Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
тавляется ей чередой экспериментов. И никакие неприятности не
останавливают: платить так платить.
А меж тем в ней живет твердая уверенность, что, натешив себя (и без этого
- не обойтись!), она захочет уюта, обычной семейной жизни. Поэтому невольно
оценивает некоторых уже заранее с этой точки зрения. Только не своих:
слишком много о ней знают. Только не Печенегина - который среди своих как бы
чужой.
Но однажды озорства ради - или скуки - не хочешь ли меня домой проводить?
- сказала Печенегину.
Дело было в субботу.
Привела его домой, мать с вопросительным лицом захлопотала: обед.
Сели за стол.
- Там у нас где-то шампанское было, - сказала Елена. - Все-таки жених в
доме, надо отметить.
Мать пошла за шампанским - и рада была, что надо пойти, потому что не
знала, что с лицом своим делать, куда глазами глядеть.
- Все шутишь, - спокойно сказал Печенегин.
- Шучу. Просто шампанского захотелось.
Выпили шампанского, стали кушать, мать понемногу пришла в себя и стала
задавать Денису вопросы о его жизни и воззрениях на жизнь, он отвечал в
высшей степени удовлетворительно.
Мать пару раз глянула на дочь с одобрением и некоторым даже удивлением:
где ж ты такого степенного и положительного нашла?
Елена в ответ усмехнулась и пожала плечами: мне да не найти!
Отпустив Печенегина с богом, она хотела уже признаться матери, что
пошутила, - очень уж надоела своими восторгами и вопросами. Прямо-таки
очаровал ее Печенегин.
- Только вы не спешите, - говорила мать, - вы сперва училище кончите.
- А потом в консерваторию поступим, потом работу найдем, денежек накопим,
- сказала Елена. - Спешить некуда.
- Нет, откладывать тоже слишком нельзя, - испугалась мать. - Помогу на
первых порах. Главное, заметь, тоже человека одна мать воспитала. А говорят:
неполные семьи! Другие полные в сто раз хуже неполных! Хороший парень, даже
прямо странно, я думала, уже и нет таких.
- Слишком хороший, - сказала Елена.
- Это как же?
- А вот так же.
Печенегин после этого случая остался возмутительно невозмутим, словно
ничего и не было. Смотрит на нее с той же улыбкой, как и раньше, впрочем,
эта улыбка у него, придурковатого, с лица не сходит. Елену это взбесило и ей
захотелось подразнить его побольше.
Был училищный вечер. Капустник. Звездный курс разыгрывал блистательную
сатиру на окружающее, используя персонажей Дюма. Елена исполняла роль
Миледи, была коварна, обольстительна, всех с ума сводила. Ну и Печенегин в
уголке сидит, в ладошки хлопает, сам не участвуя - не то чтоб по неумелости,
а просто никому в голову не пришло ему роль предложить.Ты у меня похлопаешь,
подумала Елена, ты у меня сегодня... И опять привела его домой. Мать, будучи
начальником ночной смены химического предприятия, отсутствовала. (На
предприятии ей, кстати, платили, учитывая вредность производства, по тем
временам чрезвычайно неплохо - до пятисот рублей денег в месяц. Вспомните-ка
тогдашние зарплаты - тут одна хороших двух стоит!)
Привела его домой, стала издеваться: целовать себя позволила, чтобы,
когда осмелеет, прекратить и посмеяться. И покончить с этим раз и навсегда.
Печенегин же не то чтобы осмелел, а как-то... Не объяснишь даже... Всегда
Елена, с кем бы ни была, чувствовала себя уверенней, старше, мудрее,
искусней, опытней, - а тут вдруг этот вахлак без признаков волнения (от
горячей влюбленности, что ль, робость растерял?) берет ее под свою власть,
спокойно и сильно берет - и с огромной нежностью. Таких прикосновений Елена
никогда не изведывала. Причем, где ни коснется - ее в дрожь, в муку, чуть
было суетиться не начала, как нетерпеливая и неумелая школьница, - чтоб
скорей, чтоб быстрей, чтоб началось и кончилось... Но Печенегин этого не
позволил, угадав каким-то образом в ней то, что она сама за собой до этого
не знала: ей хочется не угодничество принимать, а самой угождать, не себе
добывать удовольствие, а другому его доставлять - и вот уже она, а не он,
прикосновениями и шепотом владычествует - покоряясь, желая лишь одного:
чтобы безумно счастлив с нею стал этот человек...
