ризвание. Джек оказался рожденным для  этого.  За  коротких  два
года он утроил доходы от карусели, был принят в долю, а затем и выкупил ее у
своего компаньона. Деньги были небольшие,  однако  ему  хватило  ума  купить
деревянную развалюху в Уэст-Палм,  которая  навсегда  стала  прибежищем  для
семьи. Сам находясь постоянно в разъездах, он создал домашний очаг для  жены
и Мэри Эллен. Сооружение было не ахти  какое,  с  выцветшей,  отслаивающейся
краской, треснувшими балками и покоробившимися, неровными  бревнами,  однако
оно наполнилось любовью и жизнью. По вечерам, когда Мэри Эллен  подходила  к
дому, он выплывал из темноты, подобно грузовому пароходу из желтого  густого
тумана, и керосиновая лампа гостеприимно мерцала на крыльце. Отец,  если  он
вообще находился в городе, пил в баре "У Рокси" с Уилли Бой Уиллисом и Томми
Старром, однако мать сидела дома и приветливо окликала Мэри Эллен, когда  та
ступала на скрипучие половицы веранды, и  густой  ночной  воздух  наполнялся
запахом чили и тихими звуками музыки кантри, которую она любила.
   Глубоко вздохнув, Мэри Эллен собралась с силами, чтобы перекрыть музыку.
   Томми Старр улыбнулся и  попытался  ответить.  Затем  смирился  и  широко
развел руки, признавая свое поражение. А затем  даже  заткнул  оба  уха  для
большей ясности.
   Томми любовно улыбнулся Мэри Эллен, и на его большом, с  резкими  чертами
лице появилось выражение полнейшего обожания. Томми едва ли  мог  припомнить
то время, когда он не был влюблен в Мэри Эллен,  а  просыпаясь  по  утрам  и
засыпая по вечерам, он ощущал  горечь  при  мысли  о  том,  что  Мэри  Эллен
отказала ему. Теперь он почти смирился с действительностью. Мэри Эллен  была
слишком хороша для него и, к сожалению, сознавала это. И вовсе она  не  была
заносчива или высокомерна, просто имела храбрость лелеять  мечту.  Город  за
водной гладью овладел ею, и теперь Палм-Бич и все связанное с ним будоражили
ее кровь. Это началось с того момента, как ее наняли Стэнсфилды. Мэри  Эллен
увидела рай, и Уэст-Палм был позабыт. Совсем недавно появился было шанс. Эти
богатые, высокомерные сволочи уволили Мэри Эллен.  Томми  так  и  не  узнал,
почему Мэри Эллен была опустошена; она погрузилась в бездну отчаяния,  и  на
ее страдания было больно смотреть.  Томми  пытался  подбодрить  Мэри  Эллен,
отвлечь ее от этой стаи крыс  за  мостом,  но  она  все  равно  отказывалась
считать себя прежней девушкой из Уэст-Палм.
   Как-то Томи после крепкой поддачи "У Рокси" напросился к Джеку  в  гости.
Когда они пробирались по скрипучему  крыльцу  с  пустым  креслом-качалкой  и
потрепанной  плетеной  мебелью,  из  дома  послышалось  рыдание.  Они  пошли
выяснить, в чем дело, и там, при свете беззвучно мигающего телевизора, перед
Томми предстала картина, которая навечно врезалась  в  его  память.  Поперек
латунной кровати, словно брошенная грустная  тряпичная  кукла,  лежала  Мэри
Эллен,  совершенное  тело  ее  обрамляли  мятые,  неопрятные  простыни.  Она
неподвижно застыла в прострации между сном и явью,  мятое  и  грязное  белое
платье лишь частично прикрывало ее. Одна лямка сползла  с  плеча,  и  из-под
верхней кромки платья невинно  выглядывал  розовый  сосок,  венчающий  грудь
идеальной конической формы.
   Выше груди и над губой сверкала тонкая пленка пота.  Неряшливо  спутанные
волосы, разбросанные по подушке, окаймляли ее открытое лицо, неподдельная  и
откровенная красота которого покорила Томми. Стоя рядом и пытаясь проникнуть
во внутренний мир Мэри Эллен, в ее муки и горести, Томми с  ужасом  осознал,
что ему никогда не владеть этой девушкой. Ее страдания и печали были слишком
сильны для него. Куда ему было тягаться с тем, что  способно  вызвать  такие
эмоции...
