фешенебельной,  на  панели  не  стояла,  к
массажным салонам приписана не была, жила одиноко и принимала гостей  только
по  рекомендации  предыдущих  клиентов,  брала  она  очень  дорого,   Парфен
заинтересовался, долго копил, и вот не так давно посетил ее, и  девушка  его
поразила: после двухчасового общения он почувствовал неподдельный интерес  к
себе, страсть же была и вовсе подлинной, она долго прощалась с ним у  двери,
как бы желая что-то сказать и боясь; не влюбилась ли она, подумал Парфен,  -
и все хотел прийти еще раз, спросить,  но  все  как-то  не  складывалось;  и
Парфен сказал друзьям... - впрочем, об этом в следующей
   главе
   Глава двадцать четвертая
   Мила

   - Ребята, - сказал Парфен, - у нас ведь лишняя тыща есть?  Дайте  в  счет
моих денег. Мне тут сходить надо... Это рядом... Подождите, пивка вон в  том
барчике попейте. А?
   Змей и Писатель посмотрели на него и сказали:
   - Ладно.

   Парфен вошел в один из так называемых престижных домов центра.
   Из домофона услышал знакомый голос Милы (так  звали  девушку  -  то  есть
Людмила, и,  между  прочим,  именно  таково  было  имя  ушедшей  от  Парфена
любовницы).
   Парфен назвал себя.
   - Разве вам была назначена встреча?
   - Нет, но я... - Парфен замолчал.
   - Хорошо. У меня случайно есть свободное время.
   А ведь другого не впустила бы! - подумал  вдруг  Парфен,  и  предчувствие
счастья охватило его.
   - Я не одета, проходите! - удалялась Мила в домашнем халатике.
   Парфен топтался  в  уютнейшей  изящнейшей  прихожей.  Немного  портил  ее
листок, хоть и в незаметном месте  пристроенный,  между  электросчетчиком  и
гардеробным шкафом, но очень уж казенного вида и содержания:
   ПРЕЙСКУРАНТ № 1
   1. Снятие с клиента сапог (ботинок) у порога .................. 20$
   2. Выслушивание  слов  "курва",  "корова",  "морда  заспанная",  а  также
нецензурных выражений .............................. 5$
   3. Щи горячие со сметаной и стопка водки ...................... 10$
   4. Выслушивание обид на жизнь  ..........................................
2$
   5. Рассказ по желанию клиента о своей жизни .................. 2$
   6.    Стриптиз    под    прихлопывание    и     притоптывание     клиента
............................................................................
.................. 20$
   7.  Изобразить  баню  и   попарить   клиента   (со   стоимостью   веника)
............................................................................
........ 20$
   8. Основная услуга:
   а) в виде "как по телевизору" ...........................................
150$
   б) в виде "как меня 20 лет назад Маня" .......................... 150$
   в) в  том  виде,  в  каком  моментально  приспичит  клиенту  (без  извр.)
............................................................................
... 20$
   9. Туалетные принадлежности, напитки и проч. обговариваются отдельно
   10. Особые услуги обговариваются отдельно
   11. Членовредительство, хулиганские поступки,  садомазохистские  действия
запрещаются
   ПРЕЙСКУРАНТ № 2
   1. Встреча со словами: "Явился, козел?!" ........................... 2$
   2. Пихание кулаками умываться, а потом в кухню ........... 2$
   3. Картошка жареная подгоревшая с бутылкой пива и словами "На  больше  не
заработал"........................................... 5$
   4. Выслушивание упреков в свой адрес ............................... 5$
   5. Осыпание клиента упреками, ругательствами  и  т.п.  (по  просьбе  -  с
нанесением             легких             телесных              повреждений)
............................................................................
.............. 20$
   6. Основная услуга (с отказываниями, ссылками на болезни и недомогание, а
потом    согласие    нехотя    и    выполнение    без     всяких     чувств)
............................................................... 200$
   7. См. п.п. 9, 10, 11 Прейскуранта № 1
   ПРЕЙСКУРАНТ № 3 ................................................. 300$
   - Я еще в прошлый раз хотел спросить, - сказал Парфен.
   - О чем?
   - О прейскурантах.
   - Многие спрашивают, - слегка поморщилась Мила.  -  В  сущности,  если  я
расскажу, это будет особая услуга.
   - Я готов! - полез за деньгами Парфен.
   - Успеете. Что вас именно интересует?
   - Ну, например. Первые два прейскуранта у вас для так называемых  простых
людей?
   - Что ж, назовем их так.
