блялась  прежде
созрения. Земледельцы  принуждены  были,  для  охранения  себя  от  набегов,
оставить свои занятия. Небольшая часть земли  засевалась  и,  обрабатываемая
среди тревог и беспокойств, приносила плод необильный. Предоставленная самой
себе, без пособий искусства, она зарастала дикими травами,  кустарником  или
заносилась морским песком. Некому было  указать  на  могущественные  пособия
науки, долженствовавшие предупредить общие бедствия.  Голод,  со  всеми  его
ужасами, бурной рекою разлился по стране нашей. Брат убивал  брата  остатком
плуга и из окровавленных рук вырывал скудную  пищу.  Великолепные  здания  в
нашем городе давно уже опустели; бесполезные корабли сгнивали в пристани.  И
странно и страшно было видеть возле мраморных чертогов, говоривших о прежнем
величии, необузданную, грубую толпу,  в  буйном  разврате  спорившую  или  о
власти, или о дневном пропитании! Землетрясения  довершили  начатое  людьми:
они  опрокинули  все  памятники  древних  времен,  засыпали  пеплом;   время
заволокло  их  травою.   От   древних   воспоминаний   остался   лишь   один
четвероугольный камень,  на  котором  некогда  возвышалась  статуя  Бентама.
Жители удалились в  леса,  где  ловля  зверей  представляла  им  возможность
снискивать себе пропитание. Разлученные друг от друга, семейства  дичали;  с
каждым поколением терялась часть воспоминаний о прошедшем. Наконец, горе!  я
видел последних потомков нашей славной колонии, как они в  суеверном  страхе
преклоняли колени пред пьедесталом статуи Бентама, принимая его  за  древнее
божество, и приносили ему в жертву пленников, захваченных в битве с другими,
столь же дикими племенами. Когда я, указывая им  на  развалины  их  отчизны,
спрашивал: какой народ оставил по себе эти воспоминания? - они  смотрели  на
меня с удивлением и не понимали моего вопроса. Наконец погибли  и  последние
остатки  нашей  колонии,  удрученные  голодом,  болезнями  или  истребленные
хищными зверями. От всей отчизны остался этот безжизненный камень, и один  я
над ним плачу и проклинаю. Вы, жители других стран, вы, поклонники  злата  и
плоти, поведайте  свету  повесть  о  моей  несчастной  отчизне...  а  теперь
удалитесь и не мешайте моим рыданиям".
     Незнакомец  с  ожесточением  схватился  за  четвероугольный  камень  и,
казалось, всеми силами старался повергнуть его на землю...
     Мы удалились.
     Приехав  на  другую  станцию,  мы  старались  от  трактирщика   собрать
какие-либо сведения о говорившем с нами отшельнике.
     - О! - отвечал нам трактирщик. - Мы знаем его. Несколько  времени  тому
назад он объявил желание  сказать  проповедь  на  одном  из  наших  митингов
(meetings). Мы все обрадовались, особливо наши жены, и  собрались  послушать
проповедника, думая, что он человек порядочный; а он с первых слов начал нас
бранить, доказывать, что мы самый безнравственный народ в целом  свете,  что
банкрутство есть вещь самая  бессовестная,  что  человек  не  должен  думать
беспрестанно об  увеличении  своего  богатства,  что  мы  непременно  должны
погибнуть... и прочие, тому подобные, предосудительные вещи. Наше  самолюбие
не могло стерпеть такой обиды национальному характеру - и мы выгнали оратора
за двери. Это его, кажется, тронуло за живое;  он  помешался,  скитается  из
стороны в сторону, останавливает проходящих  и  каждому  читает  отрывки  из
сочиненной им для нас проповеди.

                                   -----

     - Ну, что? как вам нравится  эта  история?  -  спросил  Фауст,  окончив
чтение.
     - Я не понимаю, что эти  господа  хотели  доказать  своей  историей,  -
сказал Вячеслав.
     -  Доказать?  решительно  ничего!  Вы  знаете,  при  химических  опытах
наблюдатели имеют обыкновение вести журнал всего, что  ни  заметят  они  при
производстве опыта; не имея еще в виду  ничего  доказывать,  они  записывают
каждый факт, истинный или обманчивый...
     - Да какой тут факт! - вскричал  Виктор.  -  Такого  факта  никогда  не
бывало...
