жет, киножурнал еще идет - так я пройду, - сказал я.
   - Никаких журналов давно уже нет! - удивилась билетерша.
   Бог мой, сколько же я не был в кино? Пять лет? Семь? Даже и не вспомню.
   - Ну, нет так нет. Мне там знакомого надо найти.
   - После начала не пускаем, - сказала билетерша.
   - И правильно делаете, - одобрил я, - но у меня  поезд  через  час.  -  И
вручил ей вместо билета хрустящую новенькую купюру (терпеть  не  могу  мятых
денег). Купюра была достаточно крупной, чтобы билетерша  сделала  исключение
из правил. Она даже проводила меня до входной двери  в  зал,  открыла  ее  и
отодвинула штору.
   Зал был полупустым. День субботний, у граждан дачи, домашние дела, к тому
же еще не вечер. Я сел  на  последний  ряд  и,  осмотревшись,  скоро  увидел
курсанта и брюнетку. Они сидели наискосок от меня, прижавшись друг к  другу.
Тоже сзади всех, и понятно почему: прижимались друг к другу все теснее  -  и
вот начали целоваться. Курсант целовался деликатно, поистине  джентльменски,
она была чуть порывистей, но одновременно и  разумней  -  то  и  дело  мягко
отталкивала его руками, торопливо оглядывалась, заинтересованно смотрела  на
экран,  но  через  весьма  короткое  время  опять  прижималась  к  курсанту,
поворачивала голову, что-то говорила, курсант  тянулся  к  ней  губами,  все
начиналось сызнова.
   Я решил не портить им сеанса. Пусть для него это  станет  горьким,  ярким
воспоминанием:  кинотеатр,  полумрак,  поцелуи,  нестерпимость   желания   и
странная тайная радость от  невозможности  это  желание  удовлетворить.  Пия
горемычную одинокую водку где-нибудь в забайкальской  зоне  строгого  режима
(по знакам различия я понял, что курсант принадлежит училищу МВД), он  будет
смотреть на неправдоподобный рериховский закат и спрашивать себя: да была ли
эта девушка, была ли эта любовь, не пригрезилось ли все? Но с  каждым  новым
стаканом уверенность в реальности  происшедшего  будет  возрастать,  и  рука
судорожно стиснет стакан и раздавит его - и он  с  удивлением  посмотрит  на
осколки, удивляясь собственной силе, и эта сила вселит в него новую  горечь:
как же он, столь мощный мужчина, столь крепкий духом и телом,  упустил  свою
любовь, позволил какому-то шпаку увести из-под носа  невесту?  Нет,  он  еще
вернется, он еще покажет ему! А она поймет, рано или  поздно  поймет,  какую
ошибку сделала. Может, уже поняла и уже пишет ему письма,  но  не  отсылает,
хотя  он  сообщил  свой  адрес,   черканув   ей   несколько   строк   сугубо
информативного характера. Если же она все-таки отправит ему письмо -  он  не
ответит. Или ответит опять сухо и спокойно. А  вот  когда  приедет  -  будет
другой разговор. Очень уж хочется посмотреть ей в глаза... Синие  ее  глаза.
Тонкие запястья. И остальное, что он успел ощутить лишь сквозь одежду  -  но
видит теперь ясно, будто видел это въявь: вот она стоит перед ним,  вот  она
простирает к нему руки... И он валится на узкую продавленную койку  в  своей
тесной лейтенантской комнатушке и засыпает с улыбкой.
   Я вышел на улицу, не дожидаясь конца фильма.
   Открылись двери, народ  стал  выбредать,  ошалелый  и  как  бы  несколько
сонный.
   Появились и они.
   Я сделал шаг и встал на их пути с любезной и слегка смущенной улыбкой.
   - Извините, -  сказал  я  курсанту.  -  Ее  подруга  просила  ей  кое-что
передать. Буквально две минуты. - И с величайшей осторожностью взял  девушку
за локоток и повел в  сторону.  Она  с  недоумением  смотрела  на  курсанта,
курсант, считая делом чести не вмешиваться в чужие секреты, крепко сжал зубы
и чуть отвернулся - с тем, однако, чтобы не выпускать нас из поля зрения.
   - Вот что, - сказал я девушке. - Никакой подруги, конечно, нет. Только не
возмущайтесь, умоляю вас. Я дам вам свой телефон - возьмете?
   - Нет, - сказала она.
   - У вас - есть телефон?
   - Есть. Мне пора, - сказала  она  и  посмотрела  на  курсанта.  Тот  стал
приближаться.
