о  перебросил
доску под мышку и покатил по бульвару Норт-Оушн.
   У  величественных  ворот  особняка  он  неожиданно  решил  изменить  свой
маршрут. Почему-то захотелось еще разок взглянуть на волны. Иногда можно  по
небу, по бризу, по поведению ныряющих  пеликанов  предсказать,  какой  будет
прибой на следующий день. Поэтому, оставив доску и велосипед, как обычно,  в
просторном гараже, Бобби скользнул вдоль  стены  огромного  дома  в  сторону
волнореза, который защищал особняк от непредсказуемого моря.
   В его маршрут входил кабинет отца - круглая комната, пристроенная к  дому
в постмизнеровском стиле. Бобби но привычке бросил быстрый  взгляд  в  окно.
Все в семье благовели перед производящим внушительное впечатление сенатором.
Все,  за  весьма  примечательным  исключением  матери.  Иногда  отец   здесь
надиктовывал речь перед большим письменным столом с тумбами,  снисходительно
выговаривая зычным голосом  высокопарные  банальности  и  в  высшей  степени
удовлетворенно улыбаясь в предвкушении реакции какой-то  будущей  аудитории.
Или  же  он  смотрел  бейсбол,  с  удовольствием   потягивая   из   толстого
хрустального бокала в правой руке темно-янтарный бурбон, который любил  пить
вечерами. Изредка,  царственно  положив  ноги  на  скамеечку  с  гобеленовой
подушкой, со смятым номером "Уолл-стрит джорнэл", покоящимся на его все  еще
поджаром животе, он смачно похрапывал в кресле,  обитом  потертым  мебельным
ситцем. Сегодня, однако, занятие у  него  было  совершенно  иного  рода.  Он
занимался с кем-то любовью на диване.
   Бобби Стэнсфилд замер, а его светло-голубые глаза  на  мальчишечьем  лице
чуть не вылезли из орбит. Вопрос "что делать?" не возник ни на мгновение. Не
каждый день сыну доводится  видеть  отца  за  таким  занятием,  и  Бобби  не
собирался  упускать  ни  миллисекунды  этого   зрелища.   В   нем   боролись
противоречивые чувства - страх, возбуждение,  любопытство,  отвращение:  они
переплелись, как две непристойные фигуры на диване в кабинете. Бобби  был  в
ужасе, однако юношеская любознательность прочно удерживала его на месте.
   Сенатор Стэнсфилд был явно не Рудольф Валентино. Он занимался  любовью  с
той  же  осторожностью,  мягкостью  и  изощренностью,  которые  всегда  были
характерны для его  чрезвычайно  успешной  политической  карьеры.  Это  была
фронтальная атака, позиция с четко  выраженной  задачей;  все  более  тонкие
оттенки чувств были отброшены. Горячий влажный воздух  выносил  раздражающие
звуки половой активности из открытого окна и неловко смешивал их  с  другими
звуками наступающего во Флориде вечера - тихим шипением поливальных  машинок
на газонах, приглушенным грохотом прибоя - и были для Бобби, пожалуй,  самым
неприятным аспектом во всем этом удивительном деле. Никто не подготовил  его
к этому на школьном дворе, где "правда жизни"  была  так  же  доступна,  как
выпивка и сигареты.
   Кто же, черт побери, эта  девушка?  Ответ  подсказали  длинные  загорелые
ножки. Белые туфли, рискованно оставленные на ногах, подкрепляли вывод.  Это
была Мэри Эллен. Без сомнения. Горничная матери. Боже! Бобби бросило в жар и
холод, когда в  его  мозгу  лихорадочно  пронеслись  мысли  о  последствиях.
Во-первых, вопрос об интиме с наемной прислугой.  Второй,  и  гораздо  более
удручающий вопрос - о ревности. В понимании Бобби Мэри Эллен обладала  всеми
достоинствами прекрасного ангела, и Бобби был не на шутку влюблен в нее. Она
была веселой, яркой и жизнерадостной  -  то  есть  имела  все  те  качества,
которых столь явно не хватало его трем плосколицым сестрам, - и Бобби  менее
всего ожидал увидеть ее под собственным отцом на диване.
