инженеров  в  Темуко.
Старик поймал меня и чуть не задушил, он совал мне в рот свой  пенис.  Как
раз в это время подняли крик, что  Торрес  создает  нелюдей,  вместо  того
чтобы совершенствовать обычных людей. Старик знал, что я химера и меня  не
защищают законы, как других девочек. Я пошла в  полицию,  и  там  захотели
посмотреть мой геном, прежде чем действовать. Им выдали мой геном, и с тех
пор я всегда знала, что я химера, потому что этого старика так  никогда  и
не привлекли к ответственности.
     Она остановилась, тяжело дыша. Я знал, что она пытается убедить  меня
действовать  своими  эмоциональными   аргументами.   Неприкрытая   попытка
манипуляции.
     - Вторично меня изнасиловали четыре года спустя. После войны в Чили я
пыталась заняться чем-нибудь полезным. Нашла работу, я продавала обучающие
программы в Перу. Однажды я шла по улице, где несколько  парней  играли  в
бейсбол. Когда я проходила мимо игрока, отбивающего мяч, он взмахнул битой
и ударил меня по голове. Шрам у меня есть до сих пор...
     Она отвела волосы, показав шрам над левым ухом.
     - Они привязали меня к столу в пустом сарае.  Я  находилась  там  три
дня. Много раз они приходили и насиловали меня. Иногда  приводили  друзей.
На четвертый день я высвободилась и пошла в полицию. Но полиция ничего  не
стала делать. И ничего мне не обещали: в Перу быть химерой еще хуже, чем в
Чили. Я знала, что парни вернутся вечером, поэтому  вернулась  в  сарай  с
ножом и стала ждать. Когда они вернулись, я их убила. И положила их пенисы
на стол  начальника  полиции,  а  потом  провела  четыре  года  в  женской
исправительной колонии в Каджамарке.
     Она ненадолго смолкла.
     - В третий раз меня изнасиловали сегодня, в симуляторе. И хотя это не
реально, но больно, как и в первые два раза, может,  еще  больнее,  потому
что я вспомнила два первые случая - сплошная ненависть и гнев. Но на  этот
раз было по-другому. Потому что кто-то что-то сделал.  Ты  разрезал  Люсио
лицо, я благодарна тебе за это. - Она улыбнулась. - Ты  победил:  если  ты
против того, чтобы мы ударили первыми, мы просто вооружимся и будем  очень
осторожны, ладно? Больше я ничего у тебя не прошу.
     Она наклонилась и легко поцеловала меня в висок, как друга,  поцелуем
благодарности. Потом встала и ушла.
     Она меня удивила. Я думал, что она пытается вовлечь меня  в  схватку,
просит отомстить за нее. И она имела на это право. Возможно, больше  всех,
кого я знал, она имела право на справедливость. Она не поняла, что  я  еще
не принял решения, как буду действовать. Сдалась слишком  легко.  Если  бы
она потребовала, чтобы я участвовал в Поиске и убил Люсио, я отказался бы.
Но Абрайра оказалась более убедительной, чем сама думала.
     Я вспомнил слова Люсио: "Я убью тебя и буду трахать твою  женщину"  и
понял, что он постарается выполнить это буквально. Я решил, что,  пожалуй,
лучше отправить Люсио и его людей в ад, потом встал и пошел в комнату.
     Немного погодя к нам зашел Гарсиа. Он был очень бледен  и  измучен  и
больше обычного шевелил руками. Он пришел заплатить Завале миллион песо и,
по-видимому, хотел побыстрее покончить с этим. Он с беспокойством смотрел,
как Мавро заостряет деревянный нож.
     Гарсиа сказал:
     - Надеюсь, вы не думаете начинать драку с самураями!
     Мавро ответил:
     - Я вообще ни с кем не собираюсь драться. Просто просверлю дыру кое в
ком!
     Гарсиа облизал губы и сказал:
     - Несколько минут назад Эмилио Васкес решил отпраздновать наши победы
в Южной Америке и не явился  к  симулятору.  В  комнату  вошел  самурай  и
приказал ему идти на тренировку, и Эмилио и еще  один  человек  напали  на
самурая. Я сам все это видел! Эмилио один из самых сильных людей, каких  я
знаю, и он попытался задушить самурая, но самурай вырвался у него,  словно
Эмилио ребенок, потом ударил друга Эмилио по голове, разбив ему  череп,  и
задушил Эмилио - а Эмилио  вырваться  не  смог!  Если  не  верите,  можете
сходить и посмотреть сами на голову Эмилио. Она висит на крюке  на  шестом
уровне у лестницы. Если мне нужны были доказательства, что самураи так  же
сильны и быстры, какими кажутся в симуляторе, то я получил их!
