Ты сейчас куда?
   - Пока не знаю.
   - Мне нужно сарай починить. Не поможешь доски с тур-базы принести?
   Турбаза, а вернее, то, что было когда-то ею, находилась со-всем рядом
- пустые  домики  с  вы-нутыми  оконными  рамами,  запу-щенные  аллейки,
заросшее черто-полохом футбольное поле.  Не-сколько  ребятишек  младшего
школьного  возраста  с  разводными  ключами  в  руках  гоняли  по   полю
измученную нетрезвую лич-ность со следами  ожогов  на  лице.  Прижигали,
похоже, сигаретами. Из-мученый матерился, с трудом увертываясь от деток,
а те зверели, и их беленькие драные руба-шечки прихлопывали  на  ветерке
ан-гель-скими крылышками.
   - Они же убьют его! - воскликнул я.
   - Так это же Потапов, - сказал Стасис, - пусть убивают.
   - Это его дети? - спросил я тогда растерянно.
   - Нет, они из Чернобыля, отдыхали  тут  одно  лето  -  давно  уже,  а
турбазе за это бензин поставили. Так  некоторых  тут  и  похо-ронили,  -
хладнокровно  заметил  Стасис,  выламывая  доски  из  стенки  ближайшего
домика.
   - Так что, они неживые? - спросил я, осознав, наконец, что  шишка  на
моей голове не имеет отношения к деревенской действи-тельности.
   - Не знаю, может это мы неживые - пожал плечами Стасис,  -  встретишь
ее в Москве - спроси.
   - Кого ее?
   - Внучатую племянницу, - сказал он, - она на втором этаже жила, а как
зовут, я не помню. Родители тоже забыли. Пусть их заберет -  они  же  не
наши.
   - А почему турбазу не восстановят? - спросил я его на об-ратном пути,
- сюда же можно привлечь иностранных туристов - места красивые, а  отдых
будет недорогим.
   - Пробовали, -  ответил  Стасис,  -  днем  строим,  а  ночью  куда-то
исчезает.
   - Воруют, что ли?
   - Не знаю...
   - А чем ты занимаешься?
   - Охотник. Шкуры на чердаке видел?
   В нашем дворе плотный мускулистый мальчик гонялся с луком за  большой
черной курицей, а высокий старец  складировал  штабелем  старое  женское
тряпье и драные матрасы, встряхивая и тщательно осмат-ривая каждую вещь.
Оторвавшись на секунду от своего занятия, он погрозил мальчику  пальцем,
а потом, сунув в текстиль пожелтев-шую от времени  газетку  "Нью-Таймс",
подпалил ее искрой из глаз, и запел громовым голосом с сильным акцентом:

   Рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
   Рок-н-ролл мертв, а я...

   - Это он деньги в вещах  покойницы  ищет.  Свекровь  была  запасливой
женщиной. Запасливый лучше богатого - объяснила мне Жемина,  ухватив  за
ухо пробегающего мимо мальчика, но тот уже успел пустить в черную курицу
стрелу.
   - Мне крайне лестно, с такими талантами  и  на  свободе!  -  заметила
курица с явной досадой и, отряхнув перья, громко зарыдала, - ах,  принц,
я любила вас в то лето, но, может быть, я любила не вас, а саму любовь?
   - Оставь Галлину в покое, велнясово отродье!  -  прогремел  старец  у
костра и пронзил мальчишку молнией, но мальчишке это не повредило  -  он
только сжал губы и прицелился луком в старца.
   - Совсем сдурел старый после смерти, - вздохнула  Жемина,  -  думает,
что он и есть сам Перкунас.
   - А давно он умер? - спросил я.
   - Давно, - сказала она, воздев глаза  к  небу,  -  они  в  один  день
померли, как внучку похоронили.
   Свекровь с утра, а  он  после  обеда.  Пошел  поросенка  на  похороны
закалывать, а тот - как вы-рвется, и свекор головой об камень. А  откуда
там камень взялся и куда потом делся - мы не знаем.
   - Отец, в магазин опоздаешь, все твои сникерсы разбегутся по домам, -
заметил Юмис, оторвавшись от  беседы  с  каким-то  обугленным  бородатым
трупом, а старик  приколол  булавкой  к  верхнему  кармашку  поношенного
черного пиджака мой потрепан-ный доллар и растаял в воздухе.
   - Это тоже ваш родственник? - спросил я у Стасиса об обуг-ленном.
   - Это Бордайтис, отец Юозаса, - равнодушно ответил Ста-сис, -  рыл  в
то лето,  когда  последний  раз  солнце  было,  новый  коло-дец,  его  и
засыпало. Откопали быстро, да он уже почернеть успел.
