Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
свою грозную фразу.
- Я говорю: не слишком ли круто? - сказал он, глядя мне прямо в лицо
смелыми глазами.
- Ты что? Ты что? - удивилась Мерилин.
- Я бы на его месте тоже оскорбился, - сказал я. - Он прав. Не позволяйте
себя унижать, мальчики. Это главное правило жизни.
- А кто позволяет? - спросил парень с умным лицом. Второй, круглолицый,
наголо стриженный, хихикнул: вот уж, действительно!
- Не позволяешь? - спросил я. Слегка нагнулся и тихохонько пихнул умного
парня ладошкой в нос, и он свалился со своего седалища, задрав ноги. Но тут
же встал - и молча пошел на меня.
Я вышел из клоповника, предоставляя ему - и себе - оперативный простор. В
руках у него ничего не было, круглолицый же, выползая вслед за товарищем,
взял с прилавка пробочник. Убить нельзя, но пырнуть до болячки можно.
Мерилин причитала - однако негромко. Кричать опасно: центр города, милиция
кружит вокруг да около.
С обоими я справился так быстро, что скучно рассказывать. Вот уже парень
с умным лицом склонил свое умное лицо над землею, стоя на коленях и держась
руками за живот, вот уже круглолицый сидит у стены клоповника, прижимаясь к
нему спиной, как к родимому дому, и размазывает кровяные сопли по лицу,
показывая этим, что ему достаточно, что его больше не нужно трогать.
- Зачем ты? - спросила Мерилин. - Ладно, поехали.
- В другой раз. Печень побереги, Мерилин, ох, побереги печень!
Я вернулся домой. Стасика не было, как я и ожидал. Но и Нины не было.
Впрочем, и это я предвидел тоже. Выпив за полчаса бутылку водки, я лег
спать.
На другой день я вспоминал все это с удивлением.
Через день взялся было пить - и поехал к Алеше Хворостову, и вот тут-то и
узнал о его втором смертельном запое и о том, что его похоронили два дня
назад. Почему мне не сообщил никто?
Желанье пить тут же пропало, но хмель еще не прошел, я решил отоспаться -
чтобы быть свежим и готовым к любому разговору, и проспал с полудня до утра
следующего дня.
Ранним утром следующего дня я подъехал к дому Нины. Открыла мне теща
Евгения Иннокентьевна. С видом хмурым, неприветливым.
- Нина спит, - сказала она, держа меня в двери.
- Естественно: в столь ранний час. К сожалению, мне придется разбудить
ее.
- Она поздно легла, - решительно сказала Евгения Иннокентьевна, понимая,
что впустит меня.
- Потом отоспится. У меня важное сообщение.
- Может, сначала поговорите со мной? Она не хочет вас видеть.
Уже на "вы". Добрый знак!
- Нет, Евгения Иннокентьевна, я с вами говорить не буду. То есть не
потому, что не хочу, с вами всегда интересно поговорить, и все же - в другой
раз. Сейчас - с Ниной. Она уже проснулась и ждет меня. Вы посмотрите - и
увидите, что она проснулась.
Евгения Иннокентьевна отправилась посмотреть.
Я вошел в квартиру.
- Она не спит, - появилась Евгения Иннокентьевна, пожала плечами и
скрылась на кухне. Это следовало понимать как приглашение пройти. У меня
почему-то было ощущение, что я вхожу в больничную палату. Нина,
действительно, выглядела болезненно и лежала как-то по-больничному: на
спине, подушка высоко под головой, глаза обращены в никуда - в свою боль.
Я сел возле нее, взял руку.
Молчал, смотрел на нее.
Долго.
- Ладно, - сказала Нина. - Я притворяться не буду. Люблю пока. Вернусь. А
там поглядим...
Неделю мы жили - как заново. Будто не было ничего. Она ни словом о
происшедшем не обмолвилась, я тоже, оба понимали: разговорами только все
испортишь.
Да мне и не до разговоров было, затянувшаяся полоса везения кончилась, на
меня посыпались неприятности. Началось с того, что кто-то облил бензином и
поджег мою машину, которую я оставил на пять минут вечером, зайдя в магазин.
