Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
тся, извлечет и покажет мне: "Вот ты где у меня,
голубчик. Не съездить ли на стройку, не посмотреть: может, вода спала?" И я
сделаю все, что мне этот человек скажет.
Один кандидат - Алеша Хворостов. Как поэт - и поймет, и согласится, и
даже обрадуется.
Я поехал к Алеше Хворостову, звонил, стучал...
Где его черти носят?
Я не знал, что черти носили уже Алешину душу по ухабам запоя, и в тот
момент, когда я рвался к нему, он спал беспробудным глубочайшим сном после
пьяного трудного дня.
Что ж, кроме Морошко - никого не остается?
Я затормозил, остановился среди ночной пустой улицы. И подумал: а ведь
майор меня убьет. То есть обязательно убьет. Слишком долго мне сопутствовала
удача, должна же и расплата прийти. К тому же он, экстрасенс проклятый,
обязательно учует своими одаренными пальцами, в каком жребии смерть, а если
я буду первый тянуть жребий - наведет мою руку на смертный выбор, для него
это пара пустяков! Ай да майор, ай да Александр Сергеевич, ай да сукин сын!
- все предусмотрел. Не дуэль это будет, а убийство, самое простое убийство -
и он ничем не рискует. Почему ж я должен подставлять лоб под пулю? За что?
За то, что собираюсь убить Нину? Но, во-первых, будь он сто раз экстрасенс,
я не поверю, что он смог угадать мое намерение во всей его конкретности, а
во-вторых, может, это моя умственная игра, может, я этим самым возбудил себя
для поиска единственной женщины: ЖЕНЩИНЫ, КОТОРУЮ Я ТАК ПОЛЮБЛЮ, ЧТО
СПОСОБЕН БУДУ УБИТЬ, ТО ЕСТЬ - ПОЖЕЛАТЬ УБИТЬ, - но не нужно мне теперь
никакого убийства, а нужна мне эта женщина во веки веков. Если, конечно, не
бросит меня, как бросали предыдущие по непонятным для меня до сих пор
причинам. Но верится - не бросит. И мы будем жить долго и счастливо и родим
троих детей.
Рассудим холодно и просто. Некий человек, влюбленный в мою невесту, по
всем признакам маньяк, хочет убить меня - и убить наверняка - и при этом
хитроумно (как все маньяки - я бы вот до такого не додумался, поскольку
нормальный человек), оставаясь полностью чистым и невиноватым. Нина ничего
не узнает. Пропал человек - и пропал. Ах, Ниночка, мало ли теперь пропадает
этого коммерческого люда! Будет около нее, будет терпеливо ждать - и ведь
дождется!
Вывод: не дать ему меня убить. Не довести до дуэли.
Но он придумает еще что-нибудь. Или просто прихлопнет меня, как и
грозился. А потом - себя? Ну, сказать-то что угодно можно, особенно после
бутылки водки...
Вывод: убить его. Не будем залезать в дебри и решать, кто из нас более
достоин жить. На меня нападают, я имею право на самооборону.
Тут я вспомнил, что взял с собой пистолет. У меня их два. Этот куплен
недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня
в "бардачке" и перчатки - для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки
потом можно выбросить, пистолет тоже. А хоть бы и на ту химкомбинатовскую
стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины... А завтра
что - не будет следов?
О чем, собственно, я? Странно устроен человек: думаю о перчатках, о
следах, а ведь в голове уже совсем иное - и вот уже сворачиваю в переулок,
глухой и темный, где старые двухэтажные дома. Тихо, очень тихо заруливаю в
подворотню одного из домов, там оставляю машину - со двора не видно, а на
улице прохожих нет, вероятность же того, что кому-то вздумается в третьем
часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.
Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные ходы), по
деревянной лестнице, дверь незакрыта, как всегда: в этом доме не боятся
воров. "Сами воры!" - аттестуют себя коммунальные обитатели, но это не так.
Если и украдут что-то, то безгрешно - на выпивку, ибо поголовно все пьяницы.
Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища
проста: у него затейливая фамилия Бенгуров. Человек для особых поручений,
как охарактеризовал его Морошко. Я общался с ним раза три или четыре, но
особых поручений не давал, разве что - сопроводить меня во время некоторых
опасных поездок, поприсутствовать при некоторых встречах с ненадежными
людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта - как и положено человеку
для особых поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы ты
не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.
В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион, невысокий и даже
тщедушный с виду (но я знаю, сколько силы и ловкости в этой тщедушности!),
сидел за столом, сложив руки, как примерный ученик, сидел под настольной
лампой, стеклянный абажур которой был расколот, - и читал.
- Что это ты делаешь, Бен? - спросил я, от удивления забыв даже
поздороваться.
- Читаю, - ответил Бен Гурион. Сам он вообще никогда не здоровался -
считал лишним неженством.
Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.
- А что читаешь?
- Книгу.
- Интересную?
- Не-а!
- А чего ж читаешь?
- Да зачитался как-то.
- Бессонница?
- Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.
- Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?
Бен не смог ответить, лишь с недоумением посмотрел на книгу. Перевернул,
глянул на обложку. "Лев Толстой. Анна Каренина", - прочел я.
- Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?
- Запросто.
- А утром к половине седьмого, нет, лучше даже к шести, пойдешь по
адресу, который скажу, это старый дом, там при выходе закуток есть, из него
все видно, а туда посмотреть - темнота. Выйдет человек, я тебе его опишу.
Вот и все.
- Ясно, - сказал Бен Гурион. И назвал цену. Цена была большая, но не
чрезмерная. Я согласился и дал задаток.
- Я бы меньше взял, - вежливо объяснил Бен Гурион, - но жилой массив -
это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли...
- Давай так. Бабка, наряд милиции - меня не касается. Не сможешь в
подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?
- Да понял, - добродушно улыбнулся Бен. - Тут только одно хорошее место
есть.
Где?
- Да в книге. Одно только хорошее место: как этот, ну... Ну, сено он
косит.
- Левин?
- Может быть. Сено он косит - это хорошо. Я бы покосил. А остальное
выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже - все дела.
- Это прошлый век, Бен.
- В прошлом веке не мудохали?
- Случалось, - сказал я, чтобы отвязаться, и стал излагать ему
подробности. Повторять не пришлось - у него была замечательная память.
Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:
- Позвонишь из автомата через полчаса после... Скажешь: майора нет.
- Понял.
- Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?
Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:
- Лев Толстой. Анна Каренина. Да я сроду на это внимания не обращаю. Было
бы внутри интересно.
- Так неинтересно же.
- Неинтересно! - со вздохом согласился Бен Гурион и снова углубился в
чтение.
Подъезжая к своему дому, я увидел одно освещенное окно.
Плохо, подумал я, могут обратить внимание, что разъезжаю по ночам.
Быстро загнал машину в гараж, вышел, посмотрел: окно горело.
Я сделал пару шагов - и встал как вкопанный - и опять задрал вверх свое
офонарелое рыло. Светилось мое окно - третье от подъезда на девятом этаже.
Чего ты пугаешься, уговаривал я себя, поднимаясь. У Нины же есть ключи.
Правда, она никогда не появлялась ночью - но захотела вот. Невтерпеж. Любовь
и все такое. И это замечательно: она очень сейчас мне нужна. Очень. Я люблю
ее. Я никого никогда так не любил. Мы будем жить долго и заведем множество
детей. Целый детский сад. Победим другие народы не качеством, так
количеством!
Я открыл дверь, торопливо прошел в комнату - и, клянусь, не вздрогнул, не
вскрикнул и даже не удивился, когда увидел майора - на давешнем месте, на
стуле у стола.
- Да вот ушел от тебя, а потом вспомнил, что не предупредил, чтоб ты без
фокусов. А тебя нет. Ну, думаю, значит, фокусы уже начались.
- Все не было случая спросить: вы не в уголовке работали?
- В ней в самой.
- И двери взламывать там научились?
- Я запомнил ваш ключ, ваш замок. У меня хорошая зрительная память. Без
хвастовства - особенная. А дома у меня станочек, слесарю иногда.
- Вы прямо на все руки мастер!
- Не без этого.