   - Живите, как хотите, - подумал я, потому что голова моя гудела после
путешествия на турбазу синим пламенем,  и  чужая  жизнь  меня  никак  не
касалась.
   К обеду  была  подана  яичница  и  вареная  картошка,  густо  политая
растопленным салом с жареным  луком.  За  столом  мы  си-дели  впятером,
поскольку маленький стрелец оказался сыном Ста-сиса.  Как  выяснилось  в
ходе разговора, отец со своим шуст-рым сыном жили через дом  отсюда,  но
женщин в их доме не было, и они столовались у Жемины.  Я  спросил,  кому
принадлежал сосед-ний разрушенный дом.
   - Пьяницам, - вздохнула Жемина, - у него вся печень  рас-ползлась  по
кусочкам. Хотел все ей завещать, да не успел. А родст-венники ее жить не
пустили. Она потом в райцентре под поезд бросилась. Все равно жалко!
   К концу обеда появился таинственный Альгис, мрачнова-тый широкоплечий
блондин, оказавшийся близнецом Стасиса.  Он  жил  с  семьей  в  соседнем
городке, но иногда ночевал у матери. Мои вещи были уже перенесены наверх
в мансарду, потому что Альгис  предпочитал  спать  внизу.  Мы  поужинали
вареной картошкой, салом и сыроежками, а потом я  поднялся  в  мансарду.
Три двери были заперты, а четвертая вела в небольшую кладовку, увешанную
шкурами. То, что когда-то бегало в этих шкурах, должно было походить  на
динозавров, но были и шкурки  каких-то  непонятных  зверей,  похожих  на
уродливых восьмилапых насекомых.
   Как оказалось, мне нужна была пятая  дверь.  Комнатка  была  побольше
прежней, а меблировка  состояла  примерно  из  того  же  джентльменского
набора, что и внизу, но со стареньким диванчи-ком вместо серванта.
   На фанерной стенке у изголовья железной кровати красовалась  надпись,
выполненная затейливой  кирилли-цей:  "Мене!  Мене!  Текел!  Упарсин!  -
Решение Беловежской пущи (обжалованию не подлежит!)".
   В углу высилась горка из старых стульев, и на  одном  из  них  висело
старомодное пенсне с золотой дужкой. Тут же лежал откры-тый чемодан  без
ручки,  наполненный   пожелтевшими   от   времени   вырезками   газетных
заголовков. Сверху красовалось: "Поднять племенное дело  в  Поволжье  на
мировой уровень", "Награда  нашла  героя"  и  "Американские  милитаристы
проводят учения в  Европе".  Под  вырезками  я  обнаружил  двух  мерзлых
покойников среднего возраста, обложенных лыжными палками. Уви-дев  меня,
они  обнялись  и  начали  оживленный  разговор,  причем  бо-лее  крупный
жаловался, что лошади неимоверно подорожали, а бо-лее мелкий считал, что
за коня в иных случаях можно и пол-цар-ства  отдать.  Оба  были  пьяными
вдрызг, и один из них, как я понимал, и был Пушкайтисом - тем самым, про
которого спрашивала маленькая русалка.
   -  Только  представьте  на  одно  мгновенье,  -  го-ворил  тот,   что
по-мельче, - заворачивает князь Игорь за шатер, а там конь -  оседлан  и
бьет копы-том!
   Крупный представил, они  посмотрели  друг  другу  в  глаза  и  запели
хриплыми дружными голосами: "Не думай о мгновеньяьх свысока..."
   - Уй-йобывайте отсюда, - предложил я им, но они посмот-рели на меня с
нескрываемым презрением.
   - Пажеский  корпус  в  Санкт-Петербурге  кончали?  -  ехидно  спросил
мелкий.
   - Полицейскую академию в Санта-Барбаре, не хотите? - я  был  настроен
весьма решительно.
   - Я полагаю, торг здесь не уместен, - изрек крупный  и  обра-тился  к
собеседнику, - у нас еще есть время!
   - Пара минут на сборы, - сказал я.
   - Читал пейджер. Много думал, - заржал мелкий.
   Я закрыл чемодан и, натужась, потащил его к окну. Чемо-дан  плюхнулся
в темную лужу, а я спустился вниз  по  лестнице  и  потащил  чемодан  на
помойку.  Помойка  под  старым  дубом  впечат-ляла  своими  размерами  и
запахом.