     Гарсиа перевел на счет Завалы миллион песо, потом заплатил две тысячи
МДЕ за мои антибиотики и быстро ушел.
     Завала подошел и похлопал меня по спине.
     - Прости, что так отнимаю у тебя  твои  лекарства.  Я  предпочел  бы,
чтобы ты отдал мне их как друг. Но теперь ты понимаешь: самураи  побеждают
нас потому, что их духи  сильнее.  Я  рад,  что  мы  узнали  правду:  есть
заклинания, которые ослабляют духов врага.
     Мавро рассмеялся.
     - Прекрасная мысль! Ты произноси заклинания, а я буду острить нож!
     Я посмотрел Завале  в  глаза.  Обычно  круглое  лицо  и  тонкие  губы
придавали  ему  вид  глупого  юнца,  но  теперь  в   глазах   его   горела
решительность.
     Я взял медицинскую сумку и просмотрел антибиотики. Все свои лекарства
я держал в маленьких контейнерах, напоминающих саквояж. В каждом крошечном
саквояже  несколько  граммов  лекарства.  И  еще  у  меня  есть  небольшое
устройство, которое отмеряет дозы  лекарств  и  смешивает  их  для  приема
внутрь или для инъекции. Это позволяет в  небольшом  пространстве  хранить
самые разнообразные лекарства. Я смотрел на  сотни  различных  лекарств  и
думал, что нельзя давать Завале антибиотики: от них он только заболеет.  Я
бы излечил его, но он не болен.
     Я немного порылся в лекарствах,  и  мне  пришла  в  голову  блестящая
мысль: ведь физически Завала не  болен.  Он  просто  считает,  что  болен,
потому что в симуляторе испытал боль. Но эту боль можно снять  блокировкой
нервов. Жжение пройдет, и он решит, что вылечился! У меня  было  несколько
мощных болеутоляющих без всяких побочных  эффектов,  и  я  начал  готовить
таблетки. Завала потер плечо у основания протеза руки и  быстро  проглотил
первую таблетку.
     Потом сел на пол, а остальные отправились спать. Завала снял этикетку
с бутылки виски и с помощью синей  краски  Перфекто  на  обратной  стороне
начал рисовать людей в судне  на  воздушной  подушке.  Он  очень  старался
выписать все подробности. Время  от  времени  начинал  петь  на  индейском
языке, а я посматривал на него, готовя лекарства. Глаза  его  остекленели,
он впал в транс и начал обильно потеть.
     Закончив готовить обезболивающее, я лег в постель и попытался уснуть.
Но пение Завалы не давало уснуть далеко заполночь.  И  я  подумал,  что  в
войне духов Завала был бы серьезным противником.



                                    10

     В моем сне солнце над озером  Гатун  оранжево-желтым  светом  озаряло
кухню, отражаясь от противоположной окну  стены.  За  кухонной  дверью,  в
кустах у озера, жалобно  мяукал  котенок.  Я  вспомнил  голубую  чашку  на
пороге. Она должна быть полна молоком. Когда я в последний раз  наливал  в
нее молоко?
     Не помню. Ускользнуло из памяти. Должно  быть,  уже  недели.  Котенок
умирает с голоду.
     Несомненно, он может  прокормиться  и  сам,  подумал  я.  Есть  много
насекомых, рыбаки оставляют мелкую рыбу, котенок  может  ловить  маленьких
животных и останется жив. Котенок продолжал голодно кричать,  и  я  открыл
стеклянную дверь.
     На пороге лежал серо-белый котенок, такой  худой,  что  я  легко  мог
разглядеть каждую косточку в его хвосте. Шерсть  у  него  облезала,  глаза
помутнели и ввалились. Он почти мертв. Даже приподняться не  смог.  Просто
продолжал мяукать в последних отчаянных попытках раздобыть еду.  И  тут  я
увидел руку в траве, худую, сразу за котенком, высовывающуюся из куста.  Я
подошел, отвел руку и заглянул в кусты.