   Бобби наблюдал за ними, как зачарованный. Ни любовник,  ни  любовница  не
посчитали нужным снять одежду. Ярко-зеленые поплиновые брюки  отца  свободно
болтались на уровне колен, а рубашка цвета морской волны, от братьев  Брукс,
по-прежнему прикрывала верхнюю часть его могучего торса. Мэри Эллен также не
тратила времени на раздевание, - через широко распахнутое окно  Бобби  видел
белое  хлопчатобумажное  форменное  платье,  задранное  до  талии,  и   даже
разглядел хлопчатобумажные карамельно-розовые полосатые трусики. Бобби вновь
охватило  отвращение,  однако  кровь   Стэпсфилдов   подсказала   ему,   что
пристальное наблюдение за этой сценой может  дать  ему  некие  преимущества.
Эмоции могу быть рассмотрены позднее. Сейчас же главное - уловить действие.
   И тут, совсем неожиданно, на него, словно приливная волна, обрушилась эта
мысль. Мать! Известно ли об этом матери? Как же, Господи, она поступит, если
узнает об этом?
   Но пока Бобби мучительно разбирался с мыслями о матери, возня  на  диване
подошла   к   заключительной   фазе.   Мельтешащие   конечности   любовников
закрутились,  как  в  водовороте,  последовало  бешеное  убыстрение   темпа.
Неожиданно ноги Мэри Эллен как бы потеряли координацию и пустились  в  диком
ритме молотить воздух, трястись, дергаться и вибрировать  от  охвативших  ее
конвульсий. Наконец отец словно отключился  -  рухнул,  обессиленный,  точно
марионетка, у которой внезапно перерезали веревочку.
   Бобби  -  невольному   наблюдателю,   свидетелю   отцовской   неверности,
обманувшемуся в той Мэри Эллен, которая жила в его мечтах, - показалось, что
в это короткое мгновение детство его ушло навсегда.

***

   Бобби угрюмо смотрел на стеклянную поверхность  моря,  расстилавшуюся  за
отутюженными газонами. Было лишь одиннадцать часов, но солнце уже  диктовало
свои условия красавице Палм-Бич, своей рабыне и любовнице.  Легкий  утренний
бриз спал, и ленивым пеликанам, которые до этого легко  парили  в  воздушных
течениях, теперь приходилось бороться за свою добычу. Во влажной жаре только
они проявляли признаки какой-то деятельности. Сам Бобби  лежал  на  покрытом
белым полотенцем шезлонге, и  южное  солнце  покрывало  его  юношеское  тело
медово-коричневым  загаром.  Из  транзисторного  приемника   рядом   с   ним
доносилось пение Конни Фрэнсис.
   Отношение  Кэролайн  Стэнсфилд  к  прямым  солнечным  лучам  было   прямо
противоположным. Оберегая свою нежную, белую, словно лилия, кожу, она сидела
под огромным парусиновым зонтом  кремового  цвета,  недоступная  для  лучей,
вызывающих морщины. Ее неприязнь к солнечному свету считалась в семье  некой
причудой,  и  остроты  на  этот  счет  были   допустимы,   Кэролайн   обычно
присоединялась к этим, в общем-то, традиционным шуткам на свой счет, и когда
в семье осторожно посмеивались над  нею,  ее  мелкие  и  четкие  черты  лица
освещала одна из ее улыбок. Во многих отношениях эта склонность оставаться в
тени символизировала ее роль в семье Стэнсфилдов. Считалось  общепризнанным,
что быть центром внимания - удел общительного, дружелюбного  сенатора  и,  в
меньшей степени, шумных детей. Однако это не роняло несомненного  авторитета
Кэролайн. Когда Кэролайн Стэнсфилд говорила, что  случалось  не  часто,  все
слушали, и никто не мог объяснить  точно,  почему.  Была  ли  тому  причиной
родословная, тянувшаяся из восемнадцатого века? Или то, что ей  принадлежало
довольно значительное количество акций Ай-би-эм? Или спокойная,  неоспоримая
уверенность ее аристократического голоса? Никто этого не знал.  Однако  было
несомненно:   это   не   имело   никакого   отношения   к   ее    физической
привлекательности. Возможно, когда-то внешность ее была "приятной"  -  таким
эвфемизмом пользуются богатые и знатные для обозначения  внешности,  которую
менее удачливые люди называют "простой", - однако годы взяли свое.  Широкие,
отлично приспособленные для деторождения бедра сработали  нормально,  однако
шестеро детей - причем двое, как Макбет, были извлечены "до срока из  утробы
материнской", с помощью  кесарева  сечения  -  не  способствовали  улучшению
фигуры. Следствием кормления грудью, как того требовала религия от матери  -
источника всего  сущего,  стал  огромный  и  бесформенный  бюст.  Короче,  в
качестве объекта сексуального влечения Кэролайн Стэнсфилд  оставляла  желать
много лучшего, и в результате сенатор  Стэнсфилд  перед  каждым  исполнением
супружеского танца плодородия со своей  несоблазнительной,  но  феноменально
влиятельной женой всегда требовал стакан водки; нынче же он вовсе избегал ее
спальни. Большинство людей и не догадывались, что сама Кэролайн предпочитала
именно такой порядок вещей.