- Плохо думаете обо мне, Александр Сергеевич.
- Очень плохо.
- Я с секундантом ездил договариваться, у него телефон испорчен. Так что
отправляйтесь спокойно домой, ложитесь баиньки, никто на вашу драгоценную
жизнь не покусится.
- За секундантом можно было и утречком - как и за моим.
- Ваш-то предупрежден, а моего уговаривать надо!
- Ну, допустим. Верю. И все-таки, если позволите, останусь у вас. Время
очень уж позднее, пока дойду - ложиться смысла не будет. А поспать хоть
немного надо - даже и перед смертью. Как вы думаете? Мне ничего не
требуется, я тут на диванчике прикорну.
И он, не медля, прикорнул, действительно, на диванчике, сняв ботинки, - и
от его носков тут же пошел распространяться по комнате холостяцкий запах. И
был это запах реальности, грубой - как неминучая завтрашняя смерть.
Я делал все как бы машинально. Пошел принял душ, потом выпил чаю - и
отправился в спальню, где разделся и лег - но тут же вскочил: дикость
ситуации сводила меня с ума.
- Не спится? - послышался голос майора. - Оно понятно, человек не камень,
я тоже не сплю. Ну, давайте поговорим.
- О чем?
- Ну, например... Откажитесь от Нины - и я тут же ухожу. И вы уснете сном
младенца. Ведь она вам не нужна. Ведь тут тщеславие одно: красота,
молодость, ум. Через год вам это надоест.
- Нет уж, гражданин майор!
Поскольку я сплю голым, то и явился перед ним в чем мать родила - стоя во
весь рост и ничуть не стесняясь. Впрочем, не смутился и он.
- Нет, гражданин майор, тут не так, как вам хочется. Тут, извините,
все-таки любовь! И какого черта вы в наши отношения лезете - не понимаю.
Хотя понимаю: патологическая ревность!
- Сто раз вам объяснял. Вы - черный человек. Пойдите к любому, кто имеет
дар чувствовать, - от вас каждый убежит и нос зажмет.
- Охренела мне ваша метафизика! Факт, хоть один?! Факт! Вы даже намека на
криминал какой-нибудь в моих делах не нашли, а кой-какой криминал по
финансовой части, признаюсь, есть - ради дела пришлось на него пойти, потому
что прекрасно знаете - невозможно у нас совершенно честно работать пока!
Невозможно! Первоначальное накопление капитала-с! Товарищ Маркс, если
помните, если хорошо учились, а может, и Энгельс, неважно, в общем, товарищи
Маркс-Энгельс заявили не без основания: когда капиталист чует сто процентов
прибыли, нет преступления, на которое он не мог бы пойти. А тут тысячи
процентов мелькают, десятки тысяч! Но ладно, я вам курс политэкономии не
буду читать, я еще раз спрашиваю: что вы против меня имеете, кроме
метафизики?
- Вам все равно не объяснишь. Вглядитесь в себя, вот и все. Нельзя вам
жить на этом свете. Сами же пожалеете. И сами же, кстати, говорили, что
частенько жить неохота. Чего ж теперь нервничаете?
- Вы первый, - сел я в кресло, - кому довелось увидеть, как я нервничаю.
Потому что я Нину - люблю. Понимаете вы это?
Он помолчал. И вдруг начал размышлять вслух.
- В конце концов, есть судьба. Ведь сложилась она у меня так, а не иначе,
хотя сложилась дико, нелепо... Может, и тут пусть все идет так, как идет. С
чего я решил, что могу что-то изменить? На небесах-то ничего не изменится.
Ну, искалечите вы ее, изуродуете, даже убьете - потому что шизоид со
склонностью к навязчивой ревности, - что мне с того? Что я о себе возомнил?
Вас вон чуть до греха не довел. Убить меня хотели?
- Хотел.
- Человека наняли?
- Нанял.
- Это сейчас просто... А из-за чего, из-за страха за свою жизнь? Из-за
любви к Нине?
- Из-за страха за свою жизнь. Из-за любви к Нине. И из-за того, что
понял: вы готовите убийство. Я решил защищаться.