   -  Сходи,  мусорок,  к  недорогому   районному   психоанали-тику,   в
Санта-Барбаре  их  навалом,  -  презрительно  посоветовали  они  мне  из
чемодана хором и продолжили беседу.
   Совет был не-плохой - доктор мне,  пожалуй,  не  помешал  бы.  Носить
чемоданы, по крайней мере, он запретил бы мне совершенно  точно,  потому
что мои уши уже пульсировали от сильной головной боли, и меня вырвало от
помоечного запаха прямо тут же, под большим дубом.
   - Черт! Нужно было не трогать этих покойничков вообще, - подумал я, и
в этот же момент откуда-то сверху раздался важный спокойный бас:
   -  Деяния,  продиктованные  пассионарностью,   легко   отли-чимы   от
обыденных поступков, совершаемых  вследствие  наличия  общечеловеческого
инстинкта самосохранения, личного и видо-вого.
   На дубовой ветке сидел белый голубок со странно вывер-нутыми лапками.
Я запустил в него камнем, а он вцепился по-крепче когтями в дубовую кору
и жалобно замяукал.
   - Никого не трогаю, относительно примусов не обращаться!
   - Будешь ты мне тут лапшу на уши вешать,  кот  ученый,  -  сказал  я,
примериваясь к цели  следующим  камнем,  но  он  тут  же  растворился  в
воздухе.
   - Пошлость есть скрываемая из-нанка демонизма,  -  донеслось  уже  из
воздуха, а я опустился на землю у бли-жайшего куста орешника, потому что
от боли просто темнело  в  глазах,  но  тут  кто-то,  оказавшийся  потом
большой зубастой щукой, прокусил мой палец до  крови.  Я  вскрик-нул,  и
щука уплыла по влажному воздуху  вглубь  орешника.  "А  не  ходи  в  наш
садик!" - процитировал я сам себе милиционера, посто-янно дежурившего  в
голубом скверике у Большого театра в самом центре Москвы, и  поплелся  к
дому.

Глава 16

   Я действи-тельно спешила - меня ждал мой заве-дующий отделом Владимир
Иванович Ильин, и сегодня  ве-чером  у  нас  была  встреча  с  немецкими
этнографами - намечался один занятный общий проект.
   Дела инсти-тута последнее время шли неважно, народ подрабатывал,  как
мог, и некоторых своих коллег я не  видела  месяцами.  Застать  меня  на
рабо-чем месте тоже удавалось  не  всякому,  но  работалось  мне  сейчас
уди-вительно легко и быстро.  Впрочем,  мои  академические  занятия  уже
проходили по разряду хобби, утратив привычную им роль главного источника
суще-ствования.
   С учениками у меня не ладилось - аспиранты сторожили и  торговали,  а
те из них, кто добирался до защиты, получали свои белые шары за то,  что
добрались. Некоторое оживление научной деятельности наблюдалась только у
матерых  и  закоренелых  -  средств  для  новых  экспедиций   почти   не
выделялось,  вот  и  приходилось  вскрывать  глубинные   пласты   старых
наработок,  что  однозначно  свидетельствовало  в  пользу  стресса   как
временного катализатора перехода экстенсивного в интенсивное.
   Да, романтические времена миновали, и надежды на улучшение ситуации в
ближайшее время, увы, не существовало. Этой осенью речь шла о сохранении
позиций в бюджете следующего года и своевременности  финансирования,  но
итоги утренней встречи делегации молодых ученых Российской Академии наук
с членом правительства все же превзошли мои ожидания. Перед встречей мой
коллега из Института океанологии получил мягкий упрек  от  референта  за
отсутствие парадного  костюма,  после  чего  референт  впервые  узнал  о
размере  оклада  научных  сотрудников  и   постарался   ускользнуть   из
помещения, потому что оклада как раз хватало на пять хлебов и  две  рыбы
(Матфей 14, 13 - 21; Марк 6, 30 - 44; Лука 9, 10 - 17; Иоанн 6, 1 - 13),
и выкроить долю на новый костюмчик было  сложно.  Спустя  четверть  часа
после начала встречи нам дали понять на самом высоком уровне, что страна
без нас  в  ближайшее  время  обойдется,  и  цинизм  нашего  собеседника
выглядел слишком откровенным даже для клоунады смутного времени. Летите,
голуби, летите...
   Самая грустная вещь всех времен и народов  -  это,  пожалуй,  "Сирены
Титана" Курта Воннегута.
   Космическая  пьеса  с  триединством  равнодушия  времени,  равнодушия
пространства и равнодушия действия - попробуй-ка, будь счастливым  после
спектакля со своей неуместной жаждой любви. А стоит ли вообще  требовать
любви от Эпохи, Территории и Закономерности?
