евоту   фильма.   Конечно,   все   это
задумывалось как острое развлечение, как милая, хоть и далекая от  свежести,
шутка, но всему же есть предел. Фон Пройссен был "голубым", и именно поэтому
лакеи на стоянке имели такой вид. Последней, переполнившей чашу его терпения
каплей  было  то,  что  Энн  Либерманн  нашла   этот   отвратительный   бред
"восхитительным сумасшествием". Он пытался себя сдерживать. В конце  концов,
он уже потерял очки, уклонившись от совокупления перед  завтраком.  Было  бы
обидно, если бы все его старания в эти две отвратные ночи пошли прахом.
   Девушка, которая вела в  компании  "Блэсс"  дела,  связанные  с  продажей
издательских прав филиалам, пребывала в состоянии внутреннего дисбаланса. Ее
воспитание подсказывало, что в том, с чем ей  предстоит  здесь  столкнуться,
есть нечто недоброе, нечто весьма непристойное. Но она была слишком  молода,
чтобы на нее не подействовал возбуждающий вид юных тел и явная, хотя,  может
быть,  и   несколько   декадентская,   роскошь   развлечений,   которые   ей
предлагались. Сказывалось еще и присутствие Либерманн.  Может  быть,  это  и
было вечеринкой, но для служащих компании "Блэсс" вся жизнь  -  это  работа.
Следовательно,  вечеринку  можно  было  считать  официальным   мероприятием.
Либерманн заигрывает с другим издательством, поэтому ее необходимо ублажать.
   - Согласна,  Энн.  Думаю,  здесь  будет  весело.  Компания  -  хирург  из
Бразилии, известный своими пластическими операциями,  с  женой  кинозвездой,
чей внешний вид служил дополнительной рекламой его  искусства  останавливать
бег времени; нобелевский лауреат, открывший вакцину против СПИДа,  со  своей
скептически  поглядывавшей  вокруг  женой,  типичной   американкой;   модный
"признанный" романист, которого Лайза только  что  "отбила"  у  издательства
"Нопф"; человек, занимавшийся приобретением авторских прав  на  мини-сериалы
для компании Эй-би-си, со своим говорливым и быстроглазым "дружком",  -  все
они собрались у широко распахнутых, обитых кованым  железом  дубовых  дверей
под уходящими вверх беломраморными колоннами простого портика.
   - У меня предчувствие, - обратилась Лайза к Энн, - что ты пока еще ничего
не видела.
   Сразу же за дверьми находились четверо очень красивых  юношей.  Для  дома
фона Пройссена в этом не было ничего необычного. Действительно  ошеломляющим
было то, что по сравнению с ними лакеи на стоянке могли показаться чрезмерно
одетыми. На юношах не было абсолютно ничего,  кроме  набедренной  повязки  и
тонкого слоя белой пудры, покрывавшей их  "римские"  лица.  Все  они  стояли
неподвижно, изображая из себя скульптуры, и в руке у  каждого  был  короткий
поводок. На поводках этих скалили клыки лоснящиеся гепарды.  Таким  образом,
гости, прежде чем предстать перед  хозяином,  пропускались  через  созданный
извращенным воображением опасный туннель.
   Эта  фантастическая  обстановка  вовсе  не  затмевала  самого  Хайне  фон
Пройссена. Высокий и худощавый, он, казалось, парил над  окружающим,  словно
какой-то колдун из детских сказок. Ему было около тридцати, но, может  быть,
пятьдесят, хотя, вполне вероятно,  и  чуть  больше  тридцати.  У  него  было
женственное лицо с большими  живыми  глазами,  правильного  рисунка  крупным
ртом, в котором красиво поблескивали  мелкие  белые  зубы.  Было  совершенно
ясно,  что  всю  жизнь  он  старательно  избегал  солнца.  Благодаря   своей
алебастровой коже, мягкой и  нежной,  он  напоминал  статуэтку  мейссенского
фарфора. Хотя ростом он был шести футов, все его жесты говорили о тонкости и
деликатности, так же как и  ширина  плеч  и  небольшой,  как-то  непристойно
выпирающий из-под облегающей тоги животик. Его изящные ступни с накрашенными
кроваво-красным лаком ногтями  выглядывали  из-под  одеяния  из  египетского
хлопка; беспокойные пальцы подергивались и порхали в воздухе, пока он тонким
голоском щебетал гостям приветственные слова.
   Лайза шла впереди, возглавляя шествие стайки гостей навстречу хозяину.