   - Получается, их больше?
   -  Нет.  Просто  тем,  кто  по  третьему  прейскуранту,  не  надо  ничего
объяснять.
   - Ясно... А почему выслушивать обиды и самой говорить о себе почти ничего
не стоит, а сапоги снять - аж двадцать долларов?
   - Очень просто. Я слушаю обиды и думаю о  своем,  мне  это  очень  легко.
Рассказываю о себе - автоматически,  тоже  легко.  Иногда,  правда,  бывает,
разойдусь, так начну расписывать, целый театр,  но  это  ж  для  меня  самой
удовольствие, грешно за это деньги брать.  Снимать  же  ботинки  так  дорого
потому, что я это ненавижу. Мужские носки - самый мерзкий предмет на свете.
   - Ясно. А почему, извините, "в том виде, в каком моментально  приспичит",
всего двадцатка?
   - Потому что это длится обычно несколько секунд. Я не беру лишние  деньги
за небольшую работу.
   -  Ну,  по  второму  все  ясно...  Хотя...  Ведь  оба  они  -  это  явное
пародирование семейных отношений!
   - Конечно. Я очень скоро пришла к выводу, что  многие  клиенты  вовсе  не
желают чего-то феерически нового. Некоторым надо убедиться,  что  не  у  них
одних жена такая стерва - это я второй прейскурант имею  в  виду.  Некоторым
нужна опять-таки жена, но ласковая и добрая - это по первому.  А  некоторые,
если не почувствуют себя в домашней обстановке,  ничего  не  смогут!  У  них
годами сложился стереотип. При  этом,  сами  понимаете,  возможны  варианты,
первый прейскурант вдруг перетекает во второй,  второй  в  первый  -  и  так
далее. Но я люблю порядок, четкость.
   - Я ничего из первого и второго не припомню. Значит, вы меня по  третьему
принимали? Это - что?
   - Это то, чем мы сейчас с вами занимаемся. В вас какая-то  озабоченность,
вас тоже обуревает  стремление  к  порядку,  тоска  о  нем,  вы  спросили  о
прейскурантах  не  из  праздного  любопытства.  Я  это  увидела   и   решила
рассказать. И даже не без удовольствия. Так что  вам  это  обойдется  в  два
доллара. Ибо! -  подняла  изящный  пальчик  Мила.  -  Ничего  нельзя  делать
бесплатно. Это закон коммерции, а я,  хотите  вы  того  или  нет,  занимаюсь
коммерцией.
   - Да, конечно... Но  все-таки,  какая  загадка  в  третьем  прейскуранте?
Почему там ничего не указано?
   - О, куда вы! Об этом я никому не рассказываю!
   - Я вас очень прошу.
   Мила подумала.
   - Странно, - сказала она, - но  я  чувствую,  что  рассказать  о  третьем
прейскуранте для вас - это как раз начать его выполнять...  Клиенты  разные.
Каждый хочет разного. Некоторые вообще не знают, чего хотят. В лоб спросить:
"Чего изволите?" - уличная работа. Я беру дорого, потому  что  угадываю.  За
первые  несколько  минут  я  должна  понять  и  характер  человека,  и   его
наклонности, и потаенные мечты - и так далее. И поразить потом его тем,  что
- выполнить невысказанные пожелания.
   - Просто и гениально.
   - Ничего гениального, любая женщина сумеет, если захочет.  От  меня  мало
кто хочет только, извините, акта. За этим идут  к  другим.  Но  и  излишеств
задушевного общения тоже не нужно. Ведь приходят иногда  те,  у  кого  кроме
жены есть и любовница, а то и две. Но там везде ответственность. Связь же со
мной - никакой ответственности. И полная  тайна.  С  проституткой  тоже  нет
ответственности, но там только тело. Я же - аманта (так я себя  называю),  я
тело - с душой, я актриса - и хорошая.  Абсолютное  большинство  проституток
тоже умеет изобразить страсть, но умный мужчина всегда это знает и, если  он
уважает себя, не будет иметь дело с ними. Я же, понимаете,  именно  актриса.
Для меня наслаждение заключается не  в  том,  чтобы  просто,  грубо  говоря,
удовлетворить клиента, а сделать так, чтобы он поверил в  мою  страсть.  Для
этого один путь: самой довести себя до страсти. И  очень  редко  у  меня  не
получается. Обычно я даже люблю того, с  кем.  На  время  сеанса.  Сложность
одна: некоторые  жениться  предлагают  или  долгие  отношения...  Морока,  -
вздохнула  Мила.  -  Приходится  говорить,  что  я  дала  клятву  никому  не
принадлежать до тридцати лет.