   Пару газетных публикаций по итогам встречи я, конечно, организую,  но
это пока все, чем можно  ответить.  Завтра  что-нибудь  придумаем,  ведь
завтра будет другой день, а сейчас не перейти ли  в  мемориальную  фазу,
если уж судьба послала мне привет с  этим  молодым  человеком?  Неудачно
попал, вот только - спешка,  досада,  чепухи  наговорила...  Плохой  сон
приснится ему сегодня...
   Да,  моя  солнечная  Пакавене  оставалась  со  мной,  но  где-то  там
существовала и другая Пакавене, где меня уже не было, и  поэтому  всегда
лил дождь - черненький  антифайл,  возникший  в  тумане  с  химерической
услужливостью  директории  "Temp",  и  какое   отношение   имел   он   к
стандартному населенному пункту в чужой стране, где шла  своя  жизнь,  и
строились дома, и старики умирали, а дети рождались, и все  каждый  день
ели вареный картофель с копченым салом и смотрели, как там  поживают  на
западе? Собственно говоря, этот пункт и назывался по-другому - по  имени
большого озера, и зачем ему нужна та  другая  Пакавене,  где  на  мокром
песке остались отпечатки наших кроссовок? Там-то уж точно обойдутся  без
нас... Хотят избавиться даже от воспоминаний...
   Однажды, под горячую  руку,  я  и  сама  хотела  избавиться  от  всех
воспоминаний сразу, и можно, конечно,  сетовать,  что  мысль  изреченная
есть ложь, а мысль запечатленная - ложь вдвойне,  и  вообще,  как  могут
воспоминания быть адекватны ушедшей реальности, если у  каждого  из  нас
была своя Пакавене, и другие были туда не вхожи? Но в моем тексте,  и  в
самом деле, кое-что было напутано, напутано специально и злонамеренно, и
конец истории был несколько иной  -  примерно  с  того  места,  когда  с
мясником было покончено, все уехали на прокурорском газике,  а  героиня,
оказавшись у себя в комнате наедине со своим чемоданом, сняла  со  стены
ружье, провисевшее на сцене пару актов в  полном  бездействии,  и  ружье
выстрелило.
   Трудно сказать, зачем она это сделала. Возможно, она никак  не  могла
идентифицировать себя с принцессой, до посинения благодарной  победителю
местного чудовища, представить которого в лучшем свете  было  невозможно
только потому, что лучшее - враг хорошего. И вообще пора  было  опускать
занавес, и зрители, ощупывая номерки в  карманах,  с  нетерпением  ждали
заключительной сцены с простыми искренними словами ("Сердце поет..."), а
этих слов  у  героини  сегодня  не  находилось,  потому  что  в  Датском
королевстве было неладно, и все грешили на чудовище только  потому,  что
боялись заглянуть в зеркало -  ведь  все  зеркала  уже  давно  окривели,
натужно извиваясь в попытках угадать тот радиус  кривизны,  при  котором
отображение выглядело бы вполне прилично. Собственно говоря, и  отличить
героя от героини уже было нелегко - оба были закованы в одинаковые латы,
и к концу последнего акта им уже было легче молчать,  чем  говорить,  но
они по-прежнему ходили парой, потому что  не  могли  забыть  тех  редких
мгновений, когда видели друг друга без железных доспехов.
   Можно сказать совершенно определенно, что героиню в этот недобрый час
вовсе не прельщали темпы развязки в "Гамлете", когда все  быстро  сыплют
соль на чужие раны, и  ситуация  стабилизируется,  потому  что  проблемы
исчезают вместе с людьми. Просто пора было уезжать,  и  впереди  маячило
короткое бабье лето, а там уже не за горами был  и  Покров  день,  когда
мокрую бесприютную землю заносит первым снегом, и она каменеет,  надеясь
на лучшие времена, а каменеть сиднем и ждать хорошей погоды  было  не  в
харак-тере героини, и лишняя  информация  в  этом  свете  представлялась
полезной - быть может, ей удастся тогда найти самые правильные слова для
нелегкого вечернего разговора, хотя...