Мне удалось, действуя самоотверженно, пресечь пожар. "Ниссан" стал уродищем,
но это даже хорошо: второй раз не покусятся. Я подумал, что это месть тех
двух парней, которых я побил. А через день - увидел на двери квартиры
явственные следы попытки взлома. Взломать не удалось - или кто-то спугнул,
лишь раскурочили отмычкой замок, пришлось менять его. Потом один из моих
должников, человек нрава тихого, с которым мне всегда легко было общаться,
на мою просьбу вернуть деньги плюс, естественно, проценты, о чем у нас была
устная договоренность - и не первый уж раз, вдруг твердо сказал, что не
отдаст ни процентов, ни самих денег. Понятное дело, когда тянут, жалуются на
отсутствие наличности, просят обождать и т.п. Но тут был прямой вызов, в
решительности этого человека было видно не своеволие, а чей-то приказ.
Все это - и еще несколько мелких случаев - дало мне понять, что не в
побитых парнях суть. Возможно, Сорока, хозяин Мерилин, вышел-таки из
больницы, обиженные хлопцы пожаловались ему и рассказали заодно о
предательском поведении Мерилин, вот Сорока и взъярился, стал действовать и
сам, и попросил своих покровителей урезонить зарвавшегося фраера. Надо
полагать, глупышке Мерилин тоже досталось на орехи.
То есть я ввязался в заурядную войну, из тех, что постоянно вспыхивают в
этих кругах и сферах, доходя до кипучих разборок - и даже со стрельбой, с
поножовщиной, - до тех пор, пока не вмешается кто-то из влиятельных и не
утихомирит враждующих, рассудив их строго и справедливо.
Ни разборок со стрельбой и поножовщиной, ни суда строгого и справедливого
я не хотел. Я решил свернуть свои дела. Передохнуть.
Дела сворачивались плохо, и тут многое можно было бы рассказать
поучительного в смысле быта, нравов и характеров нынешнего времени, но не об
этом я, не об этом, не об этом...
...Было около одиннадцати вечера. Войдя в квартиру, я услышал смех Нины.
Она не вышла меня встречать, как обычно.
Я не поверил: она сидела с Сашей Чикулаевым совершенно пьяная - может, с
непривычки, потому что до этого вообще не пила. Чикулаев, поздоровавшись со
мной, пожал плечами: я, мол, тут ни при чем.
- Твой друг - жуткий человек! - закричала Нина. - Он мертвого уговорит
выпить! И вот я напилась! Поздравляю! То есть кого поздравляю? Тебя, мой
хороший, и весь мир! - я пьяная в доску! Или еще я слышала выражение: в
дупель! Что такое - в дупель? Это так здорово! Почему ты раньше меня не
напаивал? Но мы пьем не просто так! - погрозила она мне пальцем. - Мы
поминаем твоего друга Лешу Хворостова. Великого поэта.
Я сел, налил себе тоже водки, выпил. Спросил Чикулаева:
- Ты был на похоронах?
- Да.
- Почему меня не позвали?
- Тебя не могли найти. А искать некогда было.
- Ясно...
Нина взялась опять за рюмку. Я хотел было ее остановить, но она отпрянула
и сказала со злостью, какой я никогда у нее не видел:
- Отставить! Не маленькие, сами сообразим! Не надо вообще! Вам плевать,
что он умер! Я знаю, вам плевать! А мне нет!
Я ничего не мог понять. Конечно, тут дело не в скорби о кончине Алеши.
И уж, конечно, не в том, что Чикулаев уговорил ее выпить: Саша никогда
этим не занимался, ему всегда было все равно, пьет его собеседник или нет,
он мог и один пить в присутствии трезвого человека - и в одиночку вообще,
без никого, как теперь говорят грамотные люди.
- Алеша был человек! - возбужденно говорила Нина. - И Саша - человек!
Слушай, какую он мне историю рассказал! - Она опять рассмеялась. И - сквозь
смех: - Про одного проктолога, который так увлекся операцией на геморрое,
что по вдохновению больному задний проход зашил. Наглухо! Ведь врете, Саша?
Это больничный анекдот, врете, да? - смеясь, спрашивала она Чикулаева.
Чикулаев беспомощно смотрел на меня.
- Он такой смешной, такой милый, - сказала мне Нина, указывая рюмкой на
Сашу. - Он гений скальпеля! Я пью за вас, Саша!
И выпила.
Но, будто протрезвев от этого, стала вдруг спокойной, откинулась на
спинку кресла и сказала, задумчиво рассматривая Чикулаева:
- А может, Сергей Валентинович, не будем нарушать обычая? Пора и мне
бросить вас, как бросали другие женщины. Я уйду к нему, он гениальный
хирург, но ему не хватает домашнего уюта. Саша, женитесь на мне!
