язание! - сердито бросил он.
   - А что же это такое?
   - Речь идет о том, что  человек  должен  найти  себе  такую  жену,  с
которой он сможет прожить  всю  жизнь.  Анна  замечательная  девушка.  И
она...
   Больше он ничего не успел сказать. Не знаю, что на меня нашло,  но  я
вдруг заплакал. Сам  не  понимаю,  как  это  получилось.  Всхлипывая,  я
объяснял  свою  слабость  тем,  что  в  последнее  время  слишком  много
занимался и часто дежурил по ночам. Что я плохо переношу коньяк и вино.
   Мы стояли на Конгенс-Нюторв. Прохожие  смотрели  на  нас.  Улыбались,
пожимали плечами и  медленно  уходили,  обернувшись  раз  или  два.  Два
молодых  хама  остановились,  один  из   них   смеялся,   другой   ловко
передразнивал меня.
   Вдруг я  услышал,  как  что-то  хрястнуло.  И  тут  же  тот,  который
передразнивал меня, уже лежал на спине.
   Одним ударом Аксель сбил его с ног.  Две  женщины  закричали.  К  нам
подошли люди, возвращавшиеся из театра.
   - Что тут происходит? - спросил господин в цилиндре и визитке.
   - Этот человек плюнул на моего друга, который плакал,  потому  что  у
него случилось несчастье! - сердито ответил Аксель.
   Толпа разглядывала лежавшего на мостовой парня. Дамы морщились. Потом
все разошлись.
   К нам бравым шагом подошел полицейский. Он тоже пожелал  узнать,  что
случилось. Аксель повторил то, что сказал раньше. Но  теперь  сбитый  им
парень оправился настолько,  что  разразился  бранью.  И  напрасно.  Мир
несправедлив к бранящимся. Полицейский принял  сторону  Акселя,  схватил
парня за шиворот и увел его.
   Мы были одеты безупречно. А я к тому же не произнес ни слова.
   Когда мы остались одни, насколько  это  возможно  на  Конгенс-Нюторв,
Аксель процедил сквозь зубы:
   - Я все-таки должен выпить сейчас водки, даже если это  будет  стоить
мне свободы!
   Я поплелся за ним.
   После третьей рюмки, которую  мы  выпили  в  красноречивом  молчании,
Аксель осторожно спросил:
   - Неужели ты не понимаешь, что никогда не получишь ее?
   Не отвечая, я бросил на него гневный взгляд.
   - Ты хочешь жениться на ней? И увезти ее в свой медвежий угол?
   Я по-прежнему молчал.
   - Я ее знаю, она сбежит оттуда через два месяца!
   - Катись к черту! - горько вырвалось у меня.
   - И ты тоже! Мы помолчали.
   Двоим студентам за соседним столиком, которые уже с трудом сидели  на
стульях, хозяин предложил отправиться домой в Регенсен,  прежде  чем  их
придется везти туда на тачке.
   - Ты лицемер, - вдруг сказал мне Аксель точно таким же  тоном,  каким
хозяин говорил со студентами.
   Слово "лицемер" оживило меня.
   - У тебя нет никакого права называть меня лицемером!
   - Ты играешь с девушками, как кошка с  мышью.  Но  когда  это  делает
другой, ты возмущаешься и поднимаешь шум.
   - Я не играю с девушками.
   - Играешь!
   - Когда? И с кем?
   Он перечислил всех по именам. У него была хорошая  память.  Очевидно,
он основательно развил ее, разучивая в детстве псалмы.
   - Ну хватит! - Я не защищался.
   - Мы даже гадали, уж не подцепил ли ты сифилис, когда вдруг  одумался
и сдал все экзамены.
   - Кто гадал?
   - Многие. В том числе и Анна.
   - Подлец! Ты говорил об этом с Анной?
   - Нет, она сама спросила меня  об  этом.  Я  бессильно  откинулся  на
спинку стула.
   - И что же ты сказал ей?
   Он пожал плечами, опрокинул в рот остатки водки и вытер губы.
   - Сказал, что не знаю, чему верить. Что ты все время сидишь дома  над
учебниками. Похудел и стал похож на пугало. Даже не моешься...
   - А она?
   - Сказала, что тебя надо спасать.
   Я вдруг понял, что она не случайно встретилась  мне  на  улице.  Меня
нужно было спасать! Но почему? Значит ли это, что я ей небезразличен?
   - Ты ей не нужен! - сказал я Акселю.
   - Не нужен сейчас, буду нужен потом.
   Я сплюнул, чтобы продемонстрировать свое отвращение и протест.
   - Она сбежит от тебя в Лондон! - вырвалось у меня.
   "Вот я и предал ее", - подумал я.
   Но Аксель был невозмутим:
   - Женщины из приличных семей не сбегают, хотя и грозят сбежать. -  Он
не спускал с меня глаз.
   Я сильно опьянел. Это был тяжелый,  невеселый  хмель.  Мы  помолчали.
Наконец он дружески похлопал меня по плечу и сказал:
   - Хватит, Вениамин! Выпьем еще по одной, я угощаю.  Сколько  нам  еще
осталось быть вместе?! Скоро со студенческой жизнью  будет  покончено...
Хорошая была жизнь. Мне будет... Да-да, мне будет недоставать  тебя!  Но
надеюсь,  мы  с  тобой  попадем  в  ординатуру  в  клинике  Фредерика  и
встретимся там опять!
   Он снова похлопал меня по плечу.
   - Неужели Анна поверила, будто у меня сифилис?
   - Какое это имеет значение! С сифилисом ты еще  интересней,  чем  без
него, - сказал он. - А такие женщины, как Анна, любят спасать людей.

ГЛАВА 8

   Все последующие дни Рейнснес представлялся мне раем, скрывающимся  за
радугой. Я не чаял дожить до того дня, когда доберусь  туда.  Не  говоря
уже о том, когда вернусь туда насовсем. Много лет  я  внушал  себе,  что
больше не считаю его своим домом. Но теперь он завладел мной, и я  ни  о
чем  другом  не  мог  думать.  Словно  нашел  старую  детскую  книжку  с
картинками и боялся открыть ее.
   Я убеждал себя, что должен поехать  домой  ради  Андерса  и  что  еще
неизвестно, получу ли я место ординатора в  какой-нибудь  копенгагенской
клинике.

***

   Уже в  Бергене  мне  стало  известно,  что  солидные  силы  оказывают
давление  на  норвежский  стортинг,  чтобы  немного  проучить  шведского
короля. Я не мог принять ничью сторону.  Слишком  долго  меня  здесь  не
было. Я  даже  испытал  некоторое  злорадство,  оттого  что  и  Норвегии
приходится отстаивать свои права. Я еще не простил ей, что она позволила
Дании одной принять на себя удар Бисмарка. Мне до сих пор  было  стыдно,
когда я думал об этом.
   Чем дальше на север шел  наш  пароход,  выбрасывая  клубы  дыма,  тем
больше я жалел, что еду домой.
   Спутник, с которым я делил каюту, мешал  мне  спать  по  ночам  своим
храпом. А в шесть утра он уже начинал кашлять и отхаркиваться. К тому же
он болтал, не закрывая рта.
   Я отвечал односложно. Помня, как я презирал Юхана,  который  вернулся
из Копенгагена слишком "одатчанившимся",  я  решил  говорить  как  можно
меньше.
   Мой спутник постепенно все ближе  и  ближе  подбирался  к  столу,  за
которым я обедал. Он обложил меня со всех сторон, как  зверя  в  логове.
Когда один пассажир сошел в Брённёйсунде и за моим  столом  освободилось
место, он пересел ко мне.