   Хотя для тех, кто родился в России, иногда лучше  всего  отдаться  на
волю волн и плыть по  течению,  куда  глаза  глядят.  Сегодняшний  день,
однако, был особенным, и счастливое избавление от смерти в  этот  момент
уже  не  казалось  героине  главным  событием.  Главным  было  другое  -
оставшись одна, она вдруг связала мелкие детали  бытия  последних  дней,
включая лояльность Восьмеркина и внезапную  неприязнь  к  бутерброду,  в
единую  картину,  и  старые  декорации  к  пьесам   "Казаки-разбойники",
"Кошки-мышки", "Любит - не любит"  срочно  сдавались  в  утиль-сырье,  а
ослепительно-розовые скрипки, пока в театре шел ремонт, разучивали новые
мелодии убаюкивающего свойства, и  всему  миру  предлагалось  немедленно
учесть  обстоятельства  и   приспособиться   под   декорацию   к   пьесе
"Дочки-матери".
   Маленький эпизод с конвертом был  деталью  этой  грандиозной  мировой
перестройки, но доля случайности в эпизоде, конечно была  -  нужно  было
достать из чемодана чистое полотенце, а под полотенцем оказался так и не
вскрытый конверт. А далее ружье выстрелило, и кое-какая  правда  тут  же
вышла  наружу,  но  не  могла  похвастать  положительно   ничем,   кроме
собственной  правдивости  -  как  надпись  на  могиле  самого   заядлого
неудачника: "По крайней мере, он честно прожил свою жизнь".
   - Дорогая Марина! - писала мне Люба, - я узнала то,  что  ты  хотела.
Человек, о котором ты спрашивала, никогда не был женат. Если твои  планы
не изменятся, то мы скоро увидимся. До скорой встречи!
   Я попыталась привести мысли  в  порядок,  и  через  некоторое  время,
увидев  отблеск  красных  сигнальных  лампочек  во  внимательных  глазах
экспериментатора, закатанные рукава белого халата и шприц в безжалостных
волосатых руках, явственно осознала себя белой мышью, забившейся в  угол
клетки, Картинка впечатляла, но дело портили руки - руки были не те, они
были бережными и нежными. В конце концов, уж, о чем - о чем, а по поводу
именно этой детали картинки мы со своей  героиней  могли  судить  вполне
авторитетно.
   Тем не менее, информация была принята к  сведению,  и  процесс  пошел
бы-стро, с волнами и бу-рой пеной. Мой ко-раблик минут с  два-дцать  все
еще участвовал в съемках -  то  с  алыми  парусами  на  мачтах,  то  под
Ве-селым  Роджером,  то  в  поисках  капитана  Гранта,   но   внутреннее
беспо-койство уже  подтапливало  трюмы,  поскольку  отдельный,  случайно
уцелевший айсберг мог принять его дуриком за "Титаник".
   Прогрунтованный и многослойно окрашенный корпус судна к концу  съемок
выглядел еще почти новеньким, но мелкая сетка трещинок  уже  покрывалась
кое-где ржавчиной, а что  творилось  в  про-странстве  под  днищем  -  и
рассказать было трудно!
   Прозрачные тельца густо населяли это пространство, чтобы, натешившись
свободой, на-всегда  прикрепиться  к  какому-нибудь  днищу.  Паренхимулы
дрыгали жгутиками в  разные  стороны  и,  выворачивая  губки  наизнанку,
норовили сами себя поцеловать; целобластулы пузырились и, ус-ложняясь до
амфибластул,   приобретали   необходимую   целенаправленность    поиска;
гемоцианиновые науплиусы, выпучив глазок, вырабатывали голубую кровь для
будущих куколок, а пухленькие тро-хофоры с мерцательным поясом  ресничек
лениво увертывались от шустрых эволюционно-продви-нутых велигеров.
   С  точки  зрения  Баронессы,  к  примеру,  это  были  личинки  всяких
прилипчивых  организмов,  врагов  мировой  навигации   -   она   обожала
экзаменовать гуманитариев каверзными вопросами типа: "Относятся ли пауки
к  насекомым?",  но  мой  кораблик  плавал  в  сказочных   пространствах
Пакавене, и прозрачные  тельца  поэтому  трактовались  мною  в  качестве
этаких платоновских эйдосов, эфирных зародышей всяческих версий бытия, и
то, что, в конце концов, прилипло к днищу, объясняло ситуацию не  лучшим
образом. Love story была коротенькой и яркой -  достаточно  коротенькой,
чтобы мгновенно пробежаться по  страницам,  и  достаточно  яркой,  чтобы
героине не почувствовать сейчас страшной досады.
   - Шекспировская "Буря" (далее - неперево-димая игра слов), не меньше!
- думала она сна-чала, - и мы читаем  книги  Просперо,  воюем  с  духами
природы, воздымаем  волны  и  гоняем  корабли.  И  все  ради  пошленькой
развязки - девочке пора замуж, а мальчик боится жениться.
   - Безусловно, рыцарь, - дума