моей
характеристики,  и,  заподоз-рив  неладное,  я  застала  его  на   месте
преступления - Андрей Константинович уже справился с медицин-ской картой
и теперь с большим интересом изучал программные наброски нашей бра-тии.
   - Черт возьми, Андрей!  Это  не  документы  роженицы  и  не  любовные
записки к ней!
   - Да, - сказал он, - это более тяжелый клинический случай.
   - Трудно представить?
   - Симптомы были, и теперь я понимаю истинную причину твоей  страстной
любви к Лауме. Зачем тебе это нужно?
   - Мне интересно.
   - Чем ты занималась все это время?
   - Я плавала, выпав из сис-темы  по  собственному  желанию,  и  искала
единомышленников, чтобы  прибиться  к  определенному  берегу.  Все  было
совсем неплохо, но неделю назад  меня  крепко  ограбили  -  в  свободном
плавании свои мели и скалы. Если бы не мое положе-ние, я не сочла бы это
очень большой бедой, но...
   - Но сейчас тебе нужно помочь, и ты мне это доверяешь?
   - Я слишком грубо ворвалась в твою жизнь?
   - Нет, ты же знаешь, что я тебя искал. Теперь хочу знать,  почему  ты
нашлась. Твои до-воды пока не очень убедительны.
   - Хорошо, попробую  объяснить!  Всю  свою  жизнь  я  знала,  за  кого
проголосовать, если мне предоставят выбор, но я всегда  мечтала  быть  в
числе тех, кто предоставляет этот выбор. Это жела-ние всегда давило  мне
плечи,  вот  и  я  попробовала.  Встречи,  собра-ния,  митинги,   опросы
общественного мнения... Мы,  конечно,  по-грязли  в  дебатах  на  весьма
отвлеченные темы,  мы  перессорились  и  утонули  в  словах  так,  будто
основной нашей целью являлась кри-тика в ре-жиме  вечной  оппозиции,  но
это издержки первого пе-риода, и дойти до первых конкретных дел  все  же
удалось. Все было бы ничего, но я поняла, что мне не хватает  фанатизма,
а без него нельзя быть ведьмой - не поверят! Мне не дано, и я  упала  со
своей метлы. Наверное, я  все-таки  принад-лежу  другой  породе,  породе
на-блюдателей. Вот я и решила вернуться домой.
   - Марина! Я тоже не в восторге от сегодняшних реалий,  но  я  пытаюсь
честно работать, пытаюсь сделать пространство в своем доме немного чище,
чем снаружи, пытаюсь не рефлекти-ровать при ударе, а отвечать ударом,  и
мне этого вполне достаточно. Поприще так называемых наблюдателей  -  это
тоже труд, и иронизировать по этому поводу может только тот, кто  сможет
предложить что-ни-будь получше.
   - Я иронизирую только по поводу своих  заблуждений  -  по-пыталась  и
расшиблась о свой же потолок!
   Разве это не смешно?
   - Не слишком, - заметил он абсолютно справедливо, - но мне трудно это
понять, меня никогда не интересовала карьера оп-ределенного  толка.  Как
правило, имеются два мотива - вла-столю-бие и стяжательство.  Чего  тебе
не хватало?
   -  Сейчас  ты  пытаешься   засунуть   меня   в   рамки   действую-щей
агрессивно-патриархаль-ной  модели.  Но  власть  для  меня,  как  и  для
большинства  женщин  -  это  всего  лишь  средство  для  конструк-тивных
изменений к лучшему, не более... Впрочем, это отдельный  разговор...  Ты
раз-решишь сделать мне несколько звонков в связи с отъездом?
   - Ради бога! Я уйду на кухню.
   Я коротко попрощалась со своими старыми и новыми друзьями и выслушала
добрые пожелания в свой адрес. Уж,  чем-чем,  а  дружбой  в  этой  жизни
обделена я не была! Как много заме-чательных писем хранилось бы сейчас в
музеях,  родись  я  лет  на  сто  пятьдесят  -  двести  раньше  всеобщей
телефонизации!  Я  укра-шала  бы  эти  письма   маленькими   черненькими
силу-этами, испещ-ряя витиеватые строчки взволнованными знаками вопросов
и вос-клицаний,  и  не-брежно  зачеркнутые  фразы  свидетельствовали  бы
только об одном - раздвоенное гусиное перо не поспевает  за  дви-жениями
души, как клавиатура Pentium, которая так и норовит бе-жать впе-реди еще
толком  не  оформленной  мысли,  вставляя  неуме-стные  замечания  типа:
"предложение слишком длинное с точки зрения выбранного вами пиитического
штиля", либо: "слово вуль-гар-ное и не подходит  для  деловой  переписки
новых русских".