   - Я думала, речь шла о Риме, - громко промолвила Энн Либерманн. -  Почему
же я улавливаю греческие нотки?
   - Взгляните на картину Караваджо справа, - сказал  Скотт  специалисту  по
СПИДу.
   - Добрый вечер, барон, - приветствовала хозяина Лайза.
   В глазах Хайне фон Пронесена мелькнула насмешка над ее враждебностью.  Он
жил в Палм-Бич достаточно давно, чтобы понимать, что к чему. Здешние люди не
понимают таких развлечений. А если  и  понимают,  то  не  одобряют  их.  Да,
некоторые  молодые  люди,  вроде  Лой  Андерсонов,  каждый  год   устраивают
необузданный, задуманный Брюсом Сатков бал юных  друзей  Красного  Креста  в
музее Генри Моррисона. Они знают, как отбросить условности  и  действительно
хорошо  повеселиться.  Но  у  европейцев  такие  вещи  выходят  лучше,  а  у
европейских "голубых" - совсем хорошо.
   - Лайза Блэсс. Как мило, что все вы посетили мою вечеринку.
   Он галантно, в пояс  поклонился  и  поднес  руку  Лайзы  к  своим  губам,
накрашенным яркой, в тон цвета ногтей на ногах, помадой, остановив руку, как
этого требовали приличия, в полутора сантиметрах от губ.
   Лайза сухо представила своих спутников. Никто из них, вопреки  требованию
Энн Либерманн, не нарядился в соответствии с предложенной темой  вечера.  По
одеяниям толкущейся за спиной барона толпы Лайза видела, что они здесь будут
в меньшинстве, как она, собственно, и надеялась.
   - Если вы чего-то  захотите,  но  не  увидите  этого,  обещайте,  что  не
постесняетесь спросить.
   Барон взмахнул рукой, охватывая этим жестом окружающее, и  одарил  гостей
многозначительным взглядом. Расшифровать  фразу  было  несложно.  Все  в  их
распоряжении. Возможно, и люди тоже.
   Его слова еще продолжали висеть в пропитанном ароматом  жасмина  воздухе,
кода он отступил в сторону, пропуская гостей.
   "Фонтан жизни" возвышался на шесть футов. Это был настоящий  фонтан,  где
каменные херувимы бесконечно справляли малую нужду в большую мраморную чашу,
на поверхности которой плавали  исключительно  изящные  нежно-розовые  цветы
гибискуса. Время от времени циркулировавшая в фонтане  жидкость  пополнялась
напудренным и напомаженным  лакеем  в  белых  перчатках,  которого  украшала
"мушка" в версальском стиле. Сама же жидкость - это было видно по  этикеткам
высоких бутылок  -  представляла  собой  марочное  розовое  шампанское  "Пол
Роджерс" 1975 года. В обязанности слуги также входило  бесконечно  наполнять
"водами" фонтана специально предназначенные для шампанского  фужеры  "Лалик"
из стекла "с изморосью".
   Скотт поборол в себе желание спросить пива. Лайза и вовсе  задыхалась  от
вульгарности всей этой показухи. Зато Энн Либерманн подвывала от восхищения.
Нобелевский лауреат понял, .чем он может развлечься, и  поклялся  никому  не
говорить, как он получил свою премию. В таком месте  его  могли  подвергнуть
суду линча.
   Стало очевидно, что на вечере есть еще одна принимающая сторона.
   Эти поджидавшие их теперь двое были  чрезвычайно  странной  парой.  Дама,
высокая и  царственная,  выглядела,  если  не  как  королева,  то  как  лицо
королевских кровей. Стройная, как стрела, она была в  диадеме  с  огромными,
достойными царской короны камнями, в белых, по локоть перчатках и  роскошном
длинном белом платье. На приятном лице, которое, однако, нельзя было назвать
красивым, застыло выражение полного страдания достоинства. Рядом с ней стоял
улыбающийся, одетый в тогу вьетнамец, в два раза ниже ее ростом.
   Парадный зал как бы переходил в огромный  бело-золотой  шатер,  и  трудно
было сказать, где кончается дом и  начинается  парк,  особенно  потому,  что
двери и оконные рамы были убраны для усиления "римского впечатления".
