ть, наша обожаемая
страна, родина всего  прогрессивного человечества?  На  самолет. Современный
авиалайнер. Обтекаемой, самой модной формы. И все у этого самолета такое же,
как  у его капиталистического собрата. Как, скажем, у французской "Каравеллы
" или у американского "Боинга". И крылья стрелой, и хвост - только держись,
и  фюзеляж-сигара.  На  одно  лишь ума и силенок  не хватило  -  мотора  не
поставили.  И  вот взвалили  эту алюминиевую  дуру  на  плечи трудящихся, те
кряхтят, качаются,  но держат, не дают упасть на землю. А начальство победно
орет  на  весь  мир:  "Смотрите!  Летит!"  И  все  делают  вид,  что  верят:
действительно, мол,  летит. От земли оторвался  и весь устремлен  вперед,  к
сияющим вершинам. А как же иначе? Не поверишь - научат. Для того и Сибирь у
нас с морозами. Одна прогулка под конвоем - и всю дурь из башки выдует. Еще
как заорешь  вместе со всеми: "Летит! Летит! Дальше всех! Выше всех! Быстрее
всех!"  Вот так, брат Рубинчик,  летим мы в светлое будушее, без  мотора, на
желудочных газах. Рухнем, много вони будет.
     И через зеркальце косит на меня еврейские глазки:
     - Вашему брату, Рубинчик, этой вони достанется больше всех  и в первую
очередь. Сомневаюсь, чтоб вы уцелели.


     Над долиной реки Рейн. Высота 28500 футов.
     Постойте, постойте. Что объявили  по радио? Мы приближаемся  к Берлину?
Господи, скоро Москва!
     Жаль, что под нами сплошные  облака. Ничего не видно. А то я бы непрочь
посмотреть  на Берлин  сверху и увидеть сразу  Восточный и  Западный. Редкий
случай, когда одновременно видишь  и социализм, и капитализм.  И  Берлинскую
стенку. Вы думаете, отсюда можно разглядеть, если б не было облаков?
     С  этим городом  у меня  связана  одна история, которая случилась не со
мной,  а  с одним моим знакомым, который,  к  сожалению,  умер и похоронен в
Западном  Берлине. Хотя  отдал  он Богу  душу  в  Восточном.  История  очень
поучительная, и  вы не пожалеете,  что потратили еще немного времени, слушая
меня. Тем более, что  скоро Москва, и конец вашим мукам: вы избавитесь и  от
меня, и от моей болтовни.
     С немцами у меня свои счеты. Осыпьте меня золотом, я бы в Германии жить
не стал. То, что они сделали с евреями и, в частности, почти  со всеми моими
родственниками  - достаточный повод, чтоб не пылать  к ним любовью. Этим  я
отличаюсь  от многих  евреев  из Риги,  которых  немцы  объявили чуть  ли не
соотечественниками  и предложили  им свое гражданство из-за их,  видите  ли,
близости  к  немецкой культуре. В  Риге  когда-то  было  несколько  немецких
гимназий, и уцелевшие от  немецких газовых камер евреи-рижане  почувствовали
себя  очень польщенными, что их  в Германии  посчитали своими. И полетели из
Израиля туда как мухи на мед, предав память своих близких  за пачку немецких
марок, которые считаются самой устойчивой валютой.
     Не только рижане, но и кое-кто из  евреев-москвичей, не  имевших  чести
вырасти в  сфере немецкой культуры,  также сунулись туда.  Правда, с черного
хода.  Не  очень званые. Но приперлись,  и их не  выгнали. Евреям  хамить  в
Германии  не  принято.  После Освенцима и Майданека,  после газовых  камер и
крематориев это считается дурным  тоном,  и немцы  демонстрируют вежливость.
Пока хватает терпения.
     Иногда не хватает. Тогда вылезают клыки.
     Один  скрипач московской школы  - а  лучшей  аттестации  не  нужно  -
потолкался  немножко в Израиле, стал задыхаться от провинциализма и махнул в
Германию.  Там он  пошел нарасхват,  концерт  за  концертом, газеты воют  от
восторга,  прекрасная вилла на Рейне, немецкая чистота на  улицах, денег  -
куры  не клюют.  Поклонников и  поклонниц  - хоть  пруд  пруди. Немцы любят
музыку, ценят хорошего исполнителя.
     Наш скрипач то во фраке, то в смокинге  стал порхать с одного приема на
другой,  с  банкета на  банкет.  И все  зто в  лучших  домах,  среди  сливок
общества. Свой человек. Он - дома.
     Однажды  на каком-то приеме  он нарвался:  ему  указали, кто  он  есть.
Элегантная  дама, то ли баронесса, то  ли графиня, высоко отозвавшись  о его
мастерстве, во всеуслышание сказала:
     - Подумать только, что еще совсем недавно наши родители делали из кожи
ваших  родителей  абажуры для  ламп. Ах, я смотрю на ваши талантливые руки и
вижу кожу с них на абажуре в моей спальне.
     Наш скрипач вспылил: "Антисемитизм! Фашистские происки!" А ему вежливо,
даже с улыбкой:
     - Шуметь можете у себя в Израиле. Здесь вы в гостях. Никто вас сюда не
звал.
     Все это я знаю из первых рук, с его слов.
     Вы  думаете, он  в гневе уехал из Германии?  Побулькал, побулькал  - и
остыл. Играет как миленький, услаждает  тонкий немецкий слух. И только порой
у него дрогнег рука со  смычком. Когда  увидит наведенный на него из публики
театральный бинокль. Ему  все  кажется,  что  владелец бинокля с вожделением
гурмана рассматривает кожу его рук, прикидывая  и  примеряя, подойдет ли она
для сумочки его жене.