- Почему же убийство? - удивился майор и сел на кушетке; воздух
всколыхнулся, и запах его носков волной ударил мне в нос. - Сами же
согласились на условия. Рулетка настоящая, а не убийство.
- А чутье ваше? Вы уверены, что шестым чувством не поймете, какой жребий
надо тянуть?
О, тут я умно сказал, я правильно сделал, выложив ему свои опасения. Тут
и расчет на его честность, и лесть его экстрасенсорскому самолюбию, - и
сработало!
Он ошарашенно уставился на меня.
- А я ведь не подумал об этом... - пробормотал он. - Действительно, я
могу этого не хотеть, а оно само получится... Я ведь карты с изнанки
угадываю. Не всегда, но часто. Тогда... Тогда пусть наши секунданты... Хотя
я и на них повлиять могу... Вы не представляете, как это иногда тяжело!
- Что?
- Ну, как вам объяснить... Вот я в детстве мечтал: хорошо бы видеть
сквозь стены! А вырос и понял, какой бы это был ужас... Я все понимаю. И что
вы меня облапошили сейчас - понимаю. Или - сам я себя облапошил. Но знаете,
мне соврать нельзя. Почти невозможно. Посмотрите мне в глаза.
Я посмотрел.
- Значит, вы Нину любите?
- Мы что, в детектор лжи играем?
- Любите? - почти жалобно переспросил он.
- Люблю, - ответил я без всякого напряжения, не делая магнетического
взгляда, не округляя честно глаза, как врущий школьник, сказал даже почти с
усмешкой.
- Самое удивительное - не врет, - обратился к письменному столу Александр
Сергеевич - и стал обуваться.
- До пяти домой успеете? - спросил я.
- Должен.
- Ложитесь спать и не выходите из дома. А я пока предупрежу.
- Понял.
- И с собою не кончайте. Нине будет неприятно.
- Вы считаете?
- Уверен.
Майор подумал и согласился:
- Хорошо. И будь что будет. А ничего хорошего не будет, я-то знаю.
- И пророки ошибались.
- Да, да... - рассеянно ответил майор. - И вдруг: - А как вас по
отчеству, Сергей?
- Сергей Валентинович.
- До свиданья, Сергей Валентинович. Дай Бог, я ошибаюсь.
- Несомненно, ошибаетесь.
Он ушел, а я помчался к Бен Гуриону. И - застал его на выходе.
- Куда так рано, идиот?
- Осмотреться. И вообще.
- Все отменяется. Прошу вернуть задаток.
- Увы.
- Это как - увы?
- Задаток - плата за готовность. За молчание. И - в счет аванса
последующих услуг, - высказался начитавшийся "Анны Карениной" Бен Гурион.
- Черт с тобой!
Уладив это, я вернулся домой и завалился спать.
Свадьба наша, как и предполагалось, была тихой, лиричной. То есть,
получив свидетельства о браке, мы приняли поздравления от мамы Нины, которая
говорила, что никогда, в сущности, не любила шумных торжеств (глядя на дочь
с радостью и тревогой - на меня глядеть почему-то вообще опасаясь), - и
скрылись в моей квартире, которую я мог теперь называть НАШИМ домом.
- Странно, - сказала Нина. - Ведь ничего не произошло - и все-таки что-то
произошло. Ну, стали называться муж и жена. Ну и что? Остальное осталось
по-прежнему. Ну, теперь я буду жить с тобой. Ну и что? Остальное-то осталось
по-прежнему.
И заплакала.
- Ба! - умилился я, утирая ей слезы. - Тогда чего ж ты ревешь, дурочка?
- А это сырая вечная бабья натура. Потому что все-таки произошло что-то
очень важное.
- Ладно, - сказал я. - Теперь - свадебное путешествие. Вот тебе глобус,
ткни пальчиком - и мы туда поедем.
- Нет, - сказала она. - Никаких свадебных путешествий. Во-первых, меня
мама много по стране повозила...
- Я тебе глобус показываю, а не карту бывшего СССР.
- Дело не в этом. Свадебное путешествие, когда на средства жениха, это...