   Они оказались как раз посреди бурлящего рынка рабов, где шла  чрезвычайно
бойкая торговля. У стен располагались повозки с сеном на деревянных колесах,
каждая охранялась парой суровых центурионов в соответствующих  костюмах.  На
повозках  был  представлен  самый  необычайный  -  из  того,  с  чем   Лайзе
приходилось сталкиваться,  -  срез  человечества.  Многие  были  закованы  в
толстые цепи.  Среди  этих  людей  были  веселые  карлики,  пожилые  дамы  с
огромными бюстами, легко одетые девицы, обладавшие явным,  не  специфическим
шармом, нахальные негритянские мальчишки, похожие на  тех,  что  орудуют  на
глухих улицах бедных районов Уэст-Палма, - да  они  наверняка  ими  и  были.
Время  от  времени  бойкий  на  язык  старик  взбирался  на  табурет  и  вел
воображаемый аукцион, на котором гости фон Пройссена "покупали" предлагаемых
им рабов. Было заметно, что воодушевление, с которым велись эти  "торги",  в
значительной мере превосходит то, которое требовалось для игры.
   В данный момент перед ними происходила именно такая  торговля.  В  центре
помоста стоял обхваченный, на всякий случай,  руками  аукциониста  небольшой
черный мальчик. Вокруг его худых  ног  вились  цепи.  Мальчик  во  весь  рот
улыбался, слушая, как причудливо расписывал его этот человек.
   - Очаровательный паренек для вашего дома...  всегда  готов  удовлетворить
любой ваш каприз, я действительно имею в виду любой  каприз,  сограждане.  А
сейчас я прошу всего десять золотых монет. Это потому, что  он  так  юн.  Но
юношей можно обучить, не правда ли? Их можно обучить именно  тому,  что  вам
нравится, разве нет? Ну хорошо, кто купит этого учтивого мальчика?
   Судя по всему, желающих нашлось несколько. В одном из активных участников
торга Лайза узнала весьма уважаемого в Палм-Бич торговца  недвижимостью.  Он
ожесточенно  состязался  с  огромным  и  жирным   немецким   промышленником,
разбогатевшим, по-видимому, на мыле.
   - Не хотите ли вы пощупать его, сограждане? Пощупать, из чего он сделан?
   С криками восторга соперники бросились вперед, чтобы урвать причитающийся
им кусок плоти. На какое-то мгновение Лайза задумалась, так ли все было в те
далекие годы, прежде чем Римская империя, чьи силы истощила постоянная жажда
наслаждений, пала жертвой пришедших с севера алчных орд. Если так, то  разве
не следовало бы извлечь урок из истории? Может быть, эта вечеринка  что-либо
говорит  всему  свету  о  нынешней  западной  цивилизации?  Об  этом  стоило
поразмышлять.
   Танцы казались второстепенным дополнением к "гвоздю"  вечера  -  аукциону
рабов, но и сюда были вложены и деньги,  и  творческие  усилия.  Местом  для
танцевальной площадки был избран бассейн. Сама по себе эта идея не  являлась
сверхоригинальной:  танцевальная  веранда  над  бассейном   устраивалась   в
Палм-Бич на многих вечеринках. Это было вполне  обычно,  в  особенности  для
города, где свободной земли так не хватало. Но у фон Пройссена выбор  такого
решения  был  обусловлен  не  недостатком  места,  а   более   экзотическими
соображениями. Танцевальная площадка была изготовлена. не  из  досок,  а  из
прозрачного плексигласа. Она располагалась в  нескольких  футах  над  гладью
тридцатиметрового бассейна, оставляя под  собой  довольно  много  места  для
купающихся, которые могли плавать под мостом и разглядывать танцующих у себя
над головой. Под ногами танцующих проплывали огромные  водяные  лилии,  а  в
нагретой градусов до тридцати воде  кружились  грациозные  морские  нимфы  и
женского, и мужского  пола;  их  прозрачные  одежды  скорее  открывали,  чем
скрывали наготу, как и было задумано. Несколько наиболее смелых  гостей  уже
присоединились к ним, и теперь, расплющиваясь, их лица нагло  прижимались  к
обратной стороне танцевальной площадки. Они выкрикивали пьяные  шутки  прямо
под ногами веселящихся танцоров, которые плыли и раскачивались под спокойные
мелодии оркестра Майка Карни.
   Лайза, твердая в своем намерении избежать и покупки  рабов,  и  стриптиза
для купальщиков, сумела собрать всех за столом, откуда можно было  наблюдать
за обоими спектаклями, не опускаясь до того, чтобы принимать в них участие.
   - Ну что, Энн, ты хотела увидеть сладкую жизнь в Палм-Бич. Вот она.
   Энн восторженно воздела руки.
   - Дорогая, это чудесно. Просто чудесно. Куда там Феллини!