   А теперь Мэри Эллен озадаченно смотрела на Томми, наблюдая, как улыбка на
его лице сменяется смущенным выражением  задумчивости.  Милый  Томми.  Такой
большой, такой надежный.  Он  был  слеплен,  как  гора,  и  будет  таким  же
постоянным.  Много  лет  отец  расписывал  Мэри  Эллен   достоинства   этого
работящего, занятого тяжелым трудом на стройке человека, которого он  прочил
дочери в мужья, но сколько она ни слушала, так и не могла  преодолеть  себя.
Голоса сирен постоянно влекли ее к  земле  за  водной  гладью,  где  обитали
титаны, и по сравнению с их утонченностью и жизненной мудростью Томми  Старр
казался карликом. Но то было тогда, а то  -  теперь.  Мир,  к  которому  она
тянулась, отверг ее, и она переболела  им.  Желать  продлить  мучения  могут
только мазохисты. Поэтому Мэри Эллен наконец сунула свою ручку  в  массивную
лапу Томми и рассмеялась, увлекая его прочь из царства державших их в  плену
звуков.
   Был полдень,  и  толпа  боролась  с  беспощадной  жарой.  А  Мэри  Эллен,
казалось, только расцвела от нее.  Она  раскрылась  вся,  словно  тончайший,
изысканнейший цветок гибискуса. Простое белое хлопчатобумажное платье плотно
облегало девичью грудь, демонстрируя миру ее  совершенную  форму,  вызывающе
остроконечные соски, безукоризненную ее упругость, которая не нуждалась ни в
какой поддержке и не имела ее. Широкий ремень из раковин, привезенный  отцом
из Альбукерка и ставший ее самой  дорогой  вещью,  стягивал  узкую  талию  и
подчеркивал длину красивых загорелых ног. Мэри Эллен  не  носила  чулок  или
колготок, и  под  тонкой  материей  платья  чуть  просвечивал  силуэт  белых
трусиков, обтягивающих крепкие мальчишеские ягодицы.
   Время от времени Томми бросал на нее  украдкой  взгляд,  как  бы  убеждая
себя, что все это не сон. Он боялся думать об этом, но  в  Мэри  Эллен  явно
что-то изменилось коренным образом. Томми заметил  перемену  еще  пару  дней
назад, однако теперь  она  была  очевидна.  В  Мэри  Эллен  вновь  появилась
жизнерадостность, и, похоже,  больше  всего  выиграл  от  этого  именно  он.
Отношение Мэри Эллен к нему стало иным, он больше уже не был только надежным
старшим  братом,  другом,  всегда  находившимся  под  рукой.  Их  отношения,
казалось, вступали в какую-то совершенно новую область.
   - Ну, и как тебе ярмарка? - сжала огромную ручищу Мэри Эллен.
   Томми было совсем не до ярмарки, однако он,  пожалуй,  еще  не  испытывал
подобного счастья. Воздух для него наполнился сказочным ароматом, а дешевые,
аляповатые ларьки по сторонам превратились в  волшебные  декорации  главного
спектакля - драмы его любви к стоящей рядом девушке.
   Мэри Эллен  хотелось,  чтобы  Томми  понравилась  ярмарка.  Это  было  ее
детство, атмосфера ярмарки впиталась в ее кровь. Томми всецело был во власти
Мэри Эллен и желал лишь одного - доставить ей удовольствие.
   - Мне так нравится, Мэри Эллен.
   - Наверное,  тебе  надо  еще  посмотреть  безголового  мертвеца.  Или  ты
предпочитаешь самого толстого человека в мире?
   - Давай лучше покатаемся на поезде ужасов.
   - Хорошо, но только ты уж постарайся не распускать руки. А то мне  раньше
на этой чертовой штуковине приходилось бороться не на жизнь, а на смерть.
   Из груди ее полился смех, однако слова эти прозвучали двусмысленно. Томми
почувствовал, что кровь его вскипела. Она фонтаном ударила в щеки  и  залила
их краской. В то же время кровь хлынула вниз, и с хорошо  знакомым  чувством
беспомощности Томми ощутил, как напрягся его член.
   Мэри Эллен заметила его смущение и засмеялась громче. Ее  рука  легла  на
талию Томми, отчего возбуждение стало нарастать. Мэри  Эллен  тоже  ощутила,
как начинает распаляться. Облизнув язычком  внезапно  запекшиеся  губы,  она
позволила себе опустить взгляд ниже. Мэри Эллен ясно  разглядела  вздувшийся
бугор и с усилием отвела взор; однако, пока она вела Томми к кассе на  поезд
ужасов, увиденное стояло у нее перед глазами.
   И вот, усевшись в открытый вагончик  и  приготовившись  к  путешествию  в
суррогат страсти, Мэри Эллен прислонилась к Томми, вздернула голову и  томно
прошептала ему на ухо:
   - Я это просто так сказала, Томми. Насчет того,  чтобы  ты  не  распускал
руки.