   Всю эту знойную ночь Бобби терзали  сомнения  по  поводу  его  дальнейших
шагов; различные стороны его характера конфликтовали друг с другом.  Отчасти
он был убежден, что делать ничего не надо. Сердца болят только  из-за  того,
что видят глаза и повторяют языки. Это знают все. Промолчав, он избавит мать
от боли и сохранит у нее веру в отца. С другой стороны, быть может, его долг
- сообщить обо всем матери. Возможно, если она  узнает  о  внебрачной  связи
сенатора, то сможет пресечь ее в  зародыше,  до  того,  как  замаячат  такие
чудовищные перспективы, как  развод  или  разъезд.  Однако  в  эмоциональном
уравнении была еще одна составляющая, та, которая жила в  крови  мальчика  и
которую мог учитывать  только  Стэнсфилд.  Впервые  в  жизни  Бобби  получил
возможность воспользоваться тем,  к  чему  был  предрасположен  генетически.
Властью. Стэнсфилды упивались ею в течение столетия. Они  боролись  за  нее,
они молились на нее, ставили ради нее на карту все и никогда не  пресыщались
ею. Сенат,  верховный  суд,  высокие  правительственные  учреждения  осыпали
своими служебными привилегиями поколения амбициозных, коварных  Стэнсфилдов.
От них ускользало только президентство, и, ворочаясь ночью в своих постелях,
все члены семьи,  достойные  своего  имени,  беспрестанно  мечтали  об  этой
вершине власти.
   Нельзя было отрицать того, что  в  руках  Бобби  теперь  находится  рычаг
власти.  Наконец-то   у   него   появилось   какое-то   преимущество   перед
могущественным отцом. Однако и тут возникала дилемма. С  одной  стороны,  он
тринадцать  лет  был  вынужден  мириться  со  свирепой  тиранией,  бездумной
жестокостью, проявляемой почти что  походя,  с  презрением  и  унизительными
наказаниями, которым подвергался в тех случаях, когда он,  старший  сын,  не
оправдывал безудержного честолюбия беспринципного  сенатора.  В  этом  плане
месть казалась уместной и даже  страстно  желаемой.  Но  в  то  же  время  и
несмотря на бесспорное преимущество положения, в котором оказался Бобби,  он
вовсе не испытывал от этого радости. Хорошо, пусть его отец - бесчувственный
и въедливый надсмотрщик, но, тем не менее, он остается  весьма  внушительной
фигурой, и Бобби страшно гордился им. Как это  ни  странно,  происшедшее  на
самом деле ни на йоту не подорвало уважения к  отцу.  Как  раз  напротив.  В
конце концов, заниматься любовью с роскошной  двадцатилетней  девицей  через
две недели после своего шестидесятилетия - это тебе не козел начихал.
   Теперь о Мэри Эллен. О Мэри Эллен, которая могла зажечь Бобби,  как  свет
включить, грациозно, словно  манекенщица,  двигаясь  по  комнате.  Забавная,
добрая Мэри Эллен, которая заставляла Бобби смеяться и смеялась  над  жизнью
сама. Неожиданно ее положение в доме стало не  столь  уж  надежным.  Отчасти
Бобби это было небезразлично. Он с трудом заставил себя выкинуть  эту  мысль
из головы. Стэнсфилды были запрограммированы на то, чтобы  управлять  своими
чувствами. Им следовало ценить такое качество,  как  твердость.  Их  сердцам
было позволено страдать за Америку,  за  бедных,  за  слабых,  за  голодных,
однако друг, оказавшийся в беде, попадал в конец этого  списка  приоритетов.
Плохо, что людям бывает больно. Людям всегда бывает  больно.  И  ему  бывало
больно. Главное то, что в его руках - власть, а его учили, что властью  надо
пользоваться. Главный вопрос заключался лишь в том, как ею пользоваться.
   И  поскольку  жесткий  человек  в  Бобби  Стэнсфилде  боролся  с   мягким
человеком,  мальчик  беспокойно  завозился  в  своем   чрезвычайно   удобном
шезлонге, ощутив впившиеся в бока шипы дилеммы. И  тут,  совсем  неожиданно,
пришло решение. Оно пришло само собой. Такова  жизнь.  Полчаса  размышляешь,
когда вставать из постели, а затем с удивлением обнаруживаешь,  что  ты  уже
сбросил одеяло. Бобби щелкнул выключателем транзисторного приемника, и Конни
Фрэнсис, умолявшая своего любимого быть более чутким, смолкла на полуслове.