   Лайза удивлено вскинула бровь. Энн Либерманн вела себя, как девчонка. Это
было совершенно не характерно для нее, и потому  настораживало.  Обычно  она
предпочитала выступать в роли жесткой, видавшей виды  дамы.  Свою  речь  она
сдабривала сочными ругательствами и ссылками на  неординарные  и  не  вполне
обычные примеры из сексуальной жизни. Сейчас  же  она  жеманно  улыбалась  и
хихикала, как девочка-подросток на первом в жизни свидании.
   До Лайзы уже дошло, в чем здесь причина. Скотт. Энн Либерманн присосалась
к ее сыну, как голодная пиявка. Хуже всего было  подозрение,  что  она  сама
могла  спровоцировать  все  это.  Ведь  это  она  просила  Скотта   "сделать
что-нибудь  приятное"  Энн  Либерманн,  и,  похоже,  он  понял  ее   слишком
буквально. Как звали того короля, который попросил  своих  рыцарей  избавить
его от докучливого священника?  Он  и  не  ожидал,  что  они  воспримут  его
пожелание так  дословно.  Или  ожидал?  Как  бы  там  ни  было,  позднее  он
потребовал для себя за это  наказания.  Нужно  ли  ей  тоже  взять  на  себя
ответственность за все? Мальчик боготворит ее. В этом его трагедия. Ведь  по
какой-то причине, которая ей  самой  всегда  была  не  вполне  понятна,  она
абсолютно не в состоянии ответить ему любовью. В этом ее трагедия.  Снова  и
снова она пыталась полюбить его. Все необходимое для  этого  наличествовало.
Он был слишком хорош, чтобы можно было в это поверить. Потомок Стэнсфилдов -
сон, который  хочется  смотреть  бесконечно.  Искушен  в  жизни,  но  раним,
обаятелен, но полон сомнений. Все это должно было просто притягивать мать.
   Однако напрасно она искала в себе хоть искорку материнских  чувств.  Там,
где полагалось быть любви, была лишь тьма, место  тепла  занимал  холод.  Ее
безразличие к собственному сыну было больше, чем слабостью, она граничило  с
болезнью. Лайзе было, к тому же, известно, что эта болезнь неизлечима и  что
никакой терапией нельзя создать нечто из  существующего  в  ее  душе  ничто.
Может быть, если бы он  не  был  так  похож  на  Бобби...  Каждый  день  эти
серо-голубые глаза напоминали  ей  о  прошлой  любви  и  по-прежнему  жгучей
потребности  отомстить  человеку,  который  был  отцом  ее   сына,   и   его
отвратительной жене.
   Лайза с  усилием  прервала  эти  неприятные  размышления.  Возможно,  она
просила у сына слишком многого, но уж, по крайней  мере,  этот  уик-энд  Энн
Либерманн запомнит на всю жизнь.
   В мерцающем свете свечи Лайза с интересом наблюдала,  как  Энн  Либерманн
цепляется своими короткими пальцами за ее сына, как ее квадратный подбородок
нависает над его плечами, обтянутыми безупречным смокингом. А под столом  ее
широкое бедро наверняка прижато к его ноге.
   - Лайза, я думаю, твой сын - самая восхитительная штучка из того, что мне
когда-либо доводилось видеть.

***

   Ты знаешь, сегодня я видела, как он взлетает на волне Он самый  лучший  в
мире. Я сидела на пляже, и меня в буквальном смысле пронзило.
   Все, за исключением Скотта, засмеялись. Его только что назвали "штучкой".
Боже, как она ужасна!
   Для автора романов, который раньше работал с  издательством  "Нопф",  это
было уж слишком. Вообще, большая часть из того, что говорила Энн,  было  для
него слишком.
   - Послушайте, Энн, вам следовало бы более уважительно относиться к языку,
- сказал он. - В буквальном смысле "пронзило" означает,  что  вас  проткнули
насквозь.
   - Уж кто-кто, а я-то тщательно подбираю слова и хорошо все  обдумываю!  -
выкрикнула Энн. Загадочно закатив глаза, она метнула  себе  в  рот  огромный
кусок белуги на ломтике хлеба.
   Смысл этих слов должны были понять все. Все и поняли. Всем, для чьих ушей
предназначались эти слова, они были хорошо понятны.  Поняли  их  все.  Но  к
общему, несколько смущенному смеху не присоединились Лайза и  Скотт.  А  Энн
разоткровенничалась, стремясь нажить капитал на том, что на ее блестящую  от
пота физиономию упали лучи софитов.
