итать будешь? - спрашивает Хел.
   - Не знаю.
   Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести  то,  что  там
написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я  не  смогу  пережить,  если  Джек
написал, что одобряет мое решение. И что  он  продолжает  встречаться  с
Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне
о нем что-то напоминало.
   Хел касается моей руки:
   - Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?
   Да, его слова могли бы  смягчить  мою  боль,  но  вряд  ли  в  письме
написано: "Милая Эми, все это не правда.  Между  мной  и  Салли  никогда
ничего не было... просто неудачно пошутил".
   И даже если бы и так, мне уже  слишком  многое  пришлось  из-за  него
пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.
   - Нет, - решительно говорю я. - Если он  хочет  мне  что-то  сказать,
пусть скажет прямо в лицо.
   Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни
единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.
   И суть от того не меняется.
   - Вот и славно, - Хел потирает руки. - Пора с ним покончить.  Устроим
сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать.  -
Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя  к
раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. - Кастрюлю! - командует она
с уверенностью хирурга.
   Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.
   Звучит еще один зычный приказ.
   - Бензин!
   Она берет с полки для специй  бутылочку,  которую  я  держу  там  для
заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю  письмо,
искоса смотрит на меня - глаза хитрющие.
   Я киваю.
   - Спички!
   Я подаю ей коробку спичек.  Как  будто  мы  -  Тельма  и  Луиза.  Хел
зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо
Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.
   - Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! - объявляет Хел. Она  берет
бутылку пива и салютует:
   - До дна!
   - До дна! - весело соглашаюсь я. Но  на  самом  деле  мне  совсем  не
весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли  мечутся
между Эми-феминисткой и Эми-романтиком.
   Феминистка. Я - свободная и самодостаточная  женщина.  Джек  Росситер
мне не нужен. Он уже в прошлом.
   Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он  дышал  тем  же
воздухом, что и я.
   Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу  и  сейчас.  Джек  Росситер  не
соответствует моим требованиям.
   Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что  он
написал в том письме?
   Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему
не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.
   - Я рада, - говорю я.
   Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится
совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку
за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают  только  черные
хлопья.
   Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу,  чтобы  тишину  комнаты
наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что  это  -  проявление
слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.
   Впервые с тех пор, как я вернулась из Греции, делаю то, что зареклась
не делать. Поднимаю трубку и набираю оператора. Если набрать 141 и потом
номер абонента, то мой номер не определится. Так и делаю:  141  и  номер
Джека. Я еще не знаю, что сказать. Не знаю, как объяснить,  что  спалила
его письмо. Просто хочу услышать его голос.
   Он берет трубку после первого же звонка, и мое сердце екает при звуке
его голоса.
   - Алло? - говорит он.  Голос  подозрительно  спокойный-не  слышно  ни
сдавленных всхлипов, ни нервной дрожи. - Это  ты?  -  немного  помолчав,
спрашивает он. Ты? Кто такая "ты"?!
   Я так потрясена, что не сразу понимаю, что ты  относится  ко  мне.  И
если "ты" означает меня, то с чего это он такой довольный?! Что  он  там
себе вообразил? Что достаточно подсунуть мне под дверь письмо, и я приму
его с распростертыми объятиями? Сама ему позвоню и все прощу? Вспоминаю,
что у меня полный рот зубной пасты, издаю сдавленное бульканье и  бросаю
трубку.
   По крайней мере, он не узнает, что это я звонила.
   Слава высоким технологиям.
 
*** 
 
   Косметика не помогает!
   Какое надувательство!
   Сегодня пятница, утро. Я положила столько слоев пудры под глаза и  на
нос, что похожа на Майкла Джексона,  но  круги  под  глазами  все  равно
отчетливо видны. С таким лицом меня можно  фотографировать  для  плаката
"Наркотики - смерть".  Почему  я  перестала  спать?  Это  несправедливо.
Раньше я спала как младенец - в любое время,  в  любом  месте,  в  любой
позе. Это  все  Джек-предатель  виноват.  Если  бессонница  не  пройдет,
придется начать принимать снотворное.
   Беру ключи и собираюсь выйти, но тут звонит мама.
   - Как ты, дочка? - спрашивает она. Так и вижу, как она изготовилась к
утренней серии реального шоу "Дочь в кризисе".