   - Мама, я хотел тебе кое-что сказать.
   Кэролайн Стэнсфилд подняла бесстрастное,  невозмутимое  лицо.  Разговоры,
которые начинаются с такой  фразы,  обычно  содержат  малоприятные  новости.
Вмятина на машине, пробоина на лодке, уязвленная гордость?  Мало  чем  можно
было расстроить Кэролайн, нельзя уладить лишь  немногие  вещи.  Таково  было
одно из преимуществ принадлежности к клану Стэнсфилдов.  Возможно,  наиболее
важное.
   - В чем дело, дорогой?
   Бобби  заговорил  как  можно  серьезней  -   таким   тоном   сообщают   о
неблагоприятных предварительных итогах голосования.
   - Мама. Я много думал, говорить ли тебе об этом. Мое  положение  довольно
неприятное, и я не хотел бы выдавать отца...
   Он неуверенно замолк.
   Кэролайн Стэнсфилд внутренне содрогнулась. Диапазон  возможных  катастроф
резко сузился. Похоже, эта новость приведет ее в смятение, а из всех  чувств
на свете это Кэролайн испытывала реже всего и ненавидела больше всего.
   - Знаешь, Бобби, есть такие вещи, о которых лучше всего промолчать.
   Бобби переступил ту черту, за которой не было пути назад.
   - Мне кажется, ты имеешь право знать, что у отца роман с Мэри Эллен.
   На лице Кэролайн Стэнсфилд отразилась борьба между болью  и  отвращением.
Однако расстроила ее не сама новость. Она представляла не  больший  интерес,
чем вчерашний холодный картофель. Супруг волочился за смазливыми  служанками
уже многие годы. Некоторые из  них  даже  сочли  необходимым  отказаться  от
места, разумеется, без разъяснений причины своего ухода. Сохраняя  молчание,
Кэролайн  фактически  потворствовала  сенатору.   И   действительно,   такое
положение  вещей  вполне  устраивало  ее.  В  плане  чувств  Фред  Стэнсфилд
оставался ребенком. Его  сексуальные  похождения  были  взрослым  выражением
детской тяги к конфетам, поглаживанию по  головке,  мамочкиному  поцелую  на
ночь. Секс и голоса избирателей были для  него  способом  поддержать  форму,
убедиться в том, что его по-прежнему любят, - и в обоих случаях  он  отдавал
предпочтение скорее количеству, чем качеству. Конечно же, Кэролайн знала все
о Мэри Эллен. Девушка ей даже импонировала. Полная энергии,  со  стремлением
добиться успеха в жизни. Вполне естественно, что  она  позволила  соблазнить
себя сенатору, мужчине, символизирующему собою те деньги  и  славу,  которых
она жаждет, но не надеется иметь.
   Нет, ужасало то, что дело теперь открылось, а это совершенно недопустимо;
значит, необходимо будет что-то предпринять.
   Тем временем приходилось как-то реагировать на  непосредственно  вставшую
перед ней проблему. Необходимо соблюсти внешние приличия.  Кэролайн  удалось
выдавить   из   себя   неестественный   смех,   сопроводив   его    веселым,
снисходительным выражением лица.
   - О, ну что ты, Бобби. О чем ты? Откуда у тебя такие мысли?
   Наверное, подметил пылкие взгляды? Видел,  как  Фред  заигрывает  с  Мэри
Эллен в коридоре?
   Бобби глубоко вздохнул и с трудом выговорил:
   - Я видел, как они занимаются любовью на диване в его рабочем кабинете.
   Всю  жизнь  Кэролайн   Стэнсфилд   представляла   бесконечную   программу
подготовки к тому, чтобы наилучшим  способом  выходить  именно  из  подобных
неблагоприятных ситуаций. В  разреженной  атмосфере  на  вершине  социальной
пирамиды,  где  она  существовала,  эмоции  было  необходимо   преодолевать,
подавлять  и   контролировать.   Люди,   подобные   ей,   всегда   сохраняют
хладнокровие, потому что столь умело обучены скрывать свои чувства.
   Поэтому Кэролайн просто произнесла:
   - О Боже!