   Вагончик с грохотом рванулся в темноту, и, к неимоверному восторгу Томми,
тихие слова и теплое дыхание возле уха сменились томительной влагой  ищущего
языка. Его тихий стон желания разительно не соответствовал воплям  неведомых
чудовищ в мрачной темноте, где  начали  вспыхивать  и  светиться  скелеты  и
демоны.
   Слегка повернувшись к Мэри-Эллен, Томми обхватил ладонями ее теплые  щеки
и придвинул ее лицо к себе. Словно принимая святые  дары  во  время  первого
причастия, он склонился  над  губами  Мэри  Эллен,  исполненный  почтения  и
благоговения к их первому поцелую.  Опытные  губы  Мэри  Эллен  с  жадностью
потянулись к его губам. Сначала она играла с Томми, прикасаясь к  нему,  как
пушинка, время от времени отстраняясь, чтобы вновь вернуться. Приоткрыв рот,
она осенила Томми своим теплым, сладостным дыханием, дав  ему  почувствовать
ее запах, ощутить ее страсть.
   Томми задрожал от возбуждения. Он и представить  себе  не  мог,  что  это
будет так. Так  медленно,  так  напряженно.  Он  уже  очутился  на  каком-то
астральном уровне экстаза, а ведь это был  всего  лишь  поцелуй.  Необходимо
идти дальше и дальше. Ничто не должно остановить их. Томми  ринулся  к  Мэри
Эллен, и его пенис, словно окаменевший в  плотных  джинсах,  прижался  к  ее
телу.
   Мэри Эллен ощутила призыв его тела и ответила своим. Сперва она прикусила
его нижнюю губу, нежно водя по ней зубами, а затем  там  очутился  ее  язык,
словно влажный оазис в выжженной пустыне его пересохших губ. Сначала он  вел
себя,   как   добросовестный   исследователь,   осторожный,   любознательный
путешественник в незнакомой стране, но  затем,  когда  в  груди  Мэри  Эллен
загремел оркестр страсти, язык осмелел.  Сейчас  Томми  ощущал  вкус  слюны,
чувствовал стремительное проникновение раскованно двигающегося во рту  языка
- теперь уже конкистадора, безжалостного  и  беспощадного  в  своем  желании
удовольствий.
   Томми сжал Мэри Эллен сильными руками, а она отчаянно прильнула  к  нему,
обняв левой рукой за шею, а правую положив на грудь. Затем  ее  правая  рука
начала двигаться. Замерев от радости, Томми и  желал,  и  боялся  того,  что
должно было случиться.
   Рука Мэри Эллен достигла своей цели, и на секунду она  крепко  сжала  его
через натянутую грубую ткань.
   В сознании Томми бешеные мысли перемешивались с  окружавшим  их  безумным
грохотом.  Качающийся,  гремящий  вагончик  наклонялся  на  нелепых   крутых
поворотах и бесконечно врезался в  створчатые  дверки,  на  которых  плясали
скелеты и жуткие демоны. В темноте завывали визгливые койоты,  а  призрачная
паутина гладила волосы и лицо, в то время как  божественные  пальцы  любимой
разжигали  в  Томми  страсть.  Мэри  Эллен  полюбила  его.  Наконец-то   это
случилось.  После  долгих  лет  безнадежного  желания   сейчас,   здесь,   в
беснующейся тьме ярмарочного  поезда  привидений,  он  почувствовал  экстаз.
Казалось, судьба разыграла жестокий и прекрасный спектакль,  устроив  рай  в
таком месте, где быть его не могло.
   Мэри  Эллен  слабо  отдавала  себе  отчет  в  этом  парадоксе.   Она   не
представляла, что желание  может  захватить  ее  так  мгновенно.  В  течение
долгого времени Томми означал для нее одно. Теперь, по причинам, которые она
не могла понять, он превратился в другое. Создавалось ощущение, будто кто-то
приподнял завесу. Она была ослеплена картиной Палм-Бич, и реальный мир - мир
теплой плоти и буйных желаний - был для нее недосягаем. Но события прошедших
недель ее каким-то образом излечили. Она больше не томилась  в  темнице,  не
жила в воображаемых воздушных замках, не была рабыней  своего  честолюбия  и
страсти  к  лучшей  жизни.  В  послеполуденной  жаре,  в  запахах  воздушной
кукурузы, кебабов и жареного арахиса,  которые  проникали  в  ее  ноздри,  в
мелодичных жалобах кантри, струящихся ей в уши, Мэри Эллен нашла себя вновь,
и это было прекрасное чувство. Ее пощадили, и мир засверкал для  нее  вновь,
как для заключенного, которому отменили смертный приговор. Сейчас ей  больше
всего хотелось жить, а для этого лучше всего - любить. Любить этого хорошего
человека, который так сильно желает ее. Которого  она  теперь  так  страстно
желает сама.