Утром после бессонной ночи Печенегин охрипшим голосом спросил:
- Опять шутишь?
- Опять, - сказала Елена.
И, действительно, некоторое время вела себя так, будто пошутила в
очередной раз.
Потому что - досадно.
Не он должен быть, не Печенегин.
Собственно говоря, он не урод, он не дурак, но - другой должен быть.
Неизвестно кто, но другой.
С досады помиловала одного из своих самых пламенных ухажеров,
тридцатипятилетнего актера драмтеатра Васеньку, который ради нее давно готов
был и семью бросить, и все на свете, который любовником был неистовым,
ухищренным, - но Васенька вдруг показался неестественным каким-то,
лицедейным, а ухищрения его - слишком продуманными. А если продуманность -
при чем любовь тогда?
И ведь, в сущности, такой человек, как Печенегин, ей виделся будущим
мужем, но именно будущим. Это во-первых. Во-вторых, она полагала и
предполагала, что и при замужестве сохранит личную жизнь, не в таком
масштабе, конечно, как теперь, но все же... Если ж выйдет за Печенегина,
изумленно предугадывала она, то не захочется другой жизни, более того, она
ревновать его начнет!
Короче говоря, сама себе не веря, Елена пришла домой к Печенегину - в
этот самый домишко на Ульяновской, где он и тогда жил - но тогда с мамой,
пришла - и был повтор того, что уже было, но еще сильней все чувствовалось,
- а потом, плача, призналась ему в любви, странным образом чувствуя стыд,
неловкость, слабость...
Он ответил ответным признаньем.
На другой день она подошла к нему и сказала:
- Извини, Денис. Уж я так пошутить люблю. Ты поверил?
- Конечно, поверил, - спокойно ответил Печенегин. - И не шутишь ты.
Просто с тобой что-то странное.
Ладно, решила Елена. Не миновать замуж выходить, так - за Печенегина,
чтобы замужеством избыть свою к нему любовь, которой быть не должно, потому
что не он должен быть на его месте. Семейная жизнь, она быстро остужает,
особенно ранний первый опыт. В сущности, даже хорошо, что такой козел ее
первым мужем станет (а она наверняка знала, что одним браком в своей жизни
не обойдется).
Однако через полгода семейной жизни Елена терзалась совсем другим.
Она хотела ребенка.
Она хотела ребенка от Печенегина.
Она ходила к гинекологам.
Те без особого сострадания спрашивали, как жила до замужества, сколько
абортов было. Она честно отвечала. Что ж вы хотите, не скрывая злорадства,
говорили гинекологи. Очень даже может быть, что детишек вам теперь не
удастся понянчить.
Печенегин тоже хотел ребенка.
Он тоже ходил проверяться, но у него никаких патологий не обнаружили.
Однажды ночью Елена все ему рассказала о себе.
Печенегин курил и слушал.
Выслушав, сказал:
- Ну и что? Какое это ко мне имеет отношение?
- Ты святого не строй из себя. Это же во мне осталось и никуда не ушло. Я
из-за этого, может, детей не могу иметь.
- Детей многие не могут иметь - по самым разным причинам. Прошлое же
твое... Самое большое прошлое меньше самого маленького настоящего, - изрек
Печенегин.
- Денис, ты мне изменять будешь?
- Пока не хочу.
- А потом?
- Потом будет потом.
- Ты честный, да? Ты степенный и положительный, да?
- Да нет...
После окончания училища Печенегин, не желая сидеть на шее тещи, пошел
работать - как уже говорилось, в филармонию, в ансамбль народных
инструментов. По вечерам еще и в ресторане играл. А Елена училась дальше - в
консерватории на хоровом отделении, с перспективой, то есть, стать,
допустим, руководителем хора при каком-нибудь клубе (а повезет - и в
профессиональном коллективе работать), педагогом по сольфеджио в музыкальной
школе - ну и т.д. Они встречались лишь вечерами и по воскресеньям.