     На траве вытянулся Флако, его безглазый череп  уставился  в  небо,  в
пустых   глазницах   собралась   дождевая    вода.    Невероятно    худой.
Изголодавшийся.
     - Дедушка! - сказала маленькая девочка, испугав меня.  Она  коснулась
моего локтя. - Дедушка, ты о них не позаботился! Ты  допустил,  чтобы  они
голодали.
     И я понял, что забыл накормить не  только  котенка.  Забыл  накормить
своих друзей. И невольно произнес:
     - Я... не знал. Не знал, что должен был заботиться о них.


     Я вскочил. Глубокая ночь, Завала уснул за своими рисунками, он слегка
храпит. Сердце мое дико  билось,  я  вспотел.  Этот  сон  встревожил  меня
сильнее  любого  кошмара.  Я  пытался  понять  его   значение,   вспоминал
подробности.
     Сосредоточился на девочке с бледным лицом и темными глазами,  которая
появляется во многих  снах.  Может,  я  видел  ее  на  ярмарке?  Соседский
ребенок? Я долго думал и убедил себя, что она  ребенок  соседей,  девочка,
которая жила в доме ниже по улице в Панаме. Но дом, в котором она жила,  я
не мог вспомнить. Впрочем, должно быть, я видел, как она ходит по утрам на
ярмарку.
     В качестве эксперимента я закрыл глаза и попытался  вспомнить  ее  во
всех подробностях. И сразу в моем сознании возник  ее  образ.  Она  стояла
передо мной, держа серо-белого котенка, протягивала его, чтобы я мог взять
в руки.
     - Он немного одичал, - сказала она. - Ты о нем позаботишься?
     Образ казался очень живым и верным, но я знал, что не  видел  котенка
до того дня, как вернулся домой и смотрел, как Флако и Тамара бросают  ему
на крышу мяч. Очевидно, сон примешался к моим  воспоминаниям.  Так  как  в
одном и том же сне я увидел девочку и котенка, подсознание связало их.
     Я отогнал эту мысль подальше и попытался вспомнить имя  ребенка.  Оно
крутится на языке, и я был уверен, что  осталось  только  произнести  его.
Лицо вспотело, голова готова была разорваться, я  пытался  вспомнить.  Это
казалось необыкновенно важным.
     - Татьяна, - произнес я вслух в  порыве  вдохновения.  И  понял,  что
произнес правильно ее имя. Девочку зовут Татьяна. Я  обрадовался,  но  чем
больше думал, тем больше сознавал, что ничего не могу вспомнить, кроме  ее
лица. Ты сумасшедший, подумал я, но тем не менее поздравил себя с тем, что
нашел имя для посетительницы своих снов.


     Утром одиннадцатого дня я проснулся от движений: тела передвигались в
темноте, шелестели кимоно. Завала сидел  на  полу,  скрестив  ноги,  перед
листочком бумаги. Лицо его было истощено, глаза остекленели от  бессонницы
и болеутоляющих, которые я ему дал. Он негромко и хрипло напевал, и  звуки
его пения напоминали шум ветра в сухой траве.
     Перфекто и Мавро стояли у двери, напряженные, в  ожидании  нападения.
Мавро завязывал оби, пояс своего кимоно, держа деревянный кинжал в  зубах.
Эти ножи - по существу всего лишь заостренные  палки,  каждая  в  полметра
длиной, резать ими нельзя, но колоть можно. Абрайра одевалась в  крошечном
туалете. Все они старались дышать медленно, но дыхание вырывалось неровно.
Я почувствовал, как у меня самого грудь сжимается в ожидании.
     Я соскользнул с койки и поправил свое кимоно. Достал нож из ножен  на
запястье. Ноздри мои раздувались.
     - Что происходит? - спросил я, подойдя к Завале.
     - Мы не можем спать, - ответил Перфекто. - Значит, люди Люсио тоже не
могут спать. Они скоро будут здесь.
     - Откуда ты знаешь?
     Мавро сказал:
     - Я только что вызвал по комлинку дежурную сестру. Она  сказала,  что
сейчас  Люсио  осматривает  врач.  Через  десять  минут  Люсио  выйдет  из
лазарета.
     Эта новость удивила меня больше, чем я ожидал. До сих  пор  стычка  с
Люсио казалась только возможностью. Те