     Веселенькая история.  Но это все так, для аппетита. То, что я собираюсь
вам рассказать, имеет отношение не к скрипачу, а к дантисту. И то, и другое,
как вы знаете, еврейские профессии. Но если скрипачи  принесли нашему народу
мировую славу, то смею  вас заверить.  с  дантистами  все  наоборот.  и  они
навлекут на нас большие несчастья.
     Я  не люблю дантистов. Евреев и неевреев -  безразлично. Это - жуткая
публика,  враги человечества. Они  эксплуатируют  нашу боль и, как мародеры,
сдирают последние сапоги  с  трупов. Они вздули цены  до  небес, наживаются,
жиреют  на наших несчастьях,  и кажутся мне международной мафией, ухватившей
за горло все население земного шара. За исключением грудных младенцев.
     Если у вас заныли зубы, то есть два выхода с одинаковым результатом. Не
пойти  к дантисту, значит  - умереть с голоду, потому что ничего в  рот  не
возьмете. Пойти, значит, с вылеченными зубами загнуться от истошения, потому
что жевать будет нечего, все деньги забрал дантист.
     Когда  я прохожу  по улице  и вижу  на доме табличку  "дантист", у меня
делается   гусиная  кожа  и  начинаются  галлюцинации.  В  моем  воображении
обязательно   возникает  большая   паутина,  и  в  центре  ее  -   мохнатый
паук-дантист, под заунывное гудение  бор-машины высасываюший последние гроши
из несчастной мухи-клиента.
     Клянусь  вам,  я не  встречал  среди  дантистов  нравственных  людей -
профессия накладывает свою печать. В  Америке - это страшилища, каких  свет
не видывал. Если  там начнут бить евреев, а этого ждать недолго, то начнут с
дантистов.
     Даже в Советском  Союзе, где  медицина бесплатная,  и  поэтому грабить,
казалось  бы, некого,  они  умудряются  делать немалые деньги. И как  только
начался  выезд  в Израиль,  ринулись толпами,  заглатывая  бриллианты,  чтоб
проскочить таможенный досмотр. А если бриллианты  не умещались в желудке, то
их запихивали в  специально изготовленные полые зубные протезы и  всю дорогу
ничего не жевали, чтоб случайно не подавиться драгоценным камнем.
     Для  дантиста капиталистическая страна  - Клондайк, золотые прииски. В
СССР так никогда не развернуться, всю жизнь клевать по мелочи. А там...
     Там вырвал зуб - сто долларов  в кармане, можно целый день не вылезать
из борделя.
     Так говорил, сверкая глазами, мой знакомый дантист, которого мы назовем
Аликом.  Это  было  в  Москве,  незадолго до отъезда. Он  сходил  с  ума  от
предвкушений. Нетерпеливо, как застоявшийся  конь, ждал визы, чтоб, наконец,
вырваться из проклятого советского  быта в блистательную  Европу,  загребать
деньги  лопатой  и гулять, гулять по  самым злачным местам, познавая сладкую
жизнь не по фильмам, а наяву.
     Как  вы понимаете,  в Израиль  Алик  заглянул  только  на  минуточку -
убедиться, что это не совсем то, о чем он грезил. Сделать копейку можно,  но
тратить где?
     Он ринулся в Германию. Так  как он не  из Риги,  а из Москвы, то въехал
полулегально. В Берлин. Потому что туда  легче. Все  же фронтовой город, как
его называют в  газетах. И, как вы догадываетесь, не в Восточный Берлин. Там
же коммунисты,  а он от  своих,  московских,  еле  вырвался. Приехал  Алик в
Западный  Берлин. Сверкающий  неоновыми  рекламами, с  ломящимися  от  добра
витринами, с лучшими публичными домами Европы. В настояшую жизнь, как он  ее
понимал. И  бегал по городу, разинув рот  и выпучив глаза. Пробивал себе вид
на жительство и  вид на частную  практику, заранее  облизываясь. Потому  что
вот-вот должна была начаться настоящая жизнь: вырвал зуб -  сто  долларов в
кармане: целый день не вылезай из борделя.
     Носился,  носился наш  Алик  по  Берлину и  вдруг  свалился  с  гнойным
аппендицитом. Жена кинулась с  ним в  больницу. Не  берут. Кто  заплатит?  А
деньги нужны большие. Они в другую - то же самое.
     И вот по  сверкающему неоном городу, мимо богатейших витрин и  лучших в
Европе публичных домов возила жена впадающего от боли  в беспамятство  Алика
из одной больницы в другую.  и  везле перед ним захлопывались  двери. Деньги
вперел! Никаких сентиментов. А где гуманность? Клятва Гиппократа?
     Алик взвыл:
     - Буржуи! Загнивающий капитализм! Человек человеку - волк!
     Слабеющим голосом велел он жене мчаться через стену в Восточный Берлин,
к  коммунистам.  Там  -  гуманизм. Там меньше  неона,  пустые  витрины, нет
публичных домов.  Зато там человек человеку  - друг, товарищ и брат. Там -
бесплатная медицинская помощь.
     В Восточном  Берлине  Алика  положили  на  операционный  стол, даже  не
заикнувшись о деньгах.  Жена  благодарно рыдала,  убедившись  в  несомненных
преимуществах социализма. Сам Алик, приходя в сознание, растроганно шептал:
     - Пролетарии всех стран, соединяйтесь!..
     Пока окончательно не уснул под наркозом.  Он так и не очнулся.  Слишком
долго  коммунисты  проверяли  его  документы  у  Бранденбургских  ворот,  -
наступил перитонит, и никакие усилия врачей Восточного Берлина спасти его не
могли.  Он скончался на бесплатном  операционном  столе, и так же  бесплатно
труп передали через стену на Запад, где его и похоронили в кредит, обременив
вдову долