крышу хлева.

***

   Матросы работали не щадя сил.  Слышалась  брань,  проклятия  и  крики
"Ура!".
   Штурман с капитаном тоже тушили пожар. Они сбросили  с  себя  кители,
фуражки и смешались с общей толпой.
   Машинист-англичанин  говорил  громовым   басом   на   своем   ломаном
норвежском, которого никто не понимал. Шея и плечи у  него  были  как  у
моржа, и он привык таскать тяжести.
   На крыше рядом с Фомой работали еще трое. Они обвязались веревками  и
ходили по крыше, точно по палубе в бурю, им помогала держаться на  ногах
ловкость, а иногда и ветер. Двое работали топорами, двое принимали ведра
с водой.
   Больше  всего  пользы  было  от  топоров.  Вскоре  четверть  крыши  с
восточной стороны была уже содрана и дотлевала на земле.
   Теперь ветер добрался до сена,  которое  лежало  под  уцелевшей  пока
частью крыши и потому не было прикрыто мокрыми парусами.
   Словно  по  мановению  волшебной  палочки  сено  пришло  в  движение.
Закрутилось столбом. Взвилось над стоявшим без крыши хлевом. Сделав круг
над людьми, оно уносилось к морю.
   - Нильс! Сено! Давай еще паруса!
   Голос Дины с  такой  легкостью  преодолел  сопротивление  ветра,  что
капитан на мгновение удивленно поднял голову.
   Нильс был занят и  не  слыхал  приказа.  Зато  другие  услышали  его,
принесли паруса, и сено быстро затихло.

***

   Люди не замечали, как идет время. Покинутый  "Принц  Густав"  одиноко
покачивался на воде.
   Ханна и Вениамин бегали в толпе и жадно впитывали  в  себя  все,  что
происходило вокруг. Грязь и глина  засохли  у  них  на  ногах,  нарядная
одежда была безнадежно испорчена. Но на это никто не обращал внимания.
   Когда люди справились с огнем и  лишь  отдельные  небольшие  столбики
дыма, поднимавшиеся над разбросанными по  земле  досками,  напоминали  о
том, что пожар мог уничтожить все, Дина оторвала взгляд от крыши  хлева.
Она повернулась всем своим большим, нывшим от напряжения грязным телом и
поставила ведро на землю.
   Плечи у нее опустились,  словно  из  нее  вышел  весь  воздух.  Спина
сгорбилась.
   Она отбросила с лица волосы движением лошади, которой хочется увидеть
солнце. На небе синел широкий просвет.
   Тогда она поймала на себе незнакомый взгляд.

   Я Дина. Мои ноги - сваи, уходящие в  землю.  Моя  голова  невесома  и
принимает все: звуки, запахи, краски.
   Картины вокруг меня находятся в движении. Люди. Ветер.  Острый  запах
обгоревшего дерева и сажи. Сначала я вижу только глаза, без головы,  без
туловища. Они словно частица моей усталости. В них можно отдохнуть.
   Я никогда не видела такого человека. Пират? Нет! Он пришел  из  Книги
Ертрюд! Это Бараева!
   Где я была так долго?

ГЛАВА 10

   О, если бы ты был мне брат, сосавший  груди  матери  моей!  тогда  я,
встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы.  Повела
бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила
бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблоков моих.
   Книга Песни Песней Соломона, 8:1, 2

   Глаза были ярко-зеленые. Крупные черты лица,  на  щеках  щетина.  Нос
самоуверенно взирал на мир, широкие ноздри были похожи на плуг.
   Дине  не  требовалось  наклонять  голову,  чтобы  встретиться  с  ним
глазами. Лицо у него было  темное,  обветренное,  на  левой  щеке  белел
широкий шрам. Наверное, кому-нибудь оно могло  показаться  некрасивым  и
зловещим.
   Большой серьезный рот. Верхняя губа изящно изогнута, точно лук Амура,
уголки подняты вверх. Видно, Создателю все же хотелось придать некоторую
мягкость этим чертам.
   Каштановые, довольно длинные волосы  были  потные  и  сальные.  Белая
когда-то рубашка теперь была мокрая и вся в саже. Один  рукав  оторвался
по шву и висел, как на нищем.
   Талия была перетянута широким кожаным ремнем, который держал  кожаные
штаны. Человек был худой, костистый, как каторжник. В левой руке у  него
был топор.
   Освобожденный Варавва. Он смотрел на нее. Как будто хотел рубануть...
***

   Фома и этот незнакомец оба работали топорами. Один потому, что  знал,
что поставлено на карту. Дина. Рейнснес.
   Другой потому, что случайно сошел на берег в этом месте и оказался на
пожаре. Ему было весело тушить его.
   - Потушили! - только и сказал он. Он еще не отдышался после схватки с
огнем. Его широкая грудь вздымалась, словно кузнечные мехи.
   Дина изумленно смотрела на него.
   - Ты Варавва? - серьезно спросила она.
   - Почему Варавва? - так же серьезно спросил он. По его  выговору  она
поняла, что он не норвежец.
   - Я вижу, тебя отпустили.
   - Ну, значит, Варавва, - сказал он и протянул ей руку.
   Она не приняла ее. Он замер.
   - Я Дина Грёнэльв, - сказала она и наконец пожала его руку. Рука была
потная и грязная. Большая ладонь, длинные пальцы. Но  сама  ладонь  была
такая же мягкая, как у Дины.
   Он кивнул, будто уже знал, кто она.
   - Сразу видно, что ты не кузнец. - Она показала глазами на его руки.
   - Нет, Варавва не кузнец.

***

   В голосах, звучавших вокруг них, слышалось облегчение.  Все  говорили
только о пожаре.
   Дина освободилась от его взгляда  и  повернулась  к  людям.  Их  было
человек тридцать.
   - Спасибо, люди! - крикнула Дина,  как  будто  чему-то  удивляясь.  -
Спасибо вам всем! Вы заслужили хорошее угощение. Мы накроем  столы  и  в
доме для работников, и в большом доме. Прошу всех быть нашими гостями!
   В это время к Дине  подошел  Юхан  и  протянул  ей  руку.  Он  широко
улыбался.
   - Вот это возвращение! - сказал он и обнял ее.
   - И не говори! Добро пожаловать, Юхан! Видишь, что у нас творится!
   - Это господин Жуковский. Мы познакомились на пароходе, -  представил
незнакомца Юхан.
   Незнакомец опять протянул Дине руку, словно забыл, что уже здоровался
с нею. На этот раз он улыбался.
   Нет, Варавва не кузнец.

***

   К вечеру ветер утих. Люди сидели в домах. Но "Принц Густав"  все  еще
стоял на якоре. Он задержался на несколько часов.
   На случай нового пожара была выставлена стража.  Так  было  надежнее.
Дождя больше не ждали. В сенокос он ни к чему.
   Андрее и Нильс хотели на другой же день ехать в  Страндстедет,  чтобы
запастись лесом для ремонта и нанять рабочих. Крышу  следовало  починить
не откладывая.
   Ленсман и Дагни прибыли, когда пожар уже потушили. Ленсман добродушно
бранил Дину за то, что  ни  усадьба,  ни  лавка  с  пакгаузами  не  были
застрахованы. Дина спокойно обещала  в  будущем  подумать  о  страховке.
Ссориться из-за этого в присутствии пробста и богослова они не стали.
   Матушка Карен семенила вокруг как наседка. И дивное дело, но  суставы
и ноги у нее почти не болели.

***

   Олине одна орудовала на кухне - все служанки носили воду. Зато у  нее
прибавилось времени.
   А обходиться без посторонней помощи она привыкла.
   Зажаренный  целиком  теленок  получился  великолепно,  хотя  Олине  и
металась как угорелая между кухней и большой старой печью в поварне. Это
была настоящая шахта с современными железными дверцами.  Там  и  жарился
молочный теленок.
   Его принесли из поварни в лохани, под проливным дождем, еще до  того,
как они услышали гудок "Принца Густава".
   А когда начался пожар, только хромая матушка Карен имела время, чтобы
помочь Олине отнести его обратно в поварню.
   Они сообразили, что праздничный обед на время откладывается.
   Олине натерла теленка жиром и прикрыла  как  могла  вощеной  бумагой,
чтобы он не пересох. Огонь был несильный.
   Соус Олине могла приготовить в последнюю минуту. Прежде ей  следовало
обрести душевный покой. Тот, у кого сердце скачет  галопом,  никогда  не
приготовит соус без комков.
   Перед тем как жарить теленка, Олине отбила отдельно каждое ребрышко и
перевязала бока вокруг почек. Почки были ее  гордостью.  Они  нарезались
отдельно самым острым ножом и подавались как деликатес.
   Толченые ягоды можжевельника наполняли ароматом всю кухню.  Вообще-то
можжевельник предназначался для дичи. Но теленок Олине был больше нежели
просто жареная телятина. К  нему  полагался  и  можжевельник,  и  другие
чудодейственные приправы.
   Желе  из  красной  смородины  и  морошка  уже  стояли  в  столовой  в
хрустальных вазах на ножках, накрытые салфетками. Чернослив  настаивался
на плите. Дрожащими руками Олине вынимала из  него  косточки,  бегая  от
стола к окну и обратно.
   Молодая картошка была мелковата. Служанки выскребли и вымыли  ее  еще
накануне вечером. Всю ночь она стояла в погребе, залитая холодной водой.
Ее собирались варить в четырех больших котлах в последнюю очередь.
   Ведра из-под картошки девушки давно забрали на  пожар.  Второпях  они
вывалили картошку в большую квашню.
   Теперь, когда опасность миновала, Олине начала причитать над квашней.
Квашня была священна. В ней можно было ставить только тесто. Как  бы  не
наслали на них  бесовскую  закваску  или  чего  похуже  в  наказание  за
небрежное обращение с сосудом, предназначенным для теста.
   - Прости нас, Господи, это ж все-таки пожар!  -  расстроено  вздыхала
она, роняя картофелины в котлы, где им предстояло вариться.

***

   Когда пожар был потушен и все так  или  иначе  приветствовали  Юхана,
люди разошлись, чтобы привести себя в порядок перед праздником.
   У некоторых работников было всего по одной рубашке. И  они  не  сразу
скинули их, бросившись спасать хлеб  от  огня.  Что  могли,  они  теперь
отряхнули, но чище рубашки не стали. Грязь можно было стряхнуть, а  сажа
красовалась как почетные знаки отличия.

***

   Олине наводила последнюю красоту  на  свои  произведения  кулинарного
искусства и одновременно распоряжалась, чтобы накрыли столы для матросов
и пассажиров, помогавших тушить пожар.
   Матушка Карен решила, что капитан, штурман, механик и попутчик  Юхана
будут есть за одним столом с хозяевами. Всех остальных она  распределила
по рангу в доме для работников. Там на козлы были  положены  столешницы,
которые накрыли белоснежными простынями и украсили полевыми цветами.
   Олине вспотела, но пребывала в отличном расположении  духа.  Ее  руки
мелькали над кастрюлями и котлами с завидной ловкостью и быстротой.
   Настроение в доме для работников заметно поднялось еще до  того,  как
подали угощение, потому что на столах появился ром. Команда расщедрилась
и доставила на берег и законный груз,  и  тот,  которым  гостей  угощали
потихоньку.
   Никто и не вспоминал о том, что пароходу  уже  давно  следовало  идти
дальше на север.

***

   Мужчины помогали накрывать столы,  будто  ничего  другого  никогда  в
жизни не делали.
   По распоряжению матушки Карен ни вино, ни другие  крепкие  напитки  в
доме для работников не подавались. Но похоже, рома там было в  изобилии.
Его наливали словно из кувшина сарептской  вдовы:  сколько  ни  лили,  а
конца ему не было.
   Правда, на благословенный пароход не раз посылались  гонцы.  Да  и  в
окрестные усадьбы тоже мчались гонцы в черных от сажи куртках и рубахах.
   Настроение все поднималось. Веселые истории  подхватывали  за  столом
как жезл эстафеты. И рассказчиков награждали громовыми раскатами хохота.
***

   Пробсту, сожалевшему, что его жена больна и потому не смогла приехать
в Рейнснес, было отведено место в торце стола.
   Дагни щеголяла в модном бархатном платье, несмотря  на  летнюю  жару.
Платье только что прибыло из Бергена.
   Дина несколько раз бросила взгляд на брошь,  приколотую  к  воротнику
платья. Это была брошь Ертрюд.

***

   Матушка Карен сидела на другом конце стола, между ней и  Диной  сидел
Юхан.
   На пароходе плыла графская чета  из  Швеции,  они  путешествовали  по
северу Норвегии. Их доставили с парохода прямо к обеду, хотя  они  и  не
принимали участия в тушении пожара. Граф  сидел  по  другую  сторону  от
матушки Карен. Когда пришли офицеры и гости с парохода, присутствовавших
за столом немного пересадили, и чужеземец  Жуковский  оказался  напротив
Дины.
   Под большой люстрой сверкали серебро и хрусталь.
   Наступили августовские сумерки. Ромашки, колокольчики, листья плюща и
рябины пестрели на белой скатерти. Благоухание и вкусная  еда  настроили
людей на приветливый, почти дружеский лад. Многие были незнакомы друг  с
другом, но их сблизили угощение и пожар.
   Лицо матушки Карен покрылось сетью мелких морщинок. Она  улыбалась  и
поддерживала беседу. Рейнснес стал таким, каким был в  прежние  времена.
Когда здесь собиралось настоящее общество. Накрывался праздничный  стол,
пахло жареной телятиной и дичью. Матушка  Карен  испытывала  глубочайшее
удовлетворение от того, что все  было  как  прежде.  Она  научила  Стине
всему, что требовалось знать  хозяйке  Рейнснеса,  и  теперь  радовалась
этому. Дина была не  из  тех  женщин,  которые  способны  постичь  науку
домоводства.  А  Рейнснес  нуждался  в  хозяйке,   умевшей   не   только
музицировать и курить сигары. В тот вечер матушка Карен  убедилась,  что
Стине оправдала ее надежды.
   Нельзя  было  отрицать,  что  эта  лопарская  девушка   понятлива   и
расторопна. И главное, умеет располагать к себе людей,  тогда  как  Дина
всех только отпугивает.

***

   Дина смотрела на Варавву. Он надел чистую рубашку. Волосы у него были
еще влажные. От света люстры глаза казались еще зеленее.
   Она предложила Жуковскому занять одну из  комнат  для  гостей.  Он  с
поклоном принял ее предложение.
   Когда она убедилась, что он  спустился  вниз  вместе  с  Юханом,  она
проскользнула в его комнату. Там пахло туалетной водой и кожей.
   Большой кожаный саквояж стоял открытый. Дина начала  перебирать  вещи
Жуковского. Нащупала книгу. В толстом, но  потертом  кожаном  переплете.
Она открыла ее. Наверное, это была русская  книга.  На  титульном  листе
мелкими острыми буквами с наклоном было написано:

   Лев Жуковский

   И ниже большими красивыми буквами:

   АЛЕКСАНДР ПУШКИН

   Наверное, он и написал эту книгу. Прочесть название было невозможно.
   Такие же перевернутые и непонятные буквы  Дина  видела  на  ящиках  и
коробках с русскими товарами.
   - Непонятно, - громко пробормотала она, словно рассердившись, что  не
может прочитать название.
   Она понюхала книгу. Книга  пахла  влажной  бумагой,  -  должно  быть,
отсырела  за  время  долгого  плавания.  И  типичным  запахом   мужчины.
Одновременно сладковатым и терпким. Табаком. Пылью. И морем.
   Из стены вышел Иаков. Сегодня он нуждался в Дине. Она выругалась  про
себя. Но он не ушел. Он ласкался к ней. Молил. Теперь  в  комнате  пахло
Иаковом. Дина загородилась руками, отталкивая его.
   Наконец она положила книгу на место.  Выпрямилась.  Вздохнула.  Точно
закончила тяжелую работу.
   Прислушалась к шагам на лестнице. Если он сейчас войдет в комнату,  у
нее есть оправдание - она хотела вставить  в  подсвечники  новые  свечи,
чтобы их  хватило  на  вечер.  Где  ему  знать,  что  она  вообще-то  не
занимается такой работой. Корзина со свечами стояла на полу рядом с ней.
   Иаков ждал, когда она возьмет корзину и покинет комнату.  В  коридоре
при свете лампы он наконец отпустил  ее  обнаженную  руку.  Припадая  на
больную ногу, он отошел в темный угол, где стоял шкаф с полотном.
   - Мы отстояли крышу хлева от огня! И без твоей помощи! - бросила  она
ему вслед и спустилась в столовую.

   Я Дина, я  летаю.  Моя  голова  без  меня  движется  в  пространстве.
Отворяются стены и потолки. Небосвод беспределен, это темная картина  из
бархата и битого стекла. Я влетаю в нее. Мне хочется туда. И не хочется!

   Когда ели первое блюдо, жена шведского графа выразила удивление,  что
в Рейнснесе удалось разбить такой красивый сад,  -  ведь  это  у  самого
Полярного круга! Чего стоят  одни  дорожки  между  клумбами,  посыпанные
крупным песком и ракушками! Она успела посмотреть сад до того, как  всех
пригласили к столу. Какая трудоемкая работа развести  такое  великолепие
на столь скудной почве!
   Матушка Карен поджала губы, но вежливо ответила, что, конечно, это не
просто,  бывает,  в  суровые  зимы  розовые  кусты  замерзают.   Она   с
удовольствием покажет завтра своей гостье грядки с овощами и пряностями.
Это гордость Рейнснеса.
   Потом все пили за молодого кандидата богословия. За хлев и  за  сено,
которые с Божьей помощью удалось спасти от огня.
   - И за животных! - прибавила матушка Карен.  -  Боже,  сохрани  наших
животных!
   И они выпили за урожай и за животных. Обед был еще в самом начале.