   Но ее добрые намерения  не  вызывают  сейчас  у  меня  ничего,  кроме
раздражения. Какая же я дура! Зачем из аэропорта сразу помчалась к маме,
будто мне тринадцать лет? Конечно, после ссоры с Джеком мне больше всего
хотелось оказаться дома, где меня любят  и  ждут.  Тогда  мне  и  правда
полегчало.
   Никто в мире не сможет так утешить и приласкать, как мама.
   Она сварила какао, уложила меня в постель и усыпила нудным  монологом
про то, что все  мужики  сволочи.  В  воскресенье  дала  мне  выспаться,
принесла  завтрак  в  постель,  постирала  всю  мою  одежду   и   вообще
поддерживала и утешала меня с таким рвением, что к вечеру я готова  была
бежать от нее на край света. Зато, вернувшись к себе, я уже могла  смело
смотреть жизни в лицо.
   Я очень люблю маму, ценю  все  ее  старания,  но  теперь  жалею,  что
рассказала ей о своих проблемах. Мне двадцать пять лет  -  пора  бы  уже
научиться самой разбираться со всеми трудностями.
   - У меня все в порядке, - говорю я. - Честно.
   - Точно? Если хочешь, приезжай домой на выходные.
   - Нет, мам. У меня тут дела. Но она меня не слушает:
   -  После  работы  сразу  прыгай  в  электричку  и  приезжай  сюда.  Я
приготовлю ужин.
   Да-а, похоже, она уже все продумала. Закрываю глаза и заставляю  себя
не грубить. Она  мне  своей  заботой  весь  кислород  перекроет.  Так  и
задохнуться недолго. И вообще, я уже преодолела свой кризис... кажется.
   Тем не менее ругаться не стоит. У нас с ней наладились отношения -  я
нашла работу и она перестала меня жалеть. Если сейчас начну дерзить,  мы
опять погрыземся.
   - Извини, никак не могу. Я обещала Хел пойти с  ней  в  клуб.  Думаю,
немного общества и веселья мне только на пользу.
   Поразительно, как убедительно я это сказала. Я и не собиралась идти с
Хел, но в свете маминого предложения клуб кажется  не  такой  уж  плохой
идеей.
   - Дорогая, ты уверена?
   - Абсолютно. Но все равно спасибо за приглашение. Мамочка, ты - чудо,
- добавляю я.
   - А для чего же еще нужны мамы? - По голосу слышно, что она довольна.
   Уф, пронесло.
   Запирая дверь, сталкиваюсь с Пегги - соседкой по лестничной площадке.
Пегги, наверное, лет сто пятьдесят, и она все время проводит  у  окна  -
смотрит  за  всем,  что  происходит  в   округе.   Просто   маниакальное
любопытство. Похоже, она уже не первый день охотится за мной.
   - Деточка, а тот сумасшедший к тебе больше не приходил? -  спрашивает
она.
   - Какой сумасшедший?
   - Ну, тот несчастный, что просидел у нашего подъезда все воскресенье.
   - Несчастный? - переспрашиваю я в недоумении.
   - Ох! Он так ужасно выглядел! - причитает она, оправляя свою шевелюру
баклажанового оттенка. - Весь промок. Все кричал  тебе  по  домофону.  Я
пожаловалась Альфу. Говорю ему, дескать, надо этого бродягу прогнать.  И
что Альф? И пальцем не пошевелил. Приклеился намертво к телевизору. Там,
видите ли, бильярдный турнир транслировали.
   Ну  вот,  теперь  меня  посвятили   в   тайные   пристрастия   Альфа.
Замечательно.
   - Я ничего не слышала, - говорю я, пытаясь протиснуться мимо нее.
   Но Пегги еще не все мне поведала.
   - Ой, значит, он ошибся домом, - продолжает она. - И  потом  исчеркал
всю дорогу. Пора жаловаться в управление. Раньше тут было тихо.
   Я любезно улыбаюсь, вспомнив ту надпись, что видела на дороге. Верно,
какой-то идиот написал эту чушь.
   - Да, Пегги, нынче детвора еще та, - отвечаю я и ухожу.
   По дороге на работу размышляю над ее словами. А что,  если  это  Джек
орал весь день в домофон? Как ни  стараюсь,  не  могу  подавить  в  себе
чувство вины. Вспоминаю, как пнула его в пах. Вспоминаю его побитое лицо
и как отказывалась разговаривать с ним, пока мы летели домой.  И  как  я
стирала все его сообщения на автоответчике, а потом со злости  позвонила
на телефонную станцию и внесла его номер в "черный  список".  И  как  мы
сожгли на кухне письмо.