   - То есть... То есть вы в прошлый раз, когда мне казалось...
   - Да.
   - Потрясающе... А зачем вы  мне  это  рассказали?  Ведь  актеру,  актрисе
нельзя на сцене вдруг перестать играть. Вот вы рассказали - и что же? сейчас
начнете меня опять охмурять? Но я-то не поверю уже!
   - Не буду охмурять. Вы не за этим пришли.
   - Да.
   - Жениться на мне хотите?
   - Да. Или...
   - Нет. Поэтому я вам и рассказала. Вы  из  тех  клиентов,  с  которыми  я
расстаюсь навсегда. Вы даже здесь умудрились найти ответственность.
   Парфен огляделся. Все вокруг, чудившееся до этого очаровательным  и  лишь
для  него  созданным,  показалось  таким  же   производственно-общим,   как,
например, кабинет стоматолога. Да, у стоматолога  хорошее  настроение,  тебе
показалось, что ты ему лично симпатичен, на  самом  же  деле  ты  для  него:
челюсть - тысячная, десятитысячная, очередная челюсть!
   - Минутку! - воскликнул Парфен. - Но ведь не для одного  удовольствия  вы
работаете! Из-за денег, Мила?
   - В первую очередь из-за них. И меня не Милой зовут.
   - Но я не просил же, чтобы вы себя так назвали! Вы сами!
   - Я угадала, что вам нужно это имя.
   - Тогда так, - сказал Парфен, чувствуя себя оскорбленным. - Я плачу втрое
больше, раздевайся.
   - Ого! Вот этого я - не люблю.
   - Тысячу наличными! - швырнул деньги Парфен.
   - Хоть десять!
   - А если и вправду десять?
   - Проваливай, дядя. Вон на улицах стоят, на любой вкус.
   Парфен был унижен. Он не привык к этому. И тут Парфен  вспомнил,  что  он
представитель власти, в конце концов! У него связи, в конце концов!
   - Вот что, милочка! - сказал он, развалившись в кресле и положив ногу  на
ногу, - если ты сейчас не обслужишь меня по любому прейскуранту  за  обычную
цену, завтра же это гнездышко твое прикроют. Ты ведь не знаешь, кто я...
   - И знать не хочу! - прервала Мила. - Он  угрожает  тут!  Завтра?  Ты  до
завтра не доживешь, через полгода твой труп выловят у Астрахани,  понял?  Ты
от моего дома на двадцать шагов отойти не успеешь! Понял, падла, е.  т.  м.,
к. б., с. м. в.?
   - Ну вот что!.. - грозно поднялся Парфен.
   Резким движением Мила ударила его кулаком под дых -  с  недюжинной,  надо
сказать, силой. А потом носками острых туфель (очень больно!)  гнала  его  к
двери, ударяя по ногам, по ребрам, по голове  (гибка,  стерва!),  распахнула
дверь и последним ударом сбросила его  на  лестницу,  по  которой  Парфен  и
покатился, а Мила в довершение всего харкнула вслед ему, с треском захлопнув
дверь.
   ...Парфен привел себя в порядок, ощупал: все цело.
   Ладно! - мысленно сказал он веско, будто не  Миле,  а  всему  поганому  и
опоганившему его, Парфена, человечеству.
   И я-то знаю, что означало это отчаянное и зловещее "ладно" и во  что  оно
вылилось, читателей же покорнейше прошу потерпеть.
   Глава двадцать пятая
   Искушения во власти. Провал театрализации. Полный
   провал. И вообще опять тю-тю

   - Искушал кого-нибудь? - спросил Писатель Парфена.
   - Хренотень это все!  -  ответил  Парфен.  -  Искушения  эти...  Впрочем,
напоследок хотел бы я на реакцию некоторых посмотреть!
   - Почему напоследок? - спросил Змей.
   Парфен не ответил, а прямиком повел друзей к  большому  административному
зданию. Парфена внутрь согласились  пустить  беспрепятственно,  на  Писателя
выписали пропуск по паспорту, который он всегда  носил  с  собой  на  всякий
случай, а вот у Змея паспорта не было ни с собой, ни вовсе. Он  его  потерял
где-то лет пять назад и с тех пор не нуждался в нем. Решили, что он  посидит
в  вестибюле  под  охранительной  сенью   милиционера-привратника,   а   они
быстренько обернутся.