И она начала его ревновать - как и предполагала.
Расспрашивала.
Даже следила - и выследила, как одна официантка в ресторане слишком часто
с ее мужем заговаривает, останавливается возле него, сволочь крашеная,
блондинка двухметровая.
Она устроила мужу скандал. Она требовала сказать, что у Дениса с этой
фальшивой блондинкой было. Ничего не было, сказал Печенегин. Она ко мне
просто хорошо относится. Да и я к ней.
- Просто? - кричала Елена. - Хорошо относится? Это теперь так называется?
- кричала она в полный голос. Стесняться некого - они живут в родовом
домишке Печенегина, схоронившего не так давно болезненную свою маму.
- Хорошо относится! - не могла успокоиться Елена. - Ладно! К кому бы и
мне теперь хорошо отнестись?
- Перестань, - тихо просил Печенегин.
Но она не могла перестать - и долго еще кричала что-то глупое,
несправедливое, с ужасом понимая, что - глупа и несправедлива и что этим
мужа от себя только оттолкнет. Но нет, она себя глупой чувствовать не
привыкла, жертвой себя чувствовать не привыкла, смешной себя чувствовать не
привыкла - и, чтобы доказать себе и Печенегину, что она не глупа и не
смешна, она кликнула, как и раньше делала, верного Васеньку, Васенька свое
дело сделал, но на этот раз уже речи об уходе из семьи не заводил. Она
завела сама.
- Извини, - сказал Васенька, - ты просто не знаешь. Я развелся уже.
- А.... как же?
- Очень просто. Свадьба у меня через две недели. Одна... Ты ее не
знаешь... Приходи с мужем. А с тобой у нас особые отношения. Романтические.
Ты моя муза, честное слово. Стоит представить, что ты в зале - и играю, как
Бог!
- Кушать подано, - сказала Елена. - Эту роль действительно трудно играть.
- Такой роли вообще нет, - обиделся Васенька. - Мне главную дают скоро,
между прочим.
- Давно пора. Тебе сколько, тридцать девять? Пора и за главные роли
браться, в самом деле.
- Вонючка, - сказал ей Васенька, умея, как и всякий актер, пользоваться
лексикой самых разных социальных слоев, зная ее и из пьес и -
профессионально-наблюдательной своей памятью - из жизни.
Не так это себе представляла Елена - но тем не менее рассказала о своей
измене Печенегину, приукрасив ее.
Печенегин, помолчав, сказал:
- Ну что ты себя мучаешь? Никто мне, кроме тебя, не нужен.
- А ты - тоже никому не нужен?
- Не знаю.
- Это болезнь, - с плачем сказала Елена. - Я знаю, я даже читала об этом,
ревность - это болезнь. Ты меня прости. Ты меня брось лучше.
- Зачем? Болезни проходят.
- Моя - не пройдет...
Елена знала: Денис, хоть и честный человек, слукавил, сказав, что ему
никто, кроме нее, не нужен. Ему многие нужны. Не так, как она, но все же...
И еще она знала: он без нее сможет прожить. Он - сам собой жив в первую
очередь. А она без него - с трудом.
Но вместе существовать, рассуждала она дальше, значит - все больше и его
терзать, и себя терзать.
И ушла от него к маме.
Он приходил, упрашивал вернуться.
Мать тоже уговаривала. Прикрикнула даже - чего раньше не было никогда.
...Она нашла вкус в одинокой жизни.
Время от времени заводила друга - на год, на два.
Знала, что у Печенегина тоже кто-то появляется.
О Светлане - не знала.
...Однажды, после какой-то вечеринки, зашла в дом на Ульяновской и с
порога закричала:
- Ты сволочь! Я тебя ненавижу! Хоть бы ты умер! Ты только людей дразнишь!
Гад!
Потом ее стало тошнить.
Он ухаживал за ней, уложил спать.
Она осталась у него - на месяц, на два... И третий пошел - и тут она
увидела Печенегина на улице с молоденькой девушкой, совсем девчонкой. Она
все понимала: вместе с работы идут или еще что-нибудь, - но стало так плохо,
что показалось: сейчас в обморок упадет.