   - Мой милый, - укоряла бы я Барона из Михайловского,  -  поэзия  твой
родной язык, слышно по выговору, но, кто ж  виноват,  что  ты  столь  же
редко говоришь на нем, как дамы 1807-го года на славяно-росском?
   - Пишу тебе в гостях с разбитой рукой - упал на льду не с лошади, а с
лошадью; боль-шая разница для моего наезднического честолюбия,  -  писал
бы он мне из Тригорского, - пришли мне бу-маги почтовой и простой,  если
вина, так и сыру не забудь, и  (го-воря  по  делилевски)  ви-тую  сталь,
пронзающую засмоленную главу бутылки - т. е. штопер.
   Говорить по делилевски, вероятно, и означало для Барона  использовать
поэзию как свой родной язык, и тогда мы оба пони-мали бы  это  выражение
совершенно точно, а сейчас, спустя сто шестьдесят пять лет,  смысл  его,
утерянный  в  складках  истории,  для  нас  обоих  был  понятен   скорее
интуитивно. С записками в ду-пло, правда, получилась бы  накладка  -  их
попро-сту бы не оказа-лось, как и  в  романе,  но  исследователи  дупла,
предпочитая  расхо-жее  мнение  первоисточнику,  решили  бы,  что  самое
интимное я сжигала упоительными российскими вече-рами в большом камине.
   Ну да ладно, вернемся в папку "Recent"! На кухне снова  стояла  зима,
Андрей Констан-тинович, изрядно  заправившись  дым-ком  "Мальборо",  был
мрачноват, и я  его  понимала.  Он  ни-как  не  мог  найти  собственного
мемориального комплекса на Красной площади  моей  загадочной  славянской
души. И вообще вместо при-вычных старых зданий из красного кирпича,  там
выси-лись какие-то новые  панельные  сооружения  с  темными  зеркальными
окнами, знаменующие на-чало новой постсоветской эпохи и предназначен-ные
только  для  презентаций,  джемов  и  психо-тропных   способов   ведения
маркетинга.
   - А зачем мавзолей тому, кто живее всех живых? - спраши-вала  я  себя
молча, пока рас-ставляла тарелки на столе, нарезала хлеб и  разглядывала
своего красивого гостя.
   - Ты сочла, что я тебе помешаю, узнав о ребенке, поэтому и не  давала
знать о себе? - спросил он меня.
   - Представлялось, тебе был  нужен  более  надежный  тыл,  чем  Марина
Николаевна. Но, пойми и другое, у меня все сплелось тогда в один большой
узел, и пытаться сейчас отделить одно от другого не имеет смысла - мы не
сможем вернуться в прошлое и взвесить каждый мотив по отдельности.
   - И все-таки, давай попытаемся сделать это.
   - Не считай, что я умаляю твою роль. Да, у меня был пе-чальный  опыт,
а впереди мая-чили перспективы вечной домашней войны. Рано  или  поздно,
но ты позвонил бы мне, и все на-чалось бы снова.
   Если уж откровенничать по гамбургскому счету, то  нам  так  нравилось
нано-сить удары друг другу.
   - Издержки первого периода - ты не думала над этим?
   - Вспомни лучше, о чем ты думал, пока в Неняе чинили твою  машину,  а
ты сидел ря-дом и не звонил мне! И вообще,  откуда  нам  с  тобой  знать
что-либо о втором периоде? Мы же до гробовой доски  будем  стремиться  к
идеалу! Мы так снисходи-тельны к своему ближнему, если тот не претендует
на излишнюю близость, но мы с удовольствием зароем живого  человека  под
гру-дой своих принципов, если тот покусится на святое комиссарово  тело.
В лучшем случае пла-ночку подымем так, что без допинга не перескочишь!
   - А знаешь, - засмеялся мой собеседник,  -  сейчас  у  меня  возникло
занятное соображение - будь я в Пакавене на твоем месте, я  бы  тоже  не
раскололся.
   - На моем месте ты бы не раскалывался и сейчас! А я вот  предаю  наши
идеалы по-чер-ному.
   - Это преувеличение, ответа на свой вопрос я так и не  по-лучил.  Так
почему ты нашлась?
   - Из общих соображений - негоже лишать мальчика  роди-телей,  если  у
тех нет крими-нального прошлого или особо вредных привычек.
   - Тогда, надеюсь, ты позвонила и моему конкуренту?
   - Пока нет, у тебя было преимущество - ведь ты хотел стать отцом.  И,
потом, одного теста будет вполне достаточно для выяс-нения ситуации,  не
так ли?