     Фауст. Для моих духоиспытателей фактом было - символическое прозрение в
происшествии такой эпохи, которая но  естественному  ходу  вещей  должна  бы
непременно  образоваться,  если  б  благое  провидение   не   лишило   людей
способности вполне приводить в исполнение свои мысли и если бы  для  счастия
самого человечества каждая мысль не была  останавливаема  в  своем  развитии
другою - ложною или истинною, все равно, - но которая, как поплавок,  мешает
крючку (при помощи которого кто-то забавляется над нами) погрузиться на  дно
и  поднять  всю  тину.  Впрочем,  несмотря  на  все   препятствия,   которые
человечество находит для полного развития мысли одного  кого-либо  из  своих
членов, нельзя однако же не сознаться, что банкирский феодализм на Западе не
попал прямо на  дорогу  бентамитов;  а  на  другом  полушарии  есть  страна,
которая, кажется, пошла и дальше по этой дороге; там уже дуэли не на  языке,
не на шпагах, а просто - на зубах сделались вещию обыкновенною.
     Вячеслав. Все это очень хорошо, но я не  вижу  цели  всего  этого.  Что
хотят доказать или, пожалуй,  что  заметили  эти  господа?  Что  единственно
материальная польза не может быть целию общества, ни служить основанием  для
его законов, - я бы желал знать: как бы они обошлись без этой пользы; по  их
системе не нужно заботиться ни о дровах, ни о скоте, ни о платье...
     Фауст. Кто говорит об этом? все то благо, все добро!  но  вопрос  не  в
том, и  напрасно  экономы-материалисты  хотят  затемнить  его.  -  Объяснюсь
примером не совсем благоуханным; но  для  вас,  утилитариев,  ведь  это  все
равно; всякий предмет,  по-вашему,  имеет  право  существовать,  потому  что
существует. Те люди, которые вывозят  всякий  сор  и  нечистоту  из  города,
приносят ему важную пользу: они спасают  город  от  неприятного  запаха,  от
заразительных болезней, - без их пособия город не мог бы существовать;  вот,
без сомнения, люди в высшей степени полезные, - не так ли?
     Виктор. Согласен.
     Фауст. Что, если  бы  эти  люди,  гордые  своими  смрадными  подвигами,
потребовали первого места в обществе и сочли бы себя в праве  назначить  ему
цель и управлять его действиями?
     Виктор. Этого никогда не может случиться.
     Фауст. Неправда, - оно в  очью  совершается,  только  в  другой  сфере:
господа  экономисты-утилитарии,   возясь   единственно   над   вещественными
рычагами, также роются лишь в том соре, который застилает для них  настоящую
цель и природу человечества,  и  ради  своих  смрадных  подвигов,  вместе  с
банкирами, откупщиками, ажиотерами, торговцами  и  проч.,  почитают  себя  в
праве занимать первое место в человеческом роде, предписывать ему  законы  и
указывать цель его. - В их руках и земля, и море,, и золото,  и  корабли  со
всех сторон света; кажется, они все могут доставить человеку,  -  а  человек
недоволен, существование его неполно, потребности его не удовлетворены, и он
ищет чего-то, что не вносится в бухгалтерскую книгу.
     Виктор. Так уже не поэтам ли поручить это пело?
     Фауст. Поэты со времени Платона выгнаны из  города;  {3}  они  любуются
венками, которыми их увенчали; сидя на пригорке и смотря на  город,  они  не
могут надивиться, отчего все движется в городе с восхождением солнца  и  все
замирает, когда оно зашло; да иногда перечитывают речи умного  Борка  {4}  о
благоденствии Индии под управлением торговой компании, которая, как  говорил
знаменитый оратор, "чеканила деньги из  человеческого  мяса".  {*  См.  речи
Борка в начале 1788 года.}
     Виктор. Так  выдумайте  же,  господа,  новые  законы  для  политической
экономии, и посмотрим их на деле.