- С удовольствием, - попробовал отшутиться Чикулаев.
Мне надоело. Я сказал:
- Если пригласите, буду шафером на вашей свадьбе. Или посаженым отцом. А
сейчас - иди спать.
- Ничего подобного! Я сейчас отправлюсь по делам! Жаль, у меня нет
машины, жаль, не научилась водить, а то взяла бы твою. У меня очень срочные
дела!
И она тут же поднялась, пошла в спальню - и через минуту явилась
переодетой и направилась в прихожую.
Я встал на ее пути.
Чикулаев маячил тут же.
- Мне пора... - вяло говорил он. - А вам, Нина, действительно, надо
спать.
- В каком смысле спать? - спросила она. - Просто спать - или с ним спать?
- Она ткнула в меня пальцем. - Почему вы за меня решаете, с кем мне спать? Я
сама решу!
Я дал ей пощечину.
- Вот этого не надо было делать, - сказала она - и рванулась к двери,
открыла, побежала вниз.
- Ладно, - сказал я. - Перебесится - вернется.
- Нельзя, - сказал Чикулаев. - Там ночь, а она вон в каком состоянии.
- Ну, догоняй, провожай, можешь делать с ней все, что захочешь, она
согласится.
- Дурак ты, - -сказал Саша - и поторопился догонять мою жену.
Дальнейшее - нелепо, невероятно. Но это произошло, случилось. Через
десять минут: звонок в дверь. Я открыл. Саша держит на руках стонущую,
бледную как мел Нину. Пока укладывали ее, он рассказал, что догнал ее у угла
дома, взял за руку, хотел что-нибудь сказать, но она вырвалась, крикнула:
"Отстань!" - и бросилась за дом - куда? ведь там пустырь, - но она ничего не
различала, кругом темень, а за домом глубокая траншея под теплотрассу,
месяца три уж как разрыта и, естественно, без ограды, без страховочного
освещения, - и Нина упала со всего маху вниз, на трубы. Хорошо, если только
ушибы, но могут быть переломы.
Нина стонала от боли. Решили "скорую" не вызывать, отвезти ее на моей
машине в больницу, где работает Саша.
...Убогое освещение, убогие коридоры. Санитары. На каталку. Повезли
делать рентген. Я остался в коридоре, Саша - вместе с санитарами.
Его не было долго.
Очень долго.
Наконец появился.
- Ну и что? К ней можно пройти?
- Она в реанимационном отделении.
- Что?!
- Не ори! Переломы ребер с правой стороны, внутреннее кровоизлияние... -
Саша запнулся.
- Ну? Что еще?
- Еще? Разрыв печени, вот что еще! - сердито сказал Саша. - Думаешь,
обманывать тебя буду? Готовься ко всему.
- То есть? Она что, и умереть может?
- Все могут умереть, - сказал Чикулаев. - Пойду гляну.
- Я тоже!
- Стой здесь! Меня и самого-то в операционную не пустят. Так,
покручусь...
Ясно. Он просто не хотел быть рядом со мной. Переживания родственников
оперируемых больных ему до тошноты надоели.
И вообще, вопрос жизни или смерти моей жены был для него вопрос не
личный, а профессиональный.
Я думал о многом. В том числе:
Итак, она умрет. Я похороню ее на старом городском кладбище. Я буду
приходить туда каждую неделю. Смотреть на ее лицо в граните, взглядывать
сквозь листву на синее небо - и плакать чистыми слезами печали... Не этого
ли я хотел?
Потом я, кажется, дремал.
Стоя, как лошадь.
Меня пустили к ней только к обеду следующего дня. Палата была для
тяжелых; на мое появление никто не прореагировал.
- Она еще не совсем отошла, - сказал врач за спиной. - Но оттуда вылезла.
Это наверняка.
- Откуда?
- Оттуда, - сказал врач и вышел.
Лицо Нины было желтым, с синими кругами вокруг глаз. Оно было незнакомым,
страшным. Я сел на табурет возле постели. Ресницы ее задрожали, она открыла
глаза. Зрачки плавали, но вот удержались, повернулись - она посмотрела на
меня.
Я улыбнулся.
- Уйди, - прошептала Нина. - Я тебя ненавижу.
И устало закрыла глаза.
Я посидел еще немного и вышел.
Открывая дверцу машины, вдруг ослаб, облокотился о крышу.
Капнуло: дождь, что ли, пошел?
Слезы. Скажите на милость!
Я был счастлив. Я любил ее.
Лето 1994