   - Быстро скажите телефон, иначе  сейчас  все  будет  очень  некрасиво,  -
пробормотал я.
   - Отстаньте, - сказала она и пошла к курсанту.
   - В чем дело? - спросил он, глядя на меня, и на лице  его  ясно  выражена
была готовность номер один.
   - Да так, пустяки. Пойдем, - сказала она. Но слишком уж испуганный у  нее
был вид, и само в руки курсанту шло счастье показать, на  какие  подвиги  он
способен ради нее.
   - Что тебе надо, козел? - обратился он ко мне. Судя по  этому  выражению,
он уже вполне готов  стать  охранником,  командиром  взвода  военизированной
охраны. Вохры.
   - Хотел познакомиться с вашей девушкой,  -  сказал  я.  -  И  не  хамите,
курсант, почему на "ты"? - я намного старше вас!
   - Сережа, пойдем! -  негромко  просила  девушка  -  чтобы  не  привлекать
внимания   посторонних,   хотя   несколько   любопытных   уже   глазели   на
соблазнительную сцену.
   - Познакомиться? -  переспросил  курсант.  -  А  со  мной  ты  не  хочешь
познакомиться?
   - Если честно - никакого желания. Не люблю вохровцев.
   - Сережа! - вскрикнула девушка, понимая, какое оскорбление я ему нанес  и
что за этим может последовать. Но Сережа был уже  слишком  близко  от  меня.
Драться он умел - я видел это по его позе, по тому,  в  какое  положение  он
привел для боя кулаки и туловище, как поставил ноги.
   - Проси прощения, - сказал он, прекрасно понимая, что я прощения  просить
не буду, и, значит, можно будет начать  схватку  -  вернее,  не  схватку,  а
просто отвесить шпаку полевому  несколько  нравоучительных  плюх  на  добрую
память. "Ввяжешься в долгий драка - будет неизвестно, - говаривал мне тренер
Расул.  -  Старайся  один  удар.  Первый  твой  один  удар.  Но  сразу.  Или
неизвестно".
   - А в чем дело? - спросил я, испуганно виляя глазами.
   Сережа чуть расслабился, завидев такую трусость, и тут я произвел то, что
называют  свингом.  Сила  удара,   вес   моего   тела,   посланного   вперед
спружинившими ногами, - и Сережа, отлетев на пару метров, пал без чувств-с.
   - Телефон - или я его добью, - сказал я девушке.
   Она еле слышно назвала номер телефона - и только после  этого  завизжала,
весьма, к сожалению, некрасиво кривя при этом рот:
   - Бандит! Сволочь! Милиция! Сережа!
   Сережа зашевелился. Значит, жив.
   И я отправился восвояси.
   Итак, выбор сделан. И пусть она окажется не такой уж порядочной девушкой,
как мне показалось, и не из хорошей семьи, и ума не палата,  и  характер  не
сахар, пусть - дура с претензиями  и  ничего  не  имеющая  за  душой,  кроме
понимания о своей красоте и стремления  использовать  эту  красоту  в  целях
создания образцового домашнего очага с  трюмо,  трельяжем  и  тремя  детями,
пусть, это теперь неважно. Она будет иметь дело  со  мной  -  и  скоро  сама
удивится, насколько изменилась, удивится - благодаря меня за  происшедшие  в
ней изменения.
   Это, конечно, не любовь с первого взгляда. Это  именно  выбор  с  первого
взгляда (впрочем, если быть пунктуальным - после первого взгляда),  когда  я
шестым каким-то чувством понял: она мне нужна, и никто другой.
   Но я все же проверил себя. Я еще неделю бродил по улицам,  видел  девушек
не менее стройных и не менее красивых и даже некоторых с печатью  интеллекта
на челе - и убедился, что ошибки нет, другой вариант меня не устроит.
   Тогда я позвонил ей. Я позвонил ей в два часа ночи.  Вряд  ли  она  живет
одна, скорее всего с родителями. Если она захочет бросить трубку, я  позвоню
еще раз. И, чтобы не беспокоить родителей, она  согласится  меня  выслушать.
Застигнутая врасплох, спросонья, не имеющая никакого  желания  говорить.  Но
говорить буду я. А за окном ночь - и все иначе, чем днем.
   Если же к телефону подойдут родители... Но это вряд ли. В доме, где живет
молодая красавица, к телефону подходит только она. "Возьми трубку, -  ворчит
мать - Все равно тебя".
   Она взяла трубку. Сонный голос. Я начал говорить, она бросила  трубку.  Я
позвонил еще раз. Шепотом она возмущенно потребовала оставить ее в покое.
   - Это уже невозможно, - сказал я.