***

   Шведский граф восторгался рыбным супом Олине. Он настоятельно  просил
пригласить ее в столовую - ему хотелось  выразить  ей  свое  восхищение.
Нигде в мире граф не пробовал  подобного  супа.  А  ведь  это  блюдо  он
пробовал всюду, куда бы ни приехал.
   Французский рыбный суп!  Пробовал  ли  кто-нибудь  из  присутствующих
французский рыбный суп?
   Матушка Карен пробовала французский рыбный суп.  Она  воспользовалась
поводом и  рассказала,  что  три  года  жила  в  Париже.  Она  сдержанно
жестикулировала, и на руках у нее позванивали филигранные браслеты.
   Неожиданно    матушка    Карен     продекламировала     стихотворение
по-французски, на щеках у нее заиграл молодой румянец.
   Седые красивые волосы, которые по  случаю  торжества  были  вымыты  в
можжевеловой воде  и  завиты  щипцами,  спорили  блеском  с  серебряными
приборами и канделябрами.

***

   Когда Олине наконец явилась  в  столовую  -  ей  нужно  было  сначала
немного привести себя в порядок и  снять  верхний  передник,  -  все,  к
сожалению, уже забыли про рыбный суп.
   Правда, шведский граф повторил свою речь, но уже без вдохновения.  Он
разошелся и  заодно  произнес  речь  в  честь  телятины.  Наконец  Олине
прервала его, она сделала реверанс и сказала,  что  должна  вернуться  к
своим обязанностям.
   Наступила мучительная пауза.

***

   Жуковский немного ослабил галстук. В столовой было жарко, хотя окна в
сад были открыты.
   Ночные бабочки,  привлеченные  светом,  отчаянно  бились  за  тонкими
кружевными гардинами. Одна влетела в пламя свечи, стоявшей перед  Диной.
Мгновенная вспышка.  И  конец.  Обугленные  останки,  темная  пыльца  на
скатерти.
   Дина подняла рюмку. Голоса  вдруг  куда-то  исчезли.  Жуковский  тоже
поднял рюмку и поклонился. Оба молчали. Потом они  одновременно  взялись
за приборы и начали есть.
   Жареная телятина была  сочная  и  розовая.  Сливочный  соус  выглядел
бархатом на белом фарфоре. С краю на тарелке  дрожало  желе  из  красной
смородины.
   Дина решительно положила его на мясо.  Воткнула  серебряную  вилку  в
белоснежную  молодую  картошку  и  отрезала  кусочек.  Медленно  провела
картошкой по соусу. Захватила чуть-чуть желе. Положила в рот.  Встретила
взгляд Жуковского - он проделал то же самое.
   На мгновение розовый кусочек мяса остановился у  него  между  губами.
Потом сверкнули зубы. Наконец Жуковский закрыл рот и начал  жевать.  Его
глаза над столом блестели, как море.
   Дина подцепила на вилку его глаза и положила в рот.  Провела  по  ним
языком. Осторожно. Глазные яблоки были солоноватые. Их  нельзя  было  ни
проглотить, ни разжевать. Она спокойно катала их во рту кончиком  языка.
Потом раскрыла губы, и они упали.
   Он ел с удовольствием, его глаза снова вернулись в свои орбиты.  Лицо
блестело. Глаза были на месте. И подмигнули ей.
   Она  тоже  подмигнула.  Храня  серьезность.  Они   продолжали   есть.
Пробовали друг друга на вкус. Жевали. Медленно. Не жадно. Кто  не  умеет
сдерживаться, тот проигрывает. У нее вырвался вздох. Она перестала есть.
Потом бессознательно улыбнулась. Это была не обычная ее усмешка.  А  та,
что хранилась в ней долгие годы. Еще с тех пор, когда Ертрюд сажала ее к
себе на колени и гладила по голове.
   Одна сторона лица у него была  красива,  другая  -  безобразна.  Шрам
делил его надвое. Изгиб шрама разрезал щеку глубокой впадиной.
   Дина раздула ноздри, словно ее пощекотали соломинкой. Отложила  вилку
и нож. Поднесла руку к лицу и провела пальцем по верхней губе.

***

   В тишину ворвался голос ленсм