   "Гусеницы съели лимонное дерево. О Боже!", "Городской совет  отказывается
внести изменения в проект пляжных кабинок.  О  Боже!".  Бобби  ожидал  любой
реакции - только не такой. Выражаясь фигурально, он мчался на всех парусах -
и на полном ходу - и вдруг  попал  в  полосу  мертвого  штиля  великолепного
равнодушия своей матери.
   Говорить больше было не о чем.
   - Я просто думал, что тебе следует знать об этом, - нерешительно  добавил
Бобби, пытаясь скрыть свое замешательство.
   Похоже,  мир  оказался  гораздо  более  сложной  штукой,  чем   он   себе
представлял.
   Мэри Эллен смутно догадывалась, что несколько банально  примерять  одежду
хозяйки, однако не принимала это в расчет, поскольку была в достаточной мере
мечтательницей. Во всяком случае, такую возможность  она  рассматривала  как
одно из преимуществ своей работы. Для Мэри Эллен, которая любила блага  этой
жизни -  особенно  дорогие  вещи,  -  платяной  шкаф  Кэролайн  Стэнсфилд  с
кондиционированным воздухом для защиты одежды от вездесущей плесени Палм-Бич
был поистине волшебным местом. Укутавшись с ног до головы в длинную шубку из
выращенной на  ферме  норки,  она  сделала  шаг  назад,  чтобы  полюбоваться
эффектом в большом зеркале.
   У нее был тот же размер, что у Кэролайн  Стэнсфилд,  однако  в  случае  с
норкой это не играло роли. Другое дело - бальные наряды.  Там  важны  точные
размеры, и Мэри Эллен знала, что  миссис  Стэнсфилд  никогда  не  обходилась
меньше чем тремя примерками "У Марты", в шикарном  магазине  на  Уорт-авеню,
где она покупала многие вечерние туалеты. Впрочем, норка -  это  не  столько
одежда,  сколько  средство  самоутверждения,  а  данная  норка  была  весьма
солидным средством самоутверждения, гораздо более демонстративным, чем любое
поступление из банка. Мэри Эллен  плотно  обернула  шубку  вокруг  'себя  и,
прижав мягкий, теплый мех к узкой  талии,  сделала  пируэт,  поворачивая  из
стороны в  сторону  свою  головку  с  длинными  черными  волосами  и  изучая
производимый при этом эффект. Он солнца, нещадно  льющего  лучи  на  горячий
песок, на улице столбик в градуснике подбирался к восьмидесяти пяти,  однако
в спальне  миссис  Стэнсфилд  температура  держалась  строго  на  семидесяти
градусах, и прохладный воздух из автономного кондиционера  в  шкафу  обдувал
Мэри Эллен, пока она экспериментировала с мехом у зеркальной дверцы.
   Господи, она была счастлива.  Все  у  нее  получалось.  Она  любила  свою
работу. Огромный, неуклюжий старый  дом  с  его  мизнеровской  архитектурой,
драгоценностями,  слугами,  экзотической  пищей,  постоянными   вечеринками,
машинами и  веселыми  шоферами,  знаменитыми  гостями,  сверкающим  огромным
бассейном, с обожающими взглядами  хозяйских  сыновей,  нестрогой  хозяйкой,
сенатором... Сенатор Фред Стэнсфилд. Его семя - внутри нее. Этот  всемогущий
человек, который обедает в Белом доме,  возглавляет  сенатскую  комиссию  по
внешней политике, - что бы это ни означало, - который появляется на  обложке
журналов "Тайм" и "Ньюсуик". Что с того, что он старше ее втрое?  Ее  всегда
влекло  к  пожилым  мужчинам,  к  их  жизненной  мудрости,  искушенности,  к
надежности, которую они олицетворяют.
   Тело Мэри Эллен затрепетало от сладкой  мысли  о  любовнике,  и  она  еще
плотнее укуталась в шубку. Вот  бы  раздеться  догола,  чтобы  теплой  кожей
ощутить ласковый мех. Вот было бы здорово. Заниматься любовью с сенатором  в
норковой шубке его супруги. Мэри Эллен на какую-то долю секунды замешкалась.
Не лгал ли Фред Стэнсфилд, когда говорил,  что  у  них  с  женой  существует
"взаимопонимание", и она действительно не возражает против  того,  чтобы  он
занимался любовью с ее горничной? Это казалось довольно странным, но ведь  у
таких людей все иначе. Восхитительно, потрясающе иначе. Они настолько богаче
всех остальных. Мэри Эллен с  усилием  отбросила  сомнения.  Она  не  любила
причинять людям боль и поверила сенатору, когда он убеждал  ее,  что  все  в
порядке. Так было гораздо удобнее. Она была в