   - Вполне логично, Марина Николаевна, - задумчиво произ-нес Андрей,  -
как всегда! Не пора ли мыть руки перед едой?
   - Я повесила чистое полотенце справа.
   - Замечательно, - сказал он, - у меня для тебя тоже хорошая новость -
я приехал со своей зубной пастой. Трехцветные теперь на каждом прилавке.
   Картошка  была  уже  на  подходе,   и   можно   было   приступать   к
аналитическому обзору снеди  из  сумки  Андрея  Константино-вича.  Мятый
дорожный бутерброд с плавленым сыром буд-нично контрастировал  с  прочим
содержимым  пакета,  представленным  тем,  что  в  приличных   советских
организациях называется празд-ничным продуктовым заказом  -  за  вычетом
обязатель-ного пакетика перловой  крупы.  Я  размышляла  над  содержимым
пакета, как лорд Болингброк, приятель  Джонатана  Свифта,  над  стаканом
воды в од-ноименной французской пьесе Эжена  Скриба,  где  этот  предмет
становится  единственной  причиной  заключения  мира  между  Анг-лией  и
Францией - лорд тоже был большим пацифистом, когда не махал шпагой перед
носом герцо-гини Мальборо.
   Итак, исходя из некоторых фактов, основной целью визита  был  большой
праздник в честь  окончания  войны...  Летят  журавли,  идут  поезда,  и
зрители уже  гля-дят  на  перрон,  где  гимнастерки  сжимают  в  крепких
объятиях цветастые  платьица,  и  глаза  -  такие  большие  на  худых  и
изголо-давшихся по счастью лицах -  уже  плавают  в  слезах,  скорбя  по
павшим и радуясь живым. А по-том все расходятся по домам, и дальнейшее -
молчание, потому что - ах! - как пахнет от  сер-жанта  Иванова  дальними
странами, чужими женщинами и нездешними мыслями, и вот уже жена  сомлела
в неловкости, и дом - уже не дом,  потому  что  трубачи  еще  трубят  по
привычке каждое божье утро, сгоняя в  строй  павших  и  живых,  но  идти
некуда, а они трубят и трубят, пока есть живые, пока трубы, охрипнув  от
безысходной утренней страсти, не потеряют голос  -  немые  трубы,  немые
сол-даты, забытая война, и некому сказать правду, что воевать вообще  не
стоит, и так во все времена...
   Да, черт знает о чем думалось мне  при  виде  накрытого  к  празднику
стола. Оно, ко-нечно, экзерсисы на дежурные темы - не более,  но  какими
же словами рассказать ему, как белый ангел за-глядывал мне с плеча прямо
в лицо, и я пыталась понять самое очевидное - что  все  зло  этого  мира
только внутри нас, и это в на-ших душах горят костры,  и  смрад  тяжелых
чугунных помыслов застит голубое небо, и нужно начинать  с  малого  -  с
самого себя. Боги, боги мои! Как бы-стро  и  густо  прорастают  кровавые
зерна раздора и насилия, и нужно начинать с себя и всем вместе, а  иначе
сеятель бессмертен. Что же, последней сукой буду, если не кончу хотя  бы
одну войну на этой земле!
   - Через пять минут, - сообщила я Андрею  о  картошке,  имея  в  виду,
впрочем, точное время начала очередного  Утрехтского  мира,  -  а  пока,
чтобы ненароком не испортить застолья, можно по-говорить о погоде.
   Сегодня холодноватый вечер для марта!
   - Чего не скажешь, к примеру,  о  нашей  беседе!  -  применил  Андрей
Константинович тактику Маргарэт Тэтчер, которую - о чем не спроси, а она
все о своем. - К вопросу о твоих новых занятиях... Ты не поторопилась  с
определением своего потолка?
   - У меня подходящая профессия для быстрого обобщения своих ощущений.
   - Ты уверена, что когда-нибудь не захочешь вернуться на эту стезю?
   - Считаешь, не стоит?
   - Любой фанатизм опасен, а  я  против  великих  потрясений  из  самых
эгоистических со-ображений - для того,  чтобы  мне  зани-маться  любимым
делом, нужно  стабильное  государство.  Совсем  неплохо,  если  рядом  с
фанатиками будут нормальные здравомыс-лящие люди  -  это  у  тебя  может
получиться, в практической жизни ты большая реалистка.
   - Спасибо за поддержку, но, во-первых,  это  уже  не  акту-ально,  а,
во-вторых, эта под-держка сильно смахивает на разведку. Кое-что о тебе я
все-таки знаю!