Быстро пошла в дом на Ульяновскую, собрала наскоро вещи и ушла - теперь
уж насовсем.
...Потом была длинная история: знакомство с довольно знаменитым певцом.
Семь лет она моталась по городам и весям с этим певцом в качестве
администратора и девушки за все. С певцом - и с его группой музыкального
сопровождения. Сначала все это называлось вокально-инструментальным
ансамблем, потом рок-группой, по сути оставаясь, как это называют, попсой -
поскольку и певец-то был попсовый, и слава его скоро сошла на нет. Елена
вернулась в Саратов, но поначалу мало кто знал об этом: она лечилась
несколько месяцев в психоневрологическом диспансере. От нервного истощения.
И заодно от алкоголизма, который, как ей сказали, еще немного - и стал бы
хроническим.
Потом вышла замуж - успокоившаяся, захотевшая простого: обеспеченности,
скромного комфорта. Муж ей все это предоставил - плюс некоторую свободу,
благодаря которой она и могла иногда завернуть на вечерок к Печенегину.
Не сразу, несколько лет спустя.
Она и там была спокойна. Слегка грустила - о молодости.
Она видела, что вокруг старенького ее Печенегина вьются девушки совсем
молодые - и не удивлялась этому, и не ревновала, видя, что он ко всем
относится ровно, одинаково.
Но появилась Эльвира Нагель.
И Елена не поверила сама себе.
Этого просто быть не может: двадцать с лишним лет прошло, двадцать с
лишним лет! - а она вдруг, будто не было этого времени, с юной яростью,
молодой сильной злобой тут же Эльвиру возненавидела, тут же ее приревновала.
Эта гадина действовала нахраписто, сама оказавшись ревнивой, она даже
заявилась к ней с глупыми разговорами, Елена обвела ее вокруг пальца, а сама
знала: этого не перенесет. Когда Печенегин всем принадлежит - он никому не
принадлежит, если ж он будет принадлежать одной только этой гадине - она
этого не перенесет. Она сойдет с ума. Она с собой покончит.
Но жить еще хочется.
Хорошо бы - Печенегин умер.
Мертвых ведь любить не перестаешь.
Она свою маму любит никак не меньше, чем живую.
Что же делать, в таком случае?
Елена улыбнулась сама себе в зеркало. Не так уж плохо она выглядит.
Она чувствовала себя спокойной, уверенной - только вот руки были холодны
и влажны...
9
Был там и я в ту ночь - и больше никого не было.
Что знаю, о чем догадываюсь в силу проницательности - рассказал честно и
подробно.
Единственное, чего не могу сообщить - обстоятельств гибели Дениса
Ивановича Печенегина, поскольку они мне неизвестны, а были б известны... В
общем, меня на слове не поймаешь.
Скажу только прямо, что всегда считал его, Царство ему, пускай, небесное,
человеком достаточно бездельным и пустым, в собственной жизни запутавшимся,
слабовольным, гитаристом посредственным, - так сказать, местного разлива.
Раздражал он меня скудостью своих запросов и интересов, убогостью
рассуждений - и я не понимал, почему стекаются люди к нему. Если б он кому
помогал - так нет. Игра же его... впрочем, об этом я говорил.
То есть я не мог понять: что в нем особенного? За что его любят все - и
почему он самодовольно позволяет себя любить?
Ходил же я к нему не ради его музыки, не ради довольно однообразной
компании, не ради питья вина и веселья, а по причине личной, о которой имею
полное юридическое право умолчать - и умолчу.
16 июля 1994 - 14 мая 1995
ВИСЕЛЬНИК
Повесть
Самое удивительное,
что история, рассказанная им, оказалась правдивой.
Вальтер Скотт. "Айвенго"
То, что я убью ее, - дело решенное.
Способов убийства при всем их кажущемся разнообразии - два.
Первый - когда убиваешь сам, второй - когда кто-то убивает по твоему
заказу.