   Когда-то я уже видел его. Оказавшись рядом со мной, он начал донимать
меня вопросами. Избежать этого было невозможно. Он и  раньше  давал  мне
понять, что знает, кто я. Но своего имени не называл. А я не  спрашивал.
Однако пытался припомнить, где я мог его видеть.
   На губах у него играла самодовольная улыбка. Время  от  времени  меня
прошибал пот. Как будто я боялся, что сейчас  он  откроет  мне  страшную
тайну.
   Сперва он еще сдерживал себя. Мы передавали друг другу блюда и  молча
ели. Потом он высоким визгливым голосом заговорил о Рейнснесе. От страха
я покрылся испариной. Угроза содержалась не в словах, а  в  тоне,  каким
они произносились. Я то  пропускал  их  мимо  ушей,  отвечая  коротко  и
безразлично, то становился преувеличенно вежливым и внимательным. Однако
он не внял этим  предостережениям.  Настроение  за  столом  было  не  из
приятных - все поняли, что я не хочу разговаривать с этим человеком.
   Он выглядел весьма преуспевающим и был хорошо одет. Из-за безвкусных,
слишком больших бакенбард его лицо  казалось  чересчур  широким,  словно
отраженным в кривом зеркале.  Говорил  он  подчеркнуто  медленно,  точно
изрекал вечные истины  и  хотел  привлечь  внимание  к  важным  насущным
проблемам. Я весь бурлил, хотя он не сказал мне  ни  одного  неприятного
слова. Пока еще не сказал.
   Я чувствовал себя ребенком, для которого  этот  пассажир  олицетворял
катастрофу. С той минуты как он  упомянул  имя  Дины,  словно  она  была
членом его семьи, я уже не мог есть в его присутствии.
   Он сообщил, что недавно ездил в Трондхейм по делам, и дал мне понять,
что является известным и уважаемым человеком. Всем  сидевшим  за  столом
приходилось выслушивать, как он поет себе дифирамбы. Весьма витиевато он
сообщил,  что  торгует  неводами  для  сельди  и  охотно  ссужает  людей
деньгами. Капитан, который тоже сидел с нами за  столом,  назвал  одного
своего знакомого и спросил, не приобрел ли тот невод для сельди у нашего
хвастуна.
   - Упаси Бог от этого человека! Он же неплатежеспособен!
   Капитан больше ничего  не  сказал.  Другие  тоже  промолчали.  И  наш
собеседник продолжал гнуть свою линию:
   - Я лично не занимаюсь рыбным промыслом. Мое  дело  -  облагораживать
морское серебро, если можно так  выразиться.  Даю  возможность  работать
тем, кто в этом нуждается. Колесо вертится. Все  идет  к  лучшему.  Надо
только понимать, куда ветер дует. Я слышал, что в  Рейнснесе  дела  идут
неблестяще. Это так?
   Я сдался и отложил прибор. Почему он выбрал именно  меня?  Почему  не
донимает других пассажиров? Неужели это я сам спровоцировал его, спросив
о его успехах? Или причина в чем-то другом?
   -  Я  слышал  из  достоверных  источников,  что  Рейнснес  испытывает
определенные трудности с платежами. Вам-то это должно быть известно. Это
началось давно. После того, как затонула шхуна.  Кораблекрушение  всегда
несчастье... Андерс, конечно, опытный человек, но у  каждого  есть  свой
предел. Ему трудно справляться и с лавкой, и с усадьбой.  Раньше  делами
занималась сама Дина Грёнэльв. Это все знали. Что было, то было...
   Люди говорят... Да-да, Андерс пытался промышлять сельдь.  Но  ему  не
повезло, или уже не знаю, как это назвать... Похоже,  что  его  вытеснил
Страндстедет. Словом, с сельдью у него не получилось.
   Мне захотелось его стукнуть. Или ущипнуть за пухлую розовую щеку.  Но
я только с растущим отвращением смотрел на его  рот,  который  напоминал
мне свиную задницу.