Ну, плохо я себя буду чувствовать. То есть - ты только не сердись, пойми -
будто платишь сама собой за предоставленные удовольствия, за поездку, за
гостиницы-люкс, за берег моря, я ведь знаю, ты именно это представляешь.
- Чего ж ты хочешь?
- Ничего. Пока лето - буду читать, по хозяйству возиться - свадебные
путешествия по магазинам совершать.
- Я буду все привозить на неделю, зачем?
- Я хочу сама. Я люблю ходить по магазинам. А если в выходные отвезешь
меня куда-нибудь на берег реки или в лес - спасибо. Вот чего я хочу.
Что ж. Поразмыслив, я это понял. Я это принял. Я это оценил. К чему,
действительно, заморские пляжи и ананасы в шампанском, если главная радость
- рядом. И - в душе.
Касательно же потомства - с обоюдного согласия решили подождать.
Университет заканчивать нужно, сказала она. А потом стать свободным
специалистом. Психоаналитиком. Ведь до чего мы дикие, у нас только талдычат
на всех углах о психоанализе, а уже каждому нужен свой психоаналитик, как
свой зубной врач! - горячо говорила она. У меня есть способности и понимать
людей, и даже на них действовать, я чувствую. Хочешь, попробую на тебе?
Я охотно соглашался. Действовало.
Однажды, мотаясь по городу, я остановился перед перекрестком и рассеянно
поглядывал на аллею широкой улицы, разделяющую две полосы движения. На
лавочках сидели разные люди: погода погожая.
Вон юная парочка сидит, девушка очень похожа на мою жену. Уже загудели
сзади, требуя, чтобы я поехал - зеленый свет давно, - а я все смотрел и все
никак не мог решиться понять, что это моя жена и есть. Наконец я опомнился,
переехал перекресток, нашел свободное место у тротуара, вышел - и за
деревьями, за коммерческим киоском, за остановкой троллейбуса стал
пробираться так, чтобы оказаться у них сзади.
Они были довольно далеко, но по каким-то признакам я видел, что говорят
они тихо и задушевно. То он что-то скажет, то она. То - помолчат. Это
молчание меня больше всего и взбесило. Понимаете, когда встречаются просто
знакомые и присаживаются поболтать - ну как, мол, дела, - в их разговоре
пауз не бывает. Паузы, а иногда и просто молчание, - бывают только у
близких. Так, недавно мы с ней лениво лежали на берегу реки, просто смотрели
на воду, на небо, держались за руки - и молчали. Кажется, молчали полдня -
не было необходимости говорить, потому что я думал о ней, а она обо мне, и,
значит, мы мысленно разговаривали. Она потом сказала мне, что иногда
явственно слышала мой голос. "Так и мысли читать научишься", - сказал я. Она
рассмеялась.
Вечером я ничего не стал у нее спрашивать. Я знаю еще одну тонкость: есть
привычные места встреч. Сперва они выбираются случайно: шли - и сели на
свободную лавку. А потом это уже становится ритуалом, в этом уже что-то
такое... "На том же месте, в тот же час", вот именно! И, колеся изо дня в
день по городу, я не менее пяти-шести раз проезжал мимо этой аллеи. И
ровнехонько через неделю увидел их - на том же месте, в тот же час. Ну,
разве что лавка была другая, потому что "их" лавка была занята группой
пьющих пиво и харкающих плевками и словами подростков. На этот раз я не стал
выслеживать и присматриваться, с первого взгляда было видно, что говорят они
тихо, задушевно. Можно сказать, лирично. Можно сказать, с печалью.
Ревнивцы бывают прямолинейно вспыльчивые - и изощренные, притом, что оба
типа имеют несомненную манию. Прямолинейно вспыльчивый, едва почуяв повод
для ревности, тут же берет супругу за грудки (часто - буквально) и требует
объяснений, объяснениям не верит, но тем не менее после продолжительного
скандала на время успокаивается. Ревнивец изощренный любит намекнуть жене,
что он нечто знает, изводит ее этими намеками и доводит до того, что она
сама спрашивает: да в чем ее подозревают, наконец! После этого подозрения
помаленьку, в час по чайной ложке, выкладываютс