   Но потом вспоминаю его голос, когда он поднял трубку,  и  слова  Хел.
Мне не за что себя винить. Даже если в  своем  письме  Джек  поклялся  в
любви до гроба, разве я могу ему верить после всего, что он сделал?
   Поздно.
   Слишком поздно.
   Я по-прежнему не в духе, когда дохожу до офиса на  Шарлотт-стрит.  Ну
почему все так сложно?
   Потому что легко бывает только в теории, но не на практике.
   В теории жизнь можно разделить на три части: работа, любовь,  обычная
жизнь (в том числе дом, друзья). Проблема в том, что  на  деле  все  три
сразу в руках не удержать. Пока у меня был Джек, в любви и обычной жизни
все было замечательно, зато с работой дерьмово.  А  теперь  наоборот:  с
работой все расчудесно, но вот с любовью - полный ивах.
   Мне это не нравится.
   Хочу все сразу!
   Настроение улучшается, как  только  я  оказываюсь  на  своем  рабочем
месте. Мне нравится моя работа. Джулиус всю неделю провел в разъездах, и
это хорошо. Он не стоял ежеминутно у меня над душой, и я смогла во  всем
разобраться самостоятельно. Сегодня у нас с ним совещание - он  попросил
представить ему полный список своих предложений. И вот сейчас,  добавляя
последние штрихи, я вне  себя  от  счастья.  Это  мое  первое  настоящее
задание на настоящей работе. Я больше никого не замещаю.
   Я так увлеклась, что не замечаю, как к моему столу подошла Дженни. На
ней платье с  сексуальным  кружевным  корсажем  и  дурацкий  парик  а-ля
Клеопатра. Вечером она идет на званый ужин, и велено явиться при параде.
   - Ну, как я выгляжу? - спрашивает Дженни, вертясь.
   - Шикарно! Мужики все  глаза  обломают.  -  Замечаю  на  своем  столе
фотоаппарат. - Стой, не двигайся.
   Дженни позирует, и я ее снимаю. После трех кадров  кончается  пленка.
Пока она перематывается, Дженни  стаскивает  парик  и  взбивает  волосы.
Потом присаживается на край стола, наклоняется  ко  мне  и  заговорщицки
шепчет:
   - Я положила глаз  на  одного  красавчика.  Ему  двадцать  три  года,
вылитый Леонардо Ди... ну, ты знаешь. - Она складывает на груди  руки  и
подмигивает:
   - Не сомневайся, я с ним непременно позабавлюсь.
   - Ты неисправима, - смеюсь я.
   - Да, исправлять уже поздно, - ухмыляется она. Потом смотрит на  меня
долгим взглядом. - А ты как? Полегчало?
   Дженни и Сэм на этой неделе просто душки.  Наверное,  не  стоило  мне
посвящать коллег в личные дела, но они были совсем не против.  Благодаря
им я не скисла окончательно. Энди зовет нас "Зачарованные" и каждый раз,
когда мы возвращаемся с перекура, кричит: "Атас, мужики!  Они  вам  яйца
поотрезают!" А мы в ответ хохочем как дьяволицы. Кроме того, Сэм к  нему
неровно дышит.
   Я вытаскиваю пленку из фотоаппарата и поднимаю глаза на Дженни.
   - Он вчера принес письмо. - И?..
   - Я его сожгла, даже не прочитав.
   - Вот и умница, - улыбается она и одобрительно пожимает мне руку. - Я
знала, что ты  придешь  в  себя.  В  твоем  возрасте  не  стоит  сохнуть
понапрасну, впереди еще столько времени и возможностей.
   - Будь спокойна. Теперь я буду как ты, - говорю я.  -  Завтра  иду  в
клуб.
   - Вот и правильно. И помни: лучше смерть, чем компромисс.
   Вот почему я восхищаюсь Дженни. Потому что она знает себе  цену.  Она
делает что хочет и всегда следует своим решениям. Ей уже за тридцать, но
я ни разу не слышала, чтобы она ныла, что ей плохо без мужчины  или  что
ребенка нет, а годы летят. Если в ее возрасте она так уверена в себе, то
мне и подавно не о чем беспокоиться.
   Я могу быть как она.
   Даже лучше.
   В сто раз.