   - Я был знаком с вашей матерью, - сказал он.
   Солнце жарко светило в иллюминатор кают-компании. Хорошо бы уйти.  Но
для этого мне пришлось бы  протиснуться  мимо  него,  может  быть,  даже
прикоснуться к нему. Кусок застрял у  меня  в  горле.  Его  глаза  жадно
наблюдали за мной из своих щелок. Он не сдавался.
   - Своевольная была женщина.
   Он наклонился над столом и загородил мне проход.
   -  Между  прочим,  а  почему  она  уехала?  Ведь  они   только-только
поженились? - Он вздохнул, очень довольный собой.
   Я пробормотал какое-то извинение, протиснулся мимо него  и  вышел  на
палубу.  Спрятавшись  за  трубой  так,  чтобы  меня  не  было  видно  из
кают-компании, я дал себе волю. Меня вырвало. Весь  мокрый  от  пота,  я
испытывал мучительный стыд. В конце концов я устроился на каком-то ящике
в третьем классе.
   Здесь пассажиры и дневали и ночевали, питались они за свой счет.  Они
с удивлением разглядывали меня, но вопросов не задавали. Несколько часов
я просидел там без верхней одежды.
   Лопасти колес несли нас вперед.  Я  оправился  настолько,  что  решил
составить план, который помог бы мне выдержать оставшееся время.
   Пункт 1. Необходимо  придумать  и  задать  этому  человеку  каверзные
вопросы. Личного характера.  О  его  семье,  о  материальном  положении.
Сделать вид, будто мне известно, что он кое в чем блефует.
   Пункт 2. Необходимо парировать все его замечания по адресу Андерса  и
Дины и вообще всех членов нашей семьи.
   Пункт 3. Надо сказать ему в присутствии всех, что его храп и харканье
по ночам отвратительны и мешают спать.
   Я немного успокоился и даже увидел в этой ситуации смешные стороны. Я
возвращался домой.
   Мне стало ясно, что каждое общество живет по своим  законам.  Законы,
которые годились для копенгагенских пивных  и  медицинского  факультета,
были неприемлемы на этом прокопченном от дыма пароходе,  ползущем  среди
норвежских шхер. Здесь зависть и злорадство выглядели иначе и  голоса  у
них были другие. Мне предстояло заново изучить местные  нравы,  иначе  я
здесь пропаду. Очевидно, в детстве я недостаточно  познакомился  с  этой
стороной жизни. Рейнснес защищал меня от нее.
   К ужину мой план был готов. Я чувствовал себя начинающим  режиссером,
когда мой мучитель спросил меня в кают-компании, прошла ли  моя  морская
болезнь.
   - Я, видите ли, больше завишу от компании за столом, - ответил  я.  -
Бывает, что глупая болтовня вызывает у меня тошноту.
   Его коренастое туловище напряглось, он  покраснел,  но  не  осмелился
спросить, кого я имею в виду.  Первый  раунд  был  выигран.  Однако  мое
торжество  длилось  недолго.  Он  очень  вежливо  спросил  меня,  чем  я
занимался в Копенгагене.
   - Учился.
   - Это я уже понял. И кем же вы собираетесь стать, господин студент?
   Подошла горничная  с  кофейником,  и  я  воспользовался  этим,  чтобы
переменить тему разговора, не удовлетворив его любопытства:
   - Сразу видно, что ваш сын не  учится  в  Копенгагене,  иначе  вы  не
задавали бы мне столько вопросов.
   - Конечно... но...
   - Я понимаю, это не каждому по карману. Слишком дорогое удовольствие.
Вы любите кофе?
   - Да, очень, - растерянно ответил он.
   - А что вы пьете дома по вечерам - кофе, чай, водку?
   - Ни то, ни другое, ни третье,  -  смущенно  признался  он  с  кривой
улыбкой.