   - Честно говоря, я бы старался отговорить тебя  от  этой  за-теи  изо
всех сил, - вынужден был признаться Андрей Константи-нович, - но особого
риска в этом все равно бы не увидел. С  чис-тыми  руками  там  долго  не
продержишься, ты бы все равно верну-лась.
   - Я подозрительно отношусь  к  праведникам.  Чистые  руки  -  понятие
от-носительное,  и  адаптации  к   любому   но-вому   состоянию   всегда
необходимы, здесь я махровый конформист. Ты ведь  тоже  используешь  для
благих  целей  весьма  сомнительные,  с  обыватель-ской  точки   зрения,
средства. Важно не перейти грань, и я  постара-лась  бы  удержаться,  но
дело совсем не в этом - просто я не более, чем стандартная затравка,  а,
как оказалось, для толчка массы нужна энергия космической силы.
   После этих казеных слов мне стало грустновато. Да, все  это  так,  но
дело было не только в этом. Мне было трудно объяснить ему в рациональных
терминах то, что слу-чилось.
   - Почему ты  так  нервничаешь,  когда  речь  заходит  о  твоих  новых
занятиях?  Снова  дур-ные  предчувствия?   -   спросил   тогда   Ан-дрей
Константинович совершенно серьезно и попал в точку.
   Един-ственный стоящий талант, данный мне богом, как раз и  состоял  в
предчувствии беды, и силовые поля неведомого мне генезиса  уже  метались
надо мной с нечеловеческой ско-ростью, пытаясь увести как можно  дальше.
Я бы осталась, но  мне  нужно  было  сохра-нить  своего  ребенка.  Я  бы
осталась, но останутся другие - нас ведь немало! Я бы осталась,  вопреки
всему, но...
   - Да, предчувствия. Как тогда, в Пакавене... - ответила я  ему,  -  и
это при-шло  ко  мне  совершенно  вне-запно  -  на  одном  экологическом
ми-тинге,  и  еще  до  того,  как  меня  ограбили.   Появилось   чувство
обре-ченности, а с этим кашу не сваришь, и мне очень грустно сейчас, как
на поминках по разби-тому зеркалу.
   Тем  не  менее,  я  рада  видеть  тебя,  но,  пожалуйста,  не  лукавь
сегодня... Я не слиш-ком много прошу?
   - Пока нет, - утешил он меня, - твои ближайшие  заботы  мне  понятны,
но, уж прости, мне было интересно, что же ты собира-ешься делать дальше.
   - Я уверена, что не потратила  времени  даром  -  исчезли  не-которые
иллюзии и страхи, и нескольких месяцев для этого, ей-богу, не  жалко.  Я
не собираюсь считать себя неудачницей только потому, что бог не дал  мне
каких-то возможностей. У меня ведь были и другие мечты,  и  есть  места,
где я смогу быть в числе пер-вых, а  не  сотых.  Пусть  это  будут  даже
совсем  маленькие  ниши,  но,  согласись,  скучновато  жить,  если   нет
перспектив стать первой. Мне сейчас очень  хо-чется  вернуться  к  своей
работе.
   - У меня правильно создалось  впечатление,  что  кое-какие  запретные
темы для разговора у нас все же имеются?
   - На твое усмотрение, сегодня ты мой гость, и  сегодня  ве-чер  твоих
вопросов. У меня ос-талась только одна  тайна,  да  и  та  скоро  выйдет
наружу.
   - Тогда, надеюсь, ты не побоишься сказать, чего же ты ждешь от  меня?
- спросил он, и это был главный вопрос сегодняш-него вечера, и мне нужно
было ответить, что рядом со мной все эти месяцы жила пустота, которой не
было раньше, и я ничего не могла поделать с этим. Я должна была  сказать
ему именно это, но у меня  не  получилось  -  это  можно  было  говорить
только, касаясь друг друга. Поэтому пришлось поискать другие слова.
   - Ты крепко влип, явившись сюда по первому зову. И  вы-бора  у  тебя,
боюсь, нет.
   - Полагаешь, я та самая маленькая ниша, где ты  не  будешь  сотой?  -
засмеялся объект матримониальных претензий.
   - Остальные девяносто девять уже покойники. Прими сочувствия.
   - Обещала, ведь, когда-то ловушек не ставить!
   - Но ты уже продемонстри-ровал свою готовность быть жертвой.
   - Да... - сказал Андрей Константинович с глубоким чувст-вом,  -  злой
бабой ты и раньше была, но наглости за тобой не води-лось.
   - Я исправлюсь со временем.
   - Не стоит, я  всегда  меч-тал  жениться  на  ведьме  -  в  каче-стве
наблюдателя, - заверил он меня, -  быть  может,  я  слишком  поздно  это
осознал, у каждого из нас были свои иллюзии.  Мне  скучновато  жить  без
тебя, и я приехал поговорить именно об этом.