   В офисе в предвкушении выходных  у  всех  благодушное  настроение.  Я
присоединяюсь ко всеобщему веселью и впервые с тех пор, как вернулась из
Греции, чувствую себя замечательно.
   В полдвенадцатого Джулиус зовет меня  к  себе  в  кабинет.  Мы  долго
обсуждаем мои  предложения;  похоже,  он  доволен.  Рассказывает,  какие
перемены планирует провести в фирме, и мне приятно, что наши взгляды  во
многом совпадают.
   Все складывается как нельзя лучше.
   - Ну что, перекусим? - спрашивает он. - Я голоден как волк.
   Только я собираюсь согласиться, как звонит Энн, жена Джулиуса. Пока я
собираю со стола свои бумаги, он говорит в трубку:
   - Нет, не выйдет. Я обедаю со своим новым  помощником.  Договорились.
Увидимся позже. Целую.
   Почему я не могу себе найти  такого,  как  он?  Мужчину,  который  не
стесняется своих чувств, который  не  обманывает  и  не  изменяет?  Ведь
бывают же такие на свете. Джулиус - живое тому подтверждение. Где же они
все?
   Где, где... Дома с женами, вот где.
   Когда мы усаживаемся в стильном ресторанчике в Сохо, я еще  продолжаю
размышлять на эту тему.  Официант  из  кожи  вон  лезет,  чтобы  угодить
Джулиусу.
   - О, мистер Геллер. Не хотите ли чего-нибудь выпить? - спрашивает он.
   Джулиус улыбается мне.
   - Думаю, мы выпьем по бокалу шампанского, Том.
   - А что мы отмечаем? - удивляюсь я.
   - Удачное окончание первой недели.
   Когда приносят шампанское, Джулиус поудобнее устраивается в кресле  и
спрашивает:
   - Ну и как тебе?
   - Здорово, - отвечаю я. - Мне очень нравится. Джулиус расправляет  на
коленях салфетку.
   - Хватит врать, Эми. Я за тобой всю неделю наблюдал.
   От удивления я открываю рот.
   - Не волнуйся, работала ты  отлично.  Меня  беспокоит  твое  душевное
состояние.
   Поверить не могу. Я ведь в лепешку расшибалась, стараясь казаться при
нем веселой.
   - Я не первый день  живу  на  свете  и  способен  заметить,  когда  у
человека  с  личной  жизнью  не  ладится.  Не  хочешь  рассказать,   что
случилось?
   - Неужели так заметно?
   - Боюсь, что да. Может, сумею тебе помочь, - в конце концов,  я  тоже
человек.
   Я качаю головой. Он мой начальник, а не личный психиатр. И потом,  он
же мужчина. Ему меня не понять.
   - Не стоит вам об этом знать, - отвечаю я.
   - А может, стоит?
   Придется что-нибудь рассказать, раз уж он такой проницательный. Делаю
глубокий вдох и рассказываю про Джека, про наш  отпуск  и  что  со  мной
творится с тех пор, как мы вернулись.  Пытаюсь  обойтись  самыми  общими
фразами, но когда Джулиус принимается задавать вопросы, я, сама того  не
желая, влезаю во все подробности.
   - Что тебя больше злит - то, что он это сделал, или то, что сразу  не
признался? - спрашивает Джулиус.
   - Не знаю. Но из-за того, что он сразу не признался,  все,  что  было
раньше, теперь ничего не значит.
   - Но он все-таки тебе признался, а на это  нелегко  решиться,  поверь
мне.
   Так я и знала.  Типичная  мужская  реакция.  Мне  плевать,  насколько
тяжело было Джеку  решиться  на  признание.  По-моему,  решительность  и
мужество тут ни при чем.
   Принесли закуски.
   - Однажды у меня случилась  интрижка  на  стороне,  -  вдруг  говорит
Джулиус.
   Я чуть не подавилась. Он?  Примерный  семьянин  Джулиус,  который  не
стесняется выражать свои чувства к жене при подчиненных? И он туда же?
   - Энн об этом знает.
   - Вы ей сами рассказали? - Поверить не могу, что это так.
   - Конечно.
   - Но как? В смысле... - Я смотрю на него во все глаза. -  Разумеется,
вы не обязаны мне рассказывать.
   - Моя измена была еще хуже, чем у Джека.  Я  встречался  с  другой  в
течение шести недель, а потом еще пару месяцев не мог собраться с духом,
чтобы признаться Энн.