     Фауст. Выдумать! выдумать законы! не знаю, господа,  отчего  вам  такое
дело кажется возможным; мне же кажется совершенно непонятным, чтобы  нашлось
такое существо, которое кто-нибудь отправил бы в мир на житье  с  поручением
изобресть для того мира и для самого себя законы; ибо из сего должно было бы
заключить, что у того мира нет никаких законов для существования, т. е.  что
он существует не существуя; я думаю, что во всяком мире законы  должны  быть
совсем готовые - стоит отыскать их. Впрочем, это дело не мое; я, как ученый,
о котором упоминал Ростислав, замечаю только,  что  говорят  другие,  а  сам
ничего не говорю; однако ж мне сдается, что наибольшую роль играет  во  всей
вселенной именно то, что менее осязаемо или что менее  полезно.  Прочтите  у
Каруса {* См. Carus "Grundziige  d  vergl  Anatomie"  .   Эта   знаменитая   книга,
совершившая   перелом   в   понятиях   об   организме,   известна    всякому
естествоиспытателю; мы рекомндуем ее, а равно и другую того  же  сочинителя:
"System der Physiologie", Dresden, 1839 - поэтам и художникам, тем более что
в этих книгах глубокая положительная ученость соединяется с тем  поэтическим
элементом, благодаря которому Карус умел соединить в себе качества физиолога
первой величины, опытного врага, оригинального живописца и литератора.}  {5}
любопытные доказательства того, что  все  твердые  части,  как-то:  мускулы,
кости,  суть  произведения  жидких  частей,  другими  словами,  остатки  уже
совершившегося организма. Даже, кажется, можно заметить эту постепенность  в
природе. Чем ниже мы спускаемся по степеням ее, тем,  несмотря  на  наружную
плотность, менее находим связи,  крепости  и  силы;  раздробите  камень,  он
останется раздробленным; срежьте дерево - оно  зарастет;  рана  животного  -
исцелима; чем выше вы поднимаетесь в сферу  предметов,  тем  более  находите
силы; вода слабее камня, пар, кажется, слабее воды, газ слабее пара, а между
тем сила этих деятелей увеличивается по мере их видимой слабости. Поднимаясь
еще выше, мы находим электричество, магнетизм -  неосязаемые,  неисчислимые,
не производящие никакой непосредственной пользы, -  а  между  тем  они-то  и
движут и  держат  в  гармонии  всю  физическую  природу.  Мне  кажется,  это
порядочная указка для экономистов. Но уже поздно, господа, или, как  говорит
Шекспир, уже  становится  рано;  {6}  завтра  я  покажу  вам  заметки  наших
искателей о тех странных символах в этом мире, которые  называются  поэтами,
художниками и проч.
     - Еще одно слово, - сказал Виктор, - вы,  господа  идеологи,  летая  по
поднебесью,  любите  помыкать  нами,  бедными  смертными,  которые,  как  ты
говоришь, роются в соре: нельзя ли не так решительно? - уж пускай Мальтус  -
бог с ним; но Адам Смит, великий Адам Смит, отец всей политической  экономии
нашего времени, образовавший школу, прославленную именами Сэя, Рикардо,  {7}
Сисмонди! {8} не слишком ли резко обвинить его в явной нелепости, а с ним  и
целые два поколения. Неужели на род человеческий нашло такое ослепление, что
в продолжение полустолетия никто не заметил этой нелепости?
     Фауст. - Никто?  Нет,  я  следую  совету  Гете:  {*  "Wilhelm  Meisters
Wanderjahre" .}  я  хвалю  без
зазрения совести; {9} но когда я принужден порицать кого-нибудь,  то  всегда
стараюсь поддержать свое мнение  каким-либо  важным  авторитетом.  В  начале
нашего века жил человек по имени Мельхиор Жиойа, {10} о котором английские и
французские экономисты упоминают в истории науки, для очистки совести, хотя,
верно, никто из них не имел терпения прочесть  около  дюжины  томов  in  4ь,
написанных смиренным  Мельхиором,  -  этот  чудный  подвиг  глубокомыслия  и
учености. В 1816 году он приложил к своей  книге  {*  См.  "Nuovo  prospetto
delle scienze economiche", 6 v. in 4ь, Milano, 1816, tomo V, parte sesta, p.
223. Stato della scienza .}  таблицу,
которую, не без иронии, назвал: "Настоящее состояние науки"; в этой  таблице
он свел разные так называемые аксиомы политической экономии  Адама  Смита  и
его последователей; из таблицы явствует, что эти господа просто  самих  себя
не понимали, несмотря на обманчивую ясность, за которою они  гонялись.  Так,
например,  Адам  Смит,  великий  Адам  Смит  доказывает,   что   труд   есть
первоначальный и не первоначальный источник  народного  богатства;  {*  Adam
Smith (франц. изд. 1802 года), t. I, p. 5 и t. IV, р. 507.}
     что усовершенствование промышленности зависит вполне и  не  зависит  от
разделения работ; {* Ibidem, t. Ill, p. 543 и t. I, p. 17-18; t. I, p. 11  и
t. II, p. 215-216.}
     что разделение работ  есть  и  не  есть  главнейшая  причина  народного
богатства; {* Ibidem, t. I, p. 24-25 и t. I, p. 262-264; t. I, p.  29  и  t.