   Зайдя в одну из комнат,  Парфен  свойски  сел  к  компьютеру  и  настучал
короткий текст и распечатал несколько бумажек. В другой комнате у секретарши
взял с прибаутками гербовую печать и тиснул на бумажках.
   А потом зашел с Писателем в один из кабинетов.
   Там деловито сидел лысоватый человек в очках, одной рукой что-то писал, а
другой говорил по телефону. Он разрешающе кивнул, и они вошли.
   Кончив говорить, но продолжая писать, лысоватый  вопросительно  посмотрел
на Парфена. Парфен  молча  положил  перед  ним  расписку  и  две  тысячи.  И
приготовился объяснять. Но не пришлось. Лысоватый,  шевеля  губами,  прочел:
"Я... согласен продать душу черту... тысячи долларов... Печать,  подпись..."
И опять занял делом обе  руки:  одной  подписывал  бумажку,  другой  теребил
доллары, считая. Бумажку вручил Парфену, доллары прикрыл папкой.
   - У тебя все? - спросил Парфена.
   - Вообще-то...
   Зазвонил телефон, лысоватый начал говорить.
   Писатель и Парфен постояли и вышли.
   - Да... - сказал в коридоре Писатель.
   - Да... - сказал Парфен. - Вот тебе и театрализация злодейства. Вот  тебе
и артефакт, как говорит твой Гений. Ладно, еще в один кабинетик сунемся.
   Человек в другом кабинетике, похожий на самого Парфена, но чуть  потолще,
обрадовался ему как родному:
   - Парфеныч навестил! Проходи, дорогой! Где был с утра?
   И  Писателю  вежливо  кивнул,  глянув  потом  на  Парфена:   следует   ли
знакомиться? Нет нужды, ответил взглядом Парфен.
   Двойник Парфена, видимо, до этого бездельничал, потому что гостям был рад
искренне. Чаю налил, пепельницу подставил, анекдот рассказал.
   - Тут такая история, - приступил Парфен. - Выдвигаем нового кандидата.
   - Кого и куда?
   - Это я тебе потом. Но  странное  условие,  понимаешь.  Надо  черту  душу
продать.
   - Чего?
   Парфен положил перед двойником бумажку.
   Тот прочел, вспотел и потянулся к телефону.
   - Не звони. Приказано с каждым беседовать отдельно. Вот человек из Москвы
уполномочен.
   - Но условие действительно странное. Парфеныч, объясни, свои же  люди!  И
деньги живые?
   - Вот, - выложил Парфен.
   Двойник пересчитал и вспотел еще больше.
   - И с каждым отдельно?
   - Отдельно. Все знают, что другие знают, но никто не  знает,  кто  именно
знает. Умные молчат и не задают вопросов.
   Двойник совсем взмок. Он встал и начал расхаживать  по  кабинету.  Принял
решение. Сел за стол. Сказал строго:
   - А вы знаете, что  это  такое?  Ты,  Парфеныч,  знаешь,  что  меня  мама
крестила и я - вот! (рванул из-под галстука, из-под рубашки)  -  крестик  не
снимаю?! Ты знаешь, что  я  пощусь,  в  церковь  хожу,  что  я  Богу  своему
истинному... - тут голос двойника истерически сорвался.
   - В общем, - успокоился он, - две тысячи - это смешно. Небось  другим  по
десять отламывают.
   - Всем по две, честное слово. Ну, тысячу могут еще накинуть.
   - Но не мне, значит?
   - Могу  и  тебе,  -  Парфен  доложил  оставшуюся  последнюю  (не  считая,
естественно, тех тридцати, что у Змея) тысячу.
   Двойник пересчитал, поставил подпись.
   - Что же это за времена! - горько сказал он.  -  Неужели  других  методов
нету к прогрессу?
   - Нету.
   - Скурвишься с вами!
   - Расписочку-то отдай, Димыч.
   - Какую?
   - Расписку! Димыч, не шути!
   - А я разве не отдавал? - изумился двойник Димыч.
   - Он ее потихоньку на пол сбросил,  -  с  мальчишеским  ехидством  сказал
Писатель, приметивший это сразу, но сберегавший увиденное до времени.
   - Случайно, ей-богу! - перекрестился в запале правдивости Димыч.
   Парфен поднял расписку, положил ее в карман, сказал:
   - Прощай, иуда!  Мало  тебе  людей  продавать,  ты  теперь  и  душу  свою
бессмертную продал!
   - Но-но-но! При чем тут душа, когда высокая политика! Душа моя в целости!
   - Это как? - оторопел Парфен. Удивился и Писатель.