   - А почему вы не сохранили все в тайне? - Я честно пытаюсь не язвить,
только не знаю, насколько это не получается.
   - Потому что она стала  подозревать.  И  потому  что  понял:  скрывая
правду, я проявляю к жене верх  неуважения.  Энн  доверилась  мне,  и  я
обязан был оказать ей взаимное доверие.
   - Она расстроилась?
   - Конечно. Но Энн поняла и другое - рассказав ей, я все  поставил  на
карту. Я все мог потерять: ее, детей, дом, семью. И она знала, что этого
я хотел меньше всего.
   - И каково вам было?
   - Ужасно. Я сам не мог поверить, что способен  принести  такую  боль.
Что я вообще мог ей изменить.
   - Что было дальше?
   - Мы это пережили.  Потребовалось  немало  времени,  но  теперь  наши
отношения еще крепче. С  правдой  не  поспоришь.  И  если  ты  доверяешь
человеку настолько,  что  можешь  сказать  ему  самую  страшную  правду,
значит, ты его любишь по-настоящему.
   Хочу спросить его, значит ли это, что Джек любит меня, если рассказал
про Салли, но вовремя останавливаюсь. Джулиус не знает Джека, поэтому он
может только догадываться.
   Как и я.
   - По-моему, ты очень сурово с ним обошлась, - тихо говорит Джулиус.
   Я упрямо поджимаю губы.
   - Надо было хотя бы прочитать письмо и  узнать,  что  он  хотел  тебе
сказать. Думаю, его единственное оправдание в том, что  он  мужчина,  но
все равно ты должна была его выслушать.
   - Но как я смогу снова поверить ему?
   - А почему бы и нет? Самое плохое он тебе уже сказал.
   - Но если он такой, то где гарантия, что это не повторится?
   Джулиус смеется.
   - Гарантий в таких делах не бывает. Но  ведь  любовь  -  это  гораздо
больше, чем просто секс. И в следующий раз он  крепко  подумает,  прежде
чем решится на измену.
   - То есть? Хотите сказать, что вы не прочь снова завести интрижку?
   - Нет. - Он делает паузу. - Но я ни о чем не жалею. Тот случай  помог
мне разобраться в своих чувствах. И  еще  я  понял:  чтобы  поддерживать
отношения, нужно прилагать определенные усилия. Нельзя  все  пускать  на
самотек.
   Я кладу на тарелку нож с вилкой. Теперь я точно ничего не понимаю.
   - На самом деле все просто. Ты его любишь? - спрашивает Джулиус.
   - Но...
   - Если ты его любишь, то должна смириться с тем, что  он  всего  лишь
человек. Извини, Эми, но жизнь - это не кино.
 
*** 
 
   Возвращаюсь домой и разбираю покупки. Украдкой заглядываю в конверт с
греческими  фотографиями.  В  обед  Дженни  проявила  пленку,  и   пачка
фотографий маячила у меня  перед  глазами  весь  день.  Чтобы  набраться
смелости и посмотреть фотки, выпиваю целый бокал вина и даю  себе  слово
не реветь.
   Но стоит мне открыть  конверт,  и  сразу  же  подкашиваются  коленки.
Ощущение, что все это нереально. Вот Джек на  мопеде,  загорелый.  Я  на
пляже; кажется, сплю. Почти перестаю дышать и  заставляю  себя  смотреть
фотографии дальше. Но каждый снимок словно соль на рану.
   Не успела  я  порадоваться  собственной  силе  воли,  как  дохожу  до
фотографий, на которых мы с Джеком вместе.
   Действительно вместе.
   И все выглядит так, словно мы будем вместе всегда.
   Вот мы стоим у таверны, Джек одной рукой обнимает меня, другой держит
фотоаппарат. Я думала, что этот кадр  не  получится,  но  вот  поди  же.
Разглядываю снимки, а сердце нестерпимо ноет: Джек смотрит мне в  глаза,
и между нами в воздухе словно повисло слово - "любовь". Он улыбается, мы
с  ним  уткнулись  друг  в  друга  носами.  Больше  не  могу.   Чувствую
прикосновение его  руки,  вдыхаю  запах  его  кожи.  И  из  глаз  хлещет
Ниагарский водопад.
   Кажется, я так сильно рыдала, что заснула, потому что,  очнувшись  от
телефонного звонка, понимаю - на улице темень. Мое замутненное