   - Вы хам.
   - Нет. Всего неделю назад я хотел покончить с собой. Теперь  -  не  хочу.
После того, как  увидел  вас.  (Я  понимал,  что  эти  слова  -  из  мыльной
многосерийной телеоперы, но даже умнейшая женщина всегда заинтересуется тем,
кто хочет из-за нее лишить себя жизни или, наоборот, остаться жить.)
   - Вы все придумываете, - сказала она.
   - Ваше право не верить.
   - Вы кто, бандит? У Сергея сотрясение мозга. А он боксом занимался.
   - Бокс - вредное занятие. Мозги отслаиваются от ударов, человек глупеет -
катастрофически.
   - Он умный, - сказала она с девчоночьей какой-то  обидой,  так  школьница
выгораживает перед мамой повесу-одноклассника, с которым дружит.
   - Не сомневаюсь, другого вы бы и  не  выбрали,  -  продолжил  я  арию  из
мыльной оперы. - Но он собирался меня ударить, вы же  не  станете  отрицать.
Поэтому у меня не было иного выбора, хотя терпеть  не  могу  драться.  Я  не
бандит. Если угодно, я закончил университет  и  почти  защитил  кандидатскую
диссертацию. Но это неважно. И то, что мне тридцать  семь  лет  и  что  меня
зовут тоже Сергей, как вашего дружка, тоже неважно. Важно  одно:  я  захотел
жить.
   - Ну и слава Богу. Я-то при чем? Встречаться я с вами не буду, не хочу.
   - Вы с этим Сергеем собираетесь пожениться этой осенью, - сказал я.
   - Не ваше, извините, дело.
   Ответ, вернее, тон ответа меня обнадежил. Было в нем легкое раздражение -
не по отношению к моему праздному любопытству, а раздражение уже  привычное.
Все родственники, соседи и знакомые  давно  их  уже  сосватали  и  обженили.
Положим, так оно и есть,  свадьба  действительно  намечена  на  осень  -  но
отстаньте со своими дурацкими улыбками  и  предварительными  поздравлениями.
Почему вы так уверены? Слишком  уж  примитивно:  погуляли  -  поженились.  А
может, я еще и передумаю? Я, конечно,  не  передумаю  -  но  вдруг?  Поэтому
отстаньте, отстаньте, отстаньте. И его слова: "Вот когда мы поженимся..."  -
тоже почему-то вызывают странные приступы раздражения.  "Да,  поженимся,  но
зачем об этом постоянно говорить?"  -  "А  почему  нет?"  -  удивляется  он.
"Извини, - говорит она. - У меня сегодня просто плохое настроение".
   - Я вовсе не  добиваюсь  знакомства  с  вами,  и  ваш  Сергей  мне  очень
симпатичен. Мне очень жаль, что так получилось. Но известно ли вам, что  это
такое, - начал я новую арию, - когда некому рассказать о себе? Когда человек
совсем один?
   - По вашему виду не скажешь, что вы один.
   - Это какой же вид?
   - Ну... - Она поняла, что сказала что-то не  то,  что-то  лишнее.  Сейчас
рассердится на себя, поспешит закончить разговор. Не успеет!
   - У меня действительно никого нет, - сказал я. -  И  вот  представьте,  я
вижу человека, вижу всего час или полтора - я же был в кинотеатре, -  и  мне
все равно, с кем этот человек, я понимаю только одно - именно этому человеку
я готов все о себе рассказать.
   ЧЕЛОВЕК, именно так! - чтобы не женская ее прелесть была на первом плане.
Она вряд ли этому поверит, но - и лестно, и как-то немного досадно.  Лестно,
что человеком считают, и досадно, что женская прелесть куда-то делась.
   - Я не настаиваю, - говорил я печально. - Но  мне  всего  нужно  -  минут
двадцать посидеть с вами где-нибудь в скверике. Мне этого на полгода хватит.

   - Если вам скучно  слушать  дурацкие  исповеди,  то  я  просто  посижу  и
помолчу.
   - Зачем? - не понимала она, прекрасно все понимая.
   - Ладно, - сказал я. - Кажется, я ошибся. Вот вам номер  моего  телефона.
Позвоните, если захотите.
   - Не захочу.
   - И если вам ответят, что здесь такой  не  живет,  значит,  он  не  живет
совсем.
   - Вы пьяный?
   - Я не пью.
   - Я не буду вам звонить.
   - Я не настаиваю.
   - А кто вы вообще? (Я чуть не  подпрыгнул  от  восторга:  начала  вопросы
задавать. Следующий будет: почему я решил покончить с собой.)