   Мэри Эллен посмотрела в доброе лицо  Томми,  которое  то  появлялось,  то
исчезало в  бликах  призрачных  огней,  заливаемое  оранжевым,  пурпурным  и
ярко-зеленым  светом,  когда  поезд  проносился  через  пещеры   ужасов,   а
безголовые мертвецы разбрызгивали вокруг кровь. Как много выражало это лицо!
У Томми был ошеломленный вид человека, застывшего у раскрывавшейся перед ним
пропасти, ничего не понимающего, удивленного и беспомощного в руках  судьбы.
Рот его приоткрылся, глаза сверкали, он часто дышал, раздувая ноздри. Взрывы
оглушительного хохота придавали комизм страшному напряжению чувств,  но  они
же и усиливали его, подчеркивая особую прелесть момента,  когда  соединяются
сердца и соприкасаются души. Мэри Эллен  прошептала  Томми  твердым  голосом
среди кипевшей вокруг бури ужасов:
   - Я хочу, чтобы ты любил меня, Томми. Голос Томми захлебнулся в накрывшей
его волне возбуждения. Да. Любить - это таинство. Красота полного  единения.
Он всю свою жизнь стремился к этому.
   - Да.
   - Я хочу здесь. Сейчас.
   Мэри Эллен произнесла это настойчиво, требовательно. Она крепко сжала его
рукой, подчеркивая недвусмысленность своих слов и пронзая все  его  существо
стрелами наслаждения.
   - Как?
   И тогда Мэри Эллен улыбнулась ему. До сих  пор  она  не  знала,  как,  но
теперь поняла.
   Место для них найдется. Где-нибудь да найдется. Этого требовал момент,  и
это требование было справедливо. В глазах Мэри Эллен Томми увидел,  что  она
хочет забыть об унижении в прошлом, потеряв голову в настоящем.  А  он  лишь
страстно желал быть с нею. Когда вагончик замедлил движение, он встал  вслед
за Мэри Эллен, выпрыгнул вслед за ней, и через несколько секунд, едва пустой
вагончик скрылся из виду, они оказались одни в темноте.
   Времени на размышление не было. Не было  времени  нервничать.  Оставалось
лишь слушать журчащий, отрешенный смех, видеть  откинутую  назад  прекрасную
головку, страсть, сверкающую в искрящихся глазах, чувствовать,  как  к  нему
прижимается мягкое тело. Томми держал  девушку  целую  вечность,  вдыхая  ее
теплый запах, с изумлением скользя пальцами по нежной коже на  ее  шее.  Она
принадлежала ему, и здесь, в безликой  тьме,  пока  другие  искатели  острых
ощущений проносились мимо всего в нескольких футах от того места, где стояли
они, Томми упивался радостью обладания.
   Механические  вопли  прорезали  воздух,  провоцируя   восторженный   визг
пассажиров, на полную катушку использовавших минуты ужаса, но  Томми  слышал
лишь стук своего сердца, ощущал только холодные руки,  которые  подталкивали
его к блаженному  соединению.  Он  внимательно  вглядывался  в  Мэри  Эллен,
пытаясь запечатлеть ее красоту в своем сознании. Черная,  грязная  стена,  к
которой прислонилась Мэри Эллен, казалась ему потрясающе прекрасной оправой,
пыльный воздух, который они вдыхали, - свежим и  искрящимся,  как  в  первый
день весны. Держа Томми обеими руками, смотря ему неотрывно  в  глаза,  Мэри
Эллен медленно, мягко тянула его к себе. Двигаясь туда, куда вела  его  Мэри
Эллен, Томми ощущал слабость в ногах и пульсирующий ритм в желудке.
   Мэри Эллен прильнула к нему, опалила своим теплым дыханием его  щеку;  ее
белое платье мгновенно задралось до талии, а белые хлопчатобумажные  трусики
как бы сами  собой  скользнули  вниз.  Она  была  первосвященницей,  которая
руководила и управляла древним ритуалом любви.
   Томми пытался растянуть каждый  момент,  продлить  его,  однако  не  смог
сдержаться.