Я знаю тех, кому можно заказать убийство - и недорого. Да хоть бы и
дорого, средствами я располагаю вполне. Но связываться с подрядчиком -
значит, стать зависимым от него. Можно, конечно, заказать через посредника,
если доверяешь ему. Но и тут будешь зависеть - уже от посредника, к тому же
нет человека, которому я доверял бы хотя бы наполовину от требуемой, так
сказать, критической массы доверия. Любой продаст.
Поэтому лучше всего убить самому - при том, что я нормальный человек, у
меня нет сладострастной необходимости слышать крики жертвы и видеть ее
кровь. Мне нужно убийство как таковое, мне нужно, чтобы она умерла, - чтобы
вспоминать о ней с нежностью и любовью, чтобы печалью, тоской своей опять
попробовать соприкоснуться с этой жизнью.
Итак, способов убийства два, подвидов тоже: а) инсценировка самоубийства;
б) несчастный случай.
Это будет несчастный случай.
Это произойдет в ее день рождения.
Падение с девятого этажа. Внизу - асфальт. Шансов на выживание
практически нет.
Я созову гостей. Я глаз с нее сводить не буду - муж, упоенный своей
молодой красавицей женой, гордящийся ею. Всем станет завидно, хорошо и
грустно. Потом она захочет выйти на балкон. Я знаю, как сделать, чтобы она
захотела выйти на балкон.
Потом она - кураж после шампанского - захочет вскочить на перила, она
ведь любит чувство опасности. Я не успею ее остановить, не успею поддержать
И она упадет. Я ворвусь в комнату - онемевший. Дикие глаза, трясущиеся руки.
Все замолчат. Посмотрят на открытую балконную дверь. И всё поймут. Побегут
вниз. Я - последним. Они столпятся вокруг нее. Я буду стоять в стороне. И
вот кто-то, скорее всего Чикулаев, врач, решится, скажет. Отворачивая глаза
в сторону, тихо скажет. Ее нет.
Я не смогу подойти. Я не смогу смотреть на нее такую. Я сяду на землю,
закрыв лицо руками, и буду сидеть так долго. Приедет "скорая", приедет и
милиция, меня будут расспрашивать, а я буду молчать. Чикулаев поднесет мне
стакан коньяку. Я выпью не поморщившись, как воду. И только тогда,
запинаясь, по слову в полчаса, сумею рассказать досужему милиционеру, как
это все случилось. И опять уйду в молчание.
Это не будет молчание ради спасения, это не будет нарочитое молчание. Я
знаю, что замолчу, чтобы сохранить в себе - ее. Чтобы не касаться ее
словами, не говорить о ней. Сколько продлится мое молчание - не знаю. Общая
молва: психический шок. Он ее так любил. Страшная история, нелепая смерть.
Он ее так любил!.. Но рано или поздно придется вернуться к делам. Что ж, я
вернусь - а может, и сразу после похорон займусь делами, но молча, молча. А
потом постепенно начну говорить. Я буду говорить о ней сквозь зубы (скулы
сводит судорогой), с сухими глухими глазами, буду говорить о ней с приятелем
врачом Сашей Чикулаевым, буду говорить с подлецом-компаньоном Станиславом
Морошко, буду говорить со школьным другом Лешей Хворостовым, буду говорить с
теми случайными женщинами, что окажутся возле меня ночной порой, - пусть
понимают, что такое есть они и что такое была она, пусть пытаются утешить
горячей любовью, - но лишь кожа будет горяча, остальное - хлад.
Лучшему художнику я закажу ее портрет - и он будет перенесен на гранитное
надгробие. Она будет похоронена не на загородном новом кладбище (его все еще
называют так, хотя ему уже лет пятнадцать), где необозримые кварталы могил
соседствуют с воняющей птицефермой, а на старом, которое почти в центре
города, проезжающим мимо и не знающим покажется, что это роща или парк - за
деревьями и кустами не видно оград, крестов и памятников. Ходили слухи, что
его снесут, поскольку многие родственники упокоившихся здесь сами померли и
некому ухаживать за могилами. Не снесут, я это знаю из достоверных
административных источников. А на месте заброшенных могил
потихоньку-помаленьку появляются новые. Хоронит своих близких высшее
городское начальство - несмотря на демократические времена, хоронят люди со
связями, хоронит, конечно, мафия. Я - из тех, кто со связями,