   - Между прочим, Лайза. У меня появилась замечательная  идея  относительно
новой книги. Серфинг. И все. Серфинг и люди,  занимающиеся  им.  Что  ты  по
этому поводу думаешь?
   - Я думаю, для начала нам надо бы знать, будет ли  эта  книга  издаваться
компанией "Блэсс", - лукаво ответила Лайза.
   - Дорогая, конечно же, это будет книга компании "Блэсс",  и  Скотт  может
помочь мне подготовить для нее материал.  Я  думаю,  такая  книга  потребует
ужасно много подготовительного материала.
   Рука ее у всех на виду гладила лежавшую на  алой  скатерти  руку  Скотта.
Скотту потребовались сверхчеловеческие усилия, чтобы не убрать руку.  Триумф
на лице матери вознаградил его за это полностью. Ради этого он был готов  на
все.
   Лайза поспешила расставить все точки над "i".
   - Конечно, будем  считать,  что  мы  договорились,  Энн.  Скотт  займется
подготовительной работой, а компания "Блэсс" возьмет на себя издание  книги.
Пожалуйста, проинформируй об этом этого своего всемогущего агента.
   Она повернулась к сыну. Настал черед бросить ему кусок сахару. Только что
он сделал компании "Блэсс" миллион долларов.
   - Нам необходимо предусмотреть для тебя комиссионные, дорогой. За то, что
ты способствуешь появлению у авторов свежих идей.
   Но ощущение вины резануло  ее,  как  нож,  при  виде  рабского  обожания,
которое вспыхнуло в ответ в глазах сына.

Глава 18

   В галерее "Нортон", почти полностью финансируемой на деньги Палм-Бич и, к
несчастью, расположенной не на той стороне озера Уорт, западная и  восточная
части города встречались и настороженно смешивались.  И  снаружи,  и  внутри
здания все говорило  о  его  прекрасной  родословной.  Выстроенное  в  стиле
неоклассицизма, оно вмещало в себя одну  из  самых  замечательных  коллекций
современного искусства, какие только были собраны  вне  основных  культурных
центров, таких, как Нью-Йорк, Малибу и  Хьюстон.  Окрестные  поблекшие  дома
резко контрастировали  с  ним.  Бурный,  суматошный  рост  Уэст-Палм-Бич  по
некоторым причинам шел преимущественно в северном направлении,  а  ветхие  и
отслужившие свое жилые дома и заводские склады все еще цеплялись  за  здание
галереи,  словно  проржавевшие  леса  за   подлежащий   реставрации   шедевр
архитектурного искусства. На полированных деревянных панелях, которыми  были
отделаны  стены  холла  при  входе  в  галерею,  гордо  значились  имена  ее
благодетелей. В этом списке почти полностью повторялись фамилии  из  раздела
светской хроники газеты "Палм-Бич дейли ньюс". Это было  одним  из  немногих
мест на земле, где фамилии Стэнсфилд  и  Блэсс  с  трудом  пытались  ужиться
вместе - их близость в списке являлась глубоким контрастом тому  безбрежному
морю, которое разделяло их в реальной жизни.
   Хотя Скотту  больше  по  душе  была  кричащая  самоуверенность  известной
коллекции Джилберта и Джордаш, он не  мог  не  согласиться  с  матерью,  что
Пикассо великолепен.
   - Конечно, некоторые по-прежнему относятся к Пикассо с усмешкой и считают
его  торговцем,  который  стремился  продать  свои  картины  втридорога.  Но
посмотри-ка на дату  -  вот  на  этом  полотне.  Тысяча  девятьсот  двадцать
четвертый год. Оно было написано на три года раньше, чем соседствующая с ним
картина Брака, а  в  то  же  время  и  сюжет,  и  техника  исполнения  почти
одинаковы. Удивительная текстура. Восхитительно богатая палитра красок.
   Лайза говорила с авторитетностью эксперта. Ведь в Европе она  изучала  не
только издательское дело. Все это началось в Париже с восторженных  и  таких
понятных лекций Мишеля Дюпре. В Лондоне ею уже никто не руководил, но  после
Парижа знания ложились на прочный фундамент. Лайза  набрасывалась  на  музеи
Европы, как голодная львица. Она жадно впитывала в  себя  все,  что  было  в
Прадо, в ленинградском Эрмитаже, в галереях Флоренции. Галерея  "Нортон"  не
могла и мечтать встать с ними в один ряд, но в ней имелись картины,  кото