   - А так! Бумажка она и есть бумажка. А душа моя - при мне!
   - Нет, но ты же собственноручно: продаю душу черту - и подпись!
   - Подпись моя, а насчет продажи - отпечатано компьютером! Мало ли, может,
меня пытали! Обманом  подпись  добыли!  Бог,  он  правду  всегда  узнает!  И
оступившегося простит, а искусителей накажет!
   С этими  словами  Димыч  достал  демонстрировавшийся  уже  крестик  и  со
смертной силой веры  поцеловал  его,  а  на  людишек,  стоявших  перед  ним,
посмотрел черными глазами несмирившегося пророка.
   И Писатель с Парфеном, не нашедши, что сказать, удалились от него.
   - Ты чего от него хотел-то? - спросил Писатель Парфена. -  Вы  работаете,
что ли, вместе?
   - Ну. И он немало мне подлостей устраивал. То есть я подозревал.  Что  он
сволочь вообще. Захотел проверить.
   - Сволочь - и даже очень, - сказал Писатель.
   - А мне-то что? - закричал Парфен человеческим голосом, каким в коридорах
власти кричать не принято (впрочем, и любым иным). - Что, я и  без  того  не
знал? Зачем замарался? А сам я не сволочь? Женщину  сегодня  за  тыщу  хотел
купить - с душой и всем прочим! А ты - не сволочь?
   - Сволочь, - согласился Писатель.
   - Так что ж мы херней-то занимаемся? То благодетели,  то  искусители!  Да
нормальные люди что делают? Они основное прячут, а на  часть  начинают  душу
отводить, праздновать, безобразничать! До самого дна  подлости  доходят!  Ты
писателем считаешь себя, ты должен все насквозь пройти до последний  степени
низости, чтобы на своей шкуре... До самого, повторяю, дна!
   - А где оно? - грустно спросил Писатель.
   - А вот мы и узнаем! - заорал Парфен. И остолбенел.
   - Ты что? - спросил Писатель.
   - Змея нет, - сказал Парфен, указывая вниз, в вестибюль.
   - Опять тю-тю? - сказал Писатель, вспомнивший вдруг,  что  он  давно  уже
хочет выпить.
   Глава двадцать шестая
   Благородное остолбенение. Куда уходит уходящий. Судьбы и
   жизни. Гимн русскому человеку

   Итак, приятели наши стояли и столбенели. Кажется, нехорошо так говорить и
нельзя так говорить. "Остолбенение" - не процесс, а явление  мгновенное,  то
есть взял человек и застыл, как столб, от какого-либо  потрясения.  А  потом
оживает  (или  нет  -  в  зависимости  от  обстоятельств,  ибо  есть   люди,
остолбеневшие навсегда - от любви,  например;  чтобы  не  быть  голословным,
автор ссылается на собственный пример: он как остолбенел в оны лета,  так  и
не отстолбенел еще и никогда уж, наверное, не отстолбенеет).
   Есть страна, и есть в ней такие люди, для которых  столбенение  -  именно
процесс! Как в ударившемся о преграду поезде (упаси, Господи, - и прости  за
неудачный пример!) вещи и люди долго еще будут нестись с  прежней  скоростью
(что, кажется, и происходит на некоторых  магистральных  рейлвеях  нынешнего
нашего бытия), так и в остолбеневшем русском человеке все долго еще  несется
и движется, пока не застынет в настоящем  полном  столбняке.  И  даже  более
того, одна часть остолбеневает, а другие движутся - и часто совсем в  разных
направлениях. Вместо того чтобы вихрь двух тел, как  в  голливудском  (не  к
ночи будь помянут) боевике, ринулся к привратному менту,  чтобы  выпотрошить
его, подлюку, и дознаться, куда делся Змей, взвихрились потоки не  телесные,
а мыслительные.
   Ну, во-первых, и Писатель, и Парфен в очередной раз подумали, что  вместо
того, чтобы заниматься  дурью,  давно  бы  они  сидели  у  домашних  очагов,
осыпанные долларами и поцелуями близких, разговаривая дельно,  как  истинные
отцы семейств, о шубах, новых телевизорах и о прочих  позволительных  теперь
роскошествах: например, выписать на год сразу два литературно-художественных
журнала!
   Потом они  представили,  что  Змея,  может,  сдал  сам  милиционер  своим
собратьям, так как ему показался подозрительным вид человека в  затрапезе  с
дорогим портфелем в руках, да еще пристегнутого к нему наручниками! И уж  из
милиции портфел