   - Не хочешь подождать результатов теста?
   - Полагаешь, в этом есть необходимость?
   - Честно говоря, я не считаю ситуацию  такой  уж  двусмыс-ленной,  но
тебе же будет ин-тересно!
   - Мне уже интересно - сказал Андрей, вынимая из своей сумки  газетный
сверток, - кстати или некстати, но здесь подарок для тебя.
   -  Новое  -  хорошо  забытое  старое,  -  задумчиво   произнесла   я,
разглядывая книжечку Войновича, - откуда она у тебя?
   - Я случайно увез  ее  в  своем  чемодане,  а  недавно  у  меня  была
командировка в те места, и я заехал в Неляй. Оказалось,  ты  уже  успела
прислать Линасу еще один экземпляр, и он пода-рил эту  книгу  -  в  знак
искреннего восхищения твоим знанием северных мифов. Мы здорово на-пились
в тот вечер.
   - И разговорились?
   - Естественно, я же спрашивал об обратном адресе, и он понял,  что  я
ищу тебя. Банде-роль была из Ленинграда, но адрес оказался неверным. Там
жил высокий человек с большим роялем, который  не  видел  тебя  уже  лет
шесть-семь.
   - Сам знаешь, радистка Кэт мне в подметки не годится, - сказала я  и,
припомнив, что бандероль была отослана с  квартиры  Питерского,  открыла
книгу. Там лежал сушеный листик бузины, а  на  форзаце  синела  короткая
надпись: "Марине и Андрею  на  память  о  лете  в  Нацио-нальном  парке.
Пушкайтис".
   - У меня создалось  впечатление,  что  наиболее  значимая  часть  той
давней истории все-таки проходит по разряду  мифов,  -  произнес  Андрей
Константинович и замер в ожидании от-вета.
   - Не выдал, - поняла я результаты допроса, и соблазн  оста-вить  грех
на своей совести был велик - все равно бог леса  был  че-ловеком  крайне
предусмотрительным и зря своим семенем  не  раз-брасывался.  Его  миссия
была совсем иной - они там надеялись на меня...
   - Без комментариев, - сказала я, однако, - ты уже закрывал эту тему.
   - Ладно, оставим, у меня сейчас много других дел, - отве-тил Андрей с
видимым облег-чением, и я поняла, что пронеслась над пропастью.
   -  Начнешь,  разумеется,  с  ужина?  -   спросила   тогда   я   самым
провокационным образом.
   - Нет, мне нужно выяснить, наконец, почему ты  нашлась,  -  засмеялся
он, и мы еще не-много поговорили.

ЭПИЛОГ

   Итак, жажда хэппи-энда, дарованная нам в свитках Ио-анна  Бого-слова,
снова силится выйти из черноты, словно  первый  апрель-ский  росток,  и,
если уж извлекать положительное из без-надеж-ного,  то  следует  воздать
хвалу человеку гармоническому, поло-жительному, устойчиво прописанному в
книге живых.
   Хо-роши-сты с оценкой  "пять"  за  поведение  -  нас  не  увидишь  на
ко-страх, и в храме мы - не  далее  заветной  черты,  за  которой  нужно
служить жертвой, но это для  нас  пи-шутся  стихи  и  учебники,  это  мы
возделываем землю под солнцем, чтобы вкушать хлеб  свой  зимой,  это  мы
радуемся на этом свете всему понемногу, и это у  нас  всегда  есть,  что
отнять. Тем другим, что спят в походных гамаках,  не  отстегивая  шпаги,
всегда нужно чего-то другого.
   Тем, другим, не сидится на месте - и как тут  усидишь,  ко-гда  нужно
раздваиваться на врагов и друзей, устраивать небесные баталии и меняться
местами. Мы - место, где тем  разбра-сывать  и  собирать  свои  камни  в
борьбе  за  колосья  трудов  наших,  а  мы  ис-правно  поем  застоль-ные
гармонические песни о безумстве храб-рых, потому что мы - их бессмертие,
ведь они живут потом только в нас, и это мы плодим себе подобных для  их
бессмертной жизни - они этого, от-родясь, не умели. Это они  сгорают  на
кострах своей одержимости, а мы, наградив их посмертно, любуемся  обеими
сторонами медали одновременно - конечно, костры горят,  чтобы  нам  было
светлей,  но,  с  другой  стороны,  кто  же  сожжет   себя,   если   нет
компетентного зрителя? Да и во-обще мы прожили бы и без них, мы  -  соль
земли, мы - суть