   - Я же сказал вам: закончил университет. Люблю читать, люблю  море.  Все.
Работа - дело второстепенное.
   - Неинтересная работа?
   - Интересная. Но больше ради денег, чем для души.
   - А с какой стати вы решили себя умертвить? (Мысленно я подпрыгнул второй
раз: в самой словесности вопроса - ирония, и в тоне - ирония, столь  любимая
мною ирония умных женщин, умеющих полутоном сбить спесь с любого гордеца.)
   - Самое смешное, что особых причин нет, - сказал я. - Хандра без причины,
но та и хандра, когда не от худа и не от добра.
   - Верлен, - сказала она.
   Любите ли вы Брамса? - чуть не спросил я ее после этого.
   - Вам не к девушкам приставать надо, а к психиатру обратиться, -  сказала
она, совсем уже освоившись и чувствуя, что берет надо мной верх.  И  хорошо,
пусть пока чувствует это, я уже знаю  ее,  я  в  нее  проник,  я  ее  понял,
поиздевавшись надо мной, она тут же меня пожалеет, ей станет совестно.  Надо
дать ей еще повод для иронии.
   - Видите ли, у меня слишком затянулась полоса удач. Во  всех  отношениях.
Когда слишком хорошо - тоже плохо. Я стал бояться, я напряг все силы,  чтобы
избежать срывов. Пока получается. Но боязнь не проходит,  мне  кажется,  что
вот-вот все полетит к черту.  Впору  нарочно  подстроить  себе  какую-нибудь
каверзу.
   - Это несложно, - тихо засмеялась она.
   - Не скажите. Бывает инерция удачи, когда рад бы сам себя  подставить,  а
все в тебе сопротивляется. Выход один - несчастная любовь. Как в  юности.  У
меня в юности была несчастная любовь. Такого прекрасного состояния я в жизни
не испытывал. Мучиться, понимать, что ничего не будет, - это замечательно.
   - Не знаю, не пробовала.
   - Я знаю, верьте мне. А теперь романтика пойдет, смейтесь, если хотите, я
сам смеюсь. Одним словом, мне почудилось, что я нашел - ну, как вам сказать,
объект для неразделенной любви.
   - Это, значит, меня?
   - Значит, так.
   - Тогда зачем встречаться? Любите себе издали, мучайтесь на здоровье.
   - Когда видишь - мучиться удобней, - сказал я.
   Мы  оба  засмеялись.  Мы  были  уже  заодно.  Она  уже  хотела  со   мной
встретиться. Но согласилась на встречу  только  еще  после  долгого,  весьма
пустого и тем не менее  весьма  осмысленного  в  каждом  слове  и  полуслове
разговора.
   Иного финала я и не ожидал. После этого ворочался -  не  мог  заснуть.  И
очень себе удивлялся: с чего бы это  я  так  разволновался  вдруг?  Да  нет,
просто  выбился  из  режима  -  я  ведь  режимный  человек  и  обычно  позже
одиннадцати не ложусь, если не срочные деловые дела или дела любовные.
   Встретились.
   Данные: двадцать один год, учится в университете на  психолога  (што  ты,
што ты, то психиатры, то психологи!) (и поэтому знает человека как  такового
наизусть, вдоль и поперек, знает его подробно  и  изысканно,  конкретную  же
личность за десять минут может протестировать двумя внимательными  взглядами
и десятком тонких вопросов), живет с мамой (папа  ушел  к  другой  женщине),
должна бы сейчас сдавать экзамены, но  находится  в  академическом  отпуске,
поскольку зимой сломала ногу и пропустила четыре месяца учебы, времени даром
не теряет, ассистирует одному самородку - бывшему работнику милиции; выйдя в
отставку, он обнаружил в  себе  удивительные  способности  исцелять  руками,
словами и взглядами (и психотерапевт-самородок тут?! - ну,  давай  и  его!),
кроме того, он всю жизнь рисовал, сочинял песни, писал стихи и даже выпустил
сборник за свой счет - в общем, удивительный человек, хотя она  настороженно
относится  к  врачебной  самодеятельности,  но  тут   случай   действительно
особенный и  способности  этого  человека  несомненны,  ей  же  это,  помимо
некоторого заработка, дает богатый материал для психологических наблюдений и
опытов. Вот вкратце и все. О Сереже - ни слова. А когда день рождения?
   - Зачем вам это?
   - Это такой секрет? Я астролог, мне просто интересно - кто  вы:  Близнец,
Рыба, Львица?
   - Это все чепуха. Шестнадцатого октября я родилась. Весы мы.