   Мэри Эллен направила его в себя, ее тепло успокоило  Томми,  укутало  его
своей любовью, создало приют, в котором  ему  было  суждено  оставаться  всю
жизнь. Она  издала  долгий,  судорожный  вздох  удовольствия  от  радостного
умиротворения, которое принесло его присутствие. Это было  так  справедливо.
Это было так, как должно быть и как должно было быть всегда. Момент  настал.
Бесконечный момент единения.  Позднее  наступит  сладкое  завершение,  когда
будут общаться их души, но сейчас существовала лишь реальность  единственной
истинной близости - внушающая благоговение своей простотой и красотой.
   Они двигались, как во сне, словно один человек, исполняя танец в  древнем
ритме, которому никогда не учат, который никогда не  объясняют.  Они  крепко
обнимали друг друга, покачиваясь,  склоняясь  в  слабых  движениях,  которые
вызывали  сладостные  ощущения,  купались  в  крепчайшем  зелье   чистейшего
удовольствия. Иногда они  замирали,  паря  на  краю  пропасти,  и  удивленно
смотрели вниз на роскошную долину,  к  которой  держали  путь.  Изредка  они
срывались вниз, как отважные ястребы, яростно рассекая ветер крыльями,  летя
над прохладными ручьями и зелеными лугами рая, в котором они будут жить. Они
беззвучно бормотали что-то друг  другу,  двигая  губами  в  тщетной  попытке
выразить невыразимое, не  замечая  сумасшедшего  ада,  который  окружал  их.
Фальшивый ад, который помог им обрести рай.
   Они как бы решили вместе, когда закончить свое путешествие, его волшебное
завершение было оговорено в каком-то таинственном месте, где  не  появляются
никакие мысли, не  произносятся  никакие  слова.  Целую  вечность  любовники
стояли неподвижно, отдавая дань той жизненной силе,  которая  скоро  пройдет
через них, окропляя пламя своим бальзамом, знаменуя конец и новое начало.  И
вот наконец это случилось. Акт созидания,  сопровождаемый  криками  восторга
обоих любовников, ликующими, пронзительными -  и  единственно  неподдельными
среди окружившего их со всех сторон неподдельного ярмарочного гвалта.

Глава 2

   Лайза Старр переключила свое сознание на высшую  скорость  и  перешла  на
сгорание. Потоки импульсов от осатаневших, протестующих мускулов  отзывались
в бешено работающем мозгу болью и восторгом, восторгом  и  болью.  Это  надо
прочувствовать, выстрадать, если хочешь увлечь группу  за  собой.  Тут-то  и
заключается весь секрет. Воздух  в  маленьком,  душном  гимнастическом  зале
ходил ходуном от грохота тридцати  пар  кроссовок,  упорно  отбивающих  ритм
упражнения по аэробике.
   - Выше. Поднимайте выше.
   Голос Лайзы утонул в хриплом реве стереоаппаратуры, но  ее  поняли.  Все,
кто был в зале, нашли в себе новый запас сил и еще энергичнее стали работать
ногами.
   Лайза видела, как растет напряжение. Отлично. Они поспевают  за  ней.  Не
останавливаются. На блестящих от пота лицах читалось изнеможение, но  что-то
в них проступало еще. Восхищение и  благодарность.  Лайза  учила  их  делать
нечто сложное, искать и находить нечто сверх возможного. Они были на пределе
сил, и это доставляло им удовольствие.
   Пора менять темп.
   - Руки вверх, ноги в стороны - и раз, и два, и три, и четыре...
   Это упражнение  Лайза  любила.  Чем-то  была  приятна  строгая  геометрия
движений, во время которых ладони  хлопали  над  головой,  а  ноги  прыжками
безостановочно раздвигались и сдвигались.
   Для  нее  и  для  многих  в  группе  это  упражнение  было   возможностью
расслабиться. Отдыхом  посреди  всепоглощающего  действия.  После  чудовищно
тяжелого поднимания колен передышка необходима. Однако легко было  не  всем.
Лайза отыскала глазами свою подругу.
   Бедная Мэгги.  Она  фанатически  предана  занятиям  и  работает  усерднее
остальных, однако вид у  нее  такой,  будто  ее  постоянно  сводит  какая-то
судорога. Не то чтобы Мэгги  была  уродиной,  все  части  тела,  если  рас-.
сматривать по отдельности, вполне сносные, но  фигура  в  целом  производила
ужасное впечатление.
   Незаметно для Лайзы Мэгги с явным восторгом смотрела на  свою  подругу  и
наставницу, и глазам ее представала совершенно иная  картина.  Иногда  Мэгги
размышляла над тем, что же именно  в  великолепном  теле  Лайзы  заслуживает
наибольшего  восхищения.  Совершенная  линия  круглых  я