   Пассажиры  обратили  внимание  на  нашу  странную  беседу   и   стали
прислушиваться.
   - Должно быть, вы не женаты? Что-то не помню, чтобы я слышал  о  вас.
Наверное, ваша семья здесь мало известна?
   Он лихорадочно поглощал пищу, но попался  на  мой  крючок  и  ответил
между двумя ложками, что он действительно не женат.
   - Я так и подумал. Вы уж не обижайтесь. - Как режиссер я был  доволен
своим спектаклем.
   Он не поднимал головы,  потом  глянул  на  пассажиров  и  снова  стал
бросать в себя пищу, словно наполнял топку парового котла.
   Супружеская пара,  сидевшая  за  нашим  столом,  оказалась  невольной
свидетельницей этих двух трапез. Я видел, что они на моей  стороне.  Они
ехали в Тромсё навестить дочь. Кроме этого, я почти  ничего  не  знал  о
них, потому что инквизитор не давал никому раскрыть рта.
   - Вы говорили об Андерсе. Когда вы видели его в последний  раз?  -  Я
брезгливо скривился, оттого что он громко отхлебнул кофе.
   - Когда? Кажется, в шестьдесят первом на Лофотенах.
   - Ясно. И вы совершили с ним какую-нибудь сделку?
   - Да нет...
   - Вы были на шхуне у Андерса?
   - Нет, нет, - ответил он уклончиво и отодвинул тарелку.
   - Но вы его хорошо знаете? Наверное, вы гостили в  Рейнснесе  у  Дины
Грёнэльв?
   - Нет, не гостил...
   - Однако вы хорошо осведомлены о делах Андерса, о лавке.
   - Слухом земля полнится.
   -  Возможно,  в  тех  местах,  откуда  вы  родом,  ловля   слухов   -
единственный способ получать необходимые сведения. Ловля и  передача  их
дальше.  Так  сказать,  своеобразный  гешефт.  Уж  не  на  нем   ли   вы
разбогатели?
   Моя дерзость доконала его. Он  тяжело  распрямился.  Помедлил,  держа
руки на коленях и глядя в пол. Потом встал  и  вышел  из  кают-компании.
Лицо у него было ясное, как восход,  а  лоб  напоминал  омываемую  морем
скалу.
   После его ухода за  столом  воцарилось  молчание.  Я  не  пытался  ни
извиняться, ни продолжать разговор. В глубине души я понимал, что  зашел
слишком далеко. Этот тип не заслуживал такой расправы  хотя  бы  потому,
что злоба в нем затмевала рассудок. Он был не в  состоянии  понять,  что
глубоко ранит людей. И уж конечно, не мог предположить,  что,  произнеся
имя Дины, вызвал лавину чувств, над которыми я был не властен.
   Торжество и раскаяние  раздирали  меня.  Мне  стало  легче,  когда  я
встретился глазами с седой дамой, передавая ей селедочницу. Она  кивнула
мне.
   - Как приятно, что ночи становятся все светлее  и  светлее!  -  мягко
сказала она.
   - Да, - с благодарностью отозвался я. - Я уже почти  забыл,  как  они
прекрасны.
   - Мы первый раз едем на север. От восхищения мы даже не можем  спать.
Наверное, вам было трудно покинуть эти места и уехать в Копенгаген?
   - Всегда полезно узнать, как живут люди в других местах, - заметил ее
муж.
   - Это верно, - согласился я.
   - Думаю, после Копенгагена не так легко возвращаться  сюда.  Особенно
если становишься предметом подобного внимания. - Он кивнул на дверь.
   - Но вы прекрасно с ним расправились! - прошептала его жена,  склонив
голову набок.