   Значит, впереди лето - а потом золотая осень. Считая с сегодняшнего дня -
первого июня, ей еще жить четыре с половиной месяца. Сто тридцать семь дней.
Многое можно успеть.
   Имя же ее - Нина. Это меня огорчило. Нина - не из любимых моих  имен.  Не
знаю почему.
   Ну что ж делать, Нина так Нина. Привыкну. Мне и  мое-то  -  Сергей  -  не
очень нравится.
   Все эти сведения я получил довольно быстро,  заговорила  она  о  себе  не
сразу и как бы с неохотой, но тем не менее рассказала  и  то,  о  чем  я  не
спрашивал - о самородке-целителе, например, - подробно.
   Тут не  словоохотливость,  тут,  по-видимому,  -  одиночество.  Глубокое,
внутреннее, врожденное.
   Я, конечно, тоже исповедался сполна. И сказал:
   - Почему же вы меня отсылали к психиатру, если сами психолог, да  к  тому
же с целителем сотрудничаете?  Отведите  меня  к  нему.  У  меня  депрессия,
пониженный  тонус,  сонливость  среди  дня,  сердцебиение  вдруг  одолевает.
Расклеился, в общем.
   Я - его клиент.
   - Не знаю... - сказала она.
   - Какие-то проблемы?
   - Нет. Просто мне кажется, вы это все придумываете.
   - Зачем?
   - Ну, чтобы знакомство продолжить.
   - Вы психолог, от вас ничего не скроешь. Отчасти,  да,  вы  правы.  Но  я
всерьез хотел бы подлечиться. Я  же  деловой  человек,  деляга,  делец,  как
только унюхаю, что знакомство может быть мне выгодным, тут же на эту  выгоду
набрасываюсь. Он ведь по блату меня лечить будет -  бесплатно?  Ведь  я  ваш
знакомый! А то я скуп - просто до жадности.
   - Врете, конечно, - сказала она.
   - Вру, - охотно поддакнул я ее профессиональной проницательности. - Вру -
и, конечно, заплачу ему по установленному тарифу.
   - Если я скажу, что вы мой знакомый, - не возьмет.
   - Зачем же лишать  человека  заработка.  Скажите,  что  я  вышел  на  вас
случайно, что вы меня первый раз видите. Оно ведь так на самом деле и есть.
   - На самом деле я вижу вас второй раз.
   - Первый раз был не я. Первый раз я роль играл.
   - А теперь?
   - Теперь нет.
   - Ну, хорошо. Послезавтра в шесть вечера  встретимся  тут  же.  Он  живет
неподалеку.
   А о Сереже - ни слова. Ни полсловечка!

   Отставной милиционер жил в старом доме в однокомнатной квартирешке -  его
доля, как я потом выяснил, после развода и размена с  женой,  не  понимавшей
никогда его изобразительного и словесного  творчества,  не  понявшей  и  его
преждевременного ухода в отставку - когда ему опостылела милицейская  лямка,
причем ушел, имея звание для милиции немалое: майор. К чести его, из дома он
удалился гордо, взяв с собой лишь десяток любимых  книг  (остальные  -  двум
дочерям), гитару и, конечно, свои картины - поскольку в его семье в них  все
равно никто толку не разумеет.
   Я готов был про себя тихо улыбаться, глядя на эти самые картины,  но  они
мне неожиданно понравились. В них не было того, что я не терплю более  всего
- претензии. Это были не абстракции и не  дилетантский  реализм,  достижения
которого сводятся к тому, что все предметы на  картине  аккуратно  и  строго
сужаются в перспективу, это не был и натужный,  насильственный  примитивизм,
это было похоже на фотографии неумелого фотографа, на снимках которого  дома
заваливаются назад, руки сфотографированного человека  чудовищно  велики,  а
голова находится от рук на расстоянии  трех  метров.  Правда,  портретов  не
было, были всё городские пейзажи, странный какой-то коричневатый  колорит  и
обязательно где-то полоса или кусок неба цвета  расплавленного  свинца,  мне
очень понравился этот цвет. Стихами я утешился (он подарил мне  книжечку)  -
грамотные среднеарифметические стихи с попытками  философствования  -  и  не
больше. Не поразили меня и песни - Нина попросила его спеть, и он  спел  три
штуки.
   Нине не терпелось показать мне его способности  сразу,  он  смущался,  но
потакал ее желаниям - как добрый  дядюшка.  Он  и  возрастом  годился  ей  в
дядюшки: немного за  пятьдесят.  Крепкий  еще  мужчина,  с  непрошедшим  еще
румянцем на щеках -  от  долгого  преб