II, p. 370, 193, 326, 210; t. III, p. 323.}
     что   разделением   работ   возбуждается   и   не   возбуждается    дух
изобретательности; {* Ibidem, t. I, p. 21-22; t. IV, p. 181-183.}
     что сельская промышленность зависит и не  зависит  от  других  отраслей
промышленности; {* Ibidem, t, II, p. 409-410 и t. II, p. 408.}
     что земледелием доставляется и  недоставляется  наибольшая  выгода  для
капиталов; {* Ibidem, t. II, p. 376-378, 407, 498 и t. I, p. 260-261; t. II,
p. 401-402, 481, 483, 485, 486, 487, 413.}
     что умственный труд есть и не есть сила производящая, т. е.  умножающая
народное богатство; {* Ibidem, t. II, p. 204-205;  t.  I,  p.  213-214,  23,
262-265 и t. II, 312-313.}
     что частный интерес лучше и  хуже  видит  общественную  пользу,  нежели
какое-либо правительственное лицо; {* Ibidem, t. V, p. 524, t. III,  p.  60,
223, t. II, p. 344 и t. II, p. 161, 423-424, t. III, p. 492, t. II, p.  248,
289, t. I, p. 219-227.}
     что частные выгоды купцов тесно связаны и вовсе не связаны  с  выгодами
других членов общества. {* Ibidem, t. II, p. 161, t. Ill, p.  239,  208-209,
435, 54-55, 59 и t. Ill, p. 295, 145, 239, t. II, p. 164, 165,  t.  Ill,  p.
465.}
     Кажется, довольно? я брал из таблицы наудачу; а дело идет  о  важнейших
аксиомах науки. Успех Адама Смита весьма  понятен;  главная  цель  его  была
доказать, что никто не должен вмешиваться в купеческие дела, а что должно их
предоставить так называемому естественному ходу и благородному соревнованию.
Можно себе представить восхищение английских торговцев,  когда  они  узнали,
что с профессорской кафедры им предоставляется право барышничать,  откупать,
по произволу возвышать и понижать цены и хитрой уловкой, без дальнего труда,
выигрывать сто на один, - что во всем этом "они не  только  правы,  чуть  не
святы"...   {*  Крылов.}   С   того  времени  вошли  в  моду  звонкие  слова
"обширность   торговли",  "важность  торговли",  "свобода   торговли".   При
помощи   последней  клички  теория  Адама  Смита  пробралась  во  Францию  и
единственно   по   созвучию  слов самый смысл их (если он есть) сделался там
аксиомой:  Адам  Смит   признан  и  глубоким  философом, и благодетелем рода
человеческого;  за  сим  немногие читали его, и никто не понял, что он хотел
сказать;  но,  несмотря на  то,  из темного запутанного лабиринта его мыслей
вытекли  многие  поверья, ни  на  чем не основанные, ни к чему не годные, но
которые  льстили  самым низким страстям человека и потому распространились в
толпе   с   неимоверною   быстротою.   Так,  благодаря  Адаму  Смиту  и  его
последователям,  ныне  основательностью,   делом   - называется лишь то, что
может  способствовать купеческим оборотам;  человеком основательным, дельным
называется   лишь   тот,   кто   умеет   увеличивать   свои  барыши,  а  под
непонятным  выражением  естественное   течение   дел,  -  которого отнюдь не
должно  нарушать,  -  разумеются  банкирские  операции,  денежный феодализм,
ажиотерство, биржевая игра и прочие тому подобные вещи.
     - Следственно, - заметил Виктор, - политическая экономия, по-твоему, не
существует?..
     - Нет! - отвечал Фауст. - Она существует, она первая из  наук,  в  ней,
может быть, все науки некогда должны найти свою осязаемую опору, но только -
скажу тебе словами Гоголя: она существует - с другой стороны. {12}

НОЧЬ ШЕСТАЯ

     - Скажите мне, - сказал Ростислав, входя к Фаусту в обыкновенное  время
их бесед, - отчего и ты, и мы все любим полунощничать? отчего ночью внимание
постояннее, мысли живее, душа разговорчивее?..