   В ту ночь я спал, несмотря на его храп. А может, он даже  и  не  смел
храпеть. Теперь этого уже никто не узнает. Однако утром  он  пересел  за
другой  стол.  И  вскоре  на  всю   кают-компанию   снова   звучал   его
инквизиторский  голос,  которым  он  медленно,  с  самодовольной   миной
рассказывал о банкротствах и семейных скандалах. Его новые  сотрапезники
молчали, опуская головы все ниже.
   А лопасти колес тем временем работали уже в водах Вестфьорда.
   Вскоре инквизитор сошел на берег, и никто  не  выразил  сожаления  по
этому поводу. В мужской каюте и в кают-компании стало легче дышать.

***

   Ночью  я  проснулся  от  неприятного  сна.  Почему-то   я   испытывал
сострадание. Я помню, что мне приснился этот  проклятый  инквизитор,  но
всего сна не помнил.
   Мне стало жаль его, когда я понял, сколько в нем  злобы,  свидетелями
которой были многие пассажиры. Но это единственное, что  я  запомнил  из
всего сна.

***

   Не знаю, чего я ждал, увидев на фоне зеленых  полей  дома  Рейнснеса.
Мне было невмоготу стоять на палубе среди пассажиров.  Я  занялся  своим
багажом и несколько раз проверил, лежат ли в саквояже мои бумаги  и  два
письма, которые я собирался отдать почтовому экспедитору. Приготовил  за
них восемь скиллингов и видел потом, как  мои  письма  исчезли  в  сумке
экспедитора, когда его шлюпка пристала к борту парохода.
   Меня не покидало чувство, что я здесь чужой. Когда я увидел  в  лодке
Андерса, мне удалось взять себя в руки. Он греб сам. Я чуть не заплакал.
Но сдержался.
   - Эй! Эй! - крикнул я и замахал руками, сообразив, чего от меня ждут.
   Я не думал, что за эти годы  Андерс  так  состарился  и  поседел.  Не
думал, что увижу новую лодку с незнакомым парнем  на  носу.  Забыл,  что
море за островами так безбрежно. Что при ярком  солнце  острова  кажутся
маленькими, как песчинки. И что у  Андерса  такие  большие,  натруженные
руки.
   Не узнал я и пакгаузов. Краска с пакгауза Андреаса почти  облупилась.
Дома как будто  вросли  в  землю.  Почему  это  дым,  поднимающийся  над
прачечной, такой прозрачный? А люди на скалах?  Почему  они  смотрят  на
меня, словно я призрак? Может, я и в самом деле призрак? Это мой дом или
я только гость этих  чужих  людей,  которые  прочли  мое  имя  в  списке
пассажиров, напечатанном в газете? Господи, что мне здесь делать?
   Неужели человек, вернувшийся домой после долгого  отсутствия,  всегда
чувствует нечто подобное?
   Я много раз слышал, что перед тонущим человеком часто проносится  вся
его жизнь. Теперь я испытал это на себе. Передо  мной  промелькнула  моя
жизнь. Я ухватился за борт лодки. У  меня  кружилась  голова,  меня  как
будто избили. И все это  перемешалось  с  дурацким  жизнеописанием  Пера
Гюнта. Труса, лжеца и искателя приключений. Он был такой же, как я. Клок
пены, затерявшийся в океане. А  когда  его  наконец  прибило  к  родному
берегу, берег оказался чужим.

***

   Дочь Фомы и Стине, Сара, работала в конторе  при  лавке,  она  читала
Андерсу вслух письма и газеты. В тот день  она  читала  о  том,  что  во
фьордах полно сельди и  что  в  Страндстедете  много  порожних  бочек  и
свободных людей, готовых солить сельдь за деньги или за долю в улове.
   - Нам надо солить здесь, в Рейнснесе, - сказал Андерс, глядя на Сару,
словно она была его компаньоном.
   - Конечно! Купим новый невод для сельди!
   Андерс стукнул кулаком по столу, и столешница запела. Подбородок  его
глядел вперед, глаза смеялись. Он  был  как