     - На этот вопрос легко отвечать, -  сказал  Вячеслав,  -  общая  тишина
невольно располагает человека к размышлению...
     Ростислав.  Общая  тишина?  у  нас?  да  настоящее  движение  в  городе
начинается лишь в десять часов вечера. И какое  тут  размышление?  -  Просто
людей что-то тянет быть вместе; оттого  все  сборища,  беседы,  балы  бывают
ночью; как бы невольно человек отлагает до ночи свое соединение  с  другими;
отчего так?
     Виктор. Мне кажется, это объясняется одним из физиологических  явлений:
известно, что около полуночи в организме происходит род  лихорадки,  -  а  в
этом состоянии все нервы возбуждены, и то, что мы принимаем за живость  ума,
за разговорчивость, есть не иное что, как следствие болезненного  состояния,
некоторого рода горячки...
     Ростислав. Но ты не отвечаешь на мой  вопрос:  отчего  это  болезненное
состояние, как ты говоришь, заставляет людей соединяться между собою?
     Фауст. Если б я был из ученых, я бы тебе  сказал  с  Шеллингом,  что  с
незапамятной древности ночь почиталась старейшим из существ  и  что  недаром
наши предки славяне считали время ночами; {* См. небольшое, но  изумительное
по глубине и учености сочинение Шеллинга: "Ueber Gottheiten von Samothrace",
p. 12. Stuttgart, 1815 .} если б я был мистиком, я объяснил бы тебе это явление  весьма
просто.  Видишь  ли:  ночь  есть  царство  враждебной  человеку  силы;  люди
чувствуют это и, чтоб спастись от врага,  соединяются,  ищут  друг  в  друге
пособия: оттого ночью люди пугливее, оттого рассказы о привидениях,  о  злых
духах ночью производят впечатление сильнее, нежели днем...
     - И оттого люди, -  прибавил  смеясь  Вячеслав,  -  по  вечерам  весьма
прилежно стараются убить враждебную силу  картами;  а  карселева  лампа  {1}
разгоняет домовых...
     - Ты не остановишь мистиков этой насмешкой, -  возразил  Фауст,  -  они
будут отвечать тебе, что у враждебной силы  две  глубокие  и  хитрые  мысли:
первая - она старается всеми силами уверить человека, что она не существует,
и потому внушает человеку все возможные средства забыть о ней;  а  вторая  -
сравнить людей между собою как можно ближе, так сплотить их, чтобы не  могла
выставиться ни одна голова, ни одно сердце; карты есть одно из тех  средств,
которые враждебная сила употребляет для достижения своей двойной цели;  ибо,
во-первых, за  картами  нельзя  ни  о  чем  другом  думать,  кроме  карт,  и
во-вторых, главное, за картами все равны:  и  начальник,  и  подчиненный,  и
красавец, и урод, и ученый, и невежда, и гений, и нуль, и умный  человек,  и
глупец; нет никакого  различия:  последний  глупец  может  обыграть  первого
философа в мире, и маленький  чиновник  большого  вельможу.  Представь  себе
наслаждение какого-нибудь нуля, когда он может обыграть Ньютона или  сказать
Лейбницу: "Да вы, сударь, не умеете играть; вы, г. Лейбниц, не умеете карт в
руки взять". Это якобинизм в полной красоте своей. А между тем, и то выгодно
для враждебной силы, что за  картами,  под  видом  невинного  препровождения
времени, поддерживаются потихоньку  почти  все  порочные  чувства  человека:
зависть, злоба, корыстолюбие, мщение, коварство, обман, -  все  в  маленьком
виде, но не менее того все-таки душа знакомится с ними, а это для враждебной
силы очень, очень выгодно...
     - Однако ж нельзя ли  избавить  от  мистицизма?  -  вскричал,  наконец,
Вячеслав, выведенный из терпения...
     - С охотою, - отвечал Фауст.
     - А все-таки мой вопрос остался неразрешенным, - заметил Ростислав...
     Фауст. Ты знаешь мое неизменное убеждение, что  человек  если  и  может
решить какой-либо вопрос,  то  никогда  не  может  верно  перевести  его  на
обыкновенный язык. В этих случаях  я  всегда  ищу  какого-либо  предмета  во
внешней  природе,  который  бы  по   своей   аналогии   мог   служить   хотя
приблизительным выражением мысли. Ты  замечал  ли,  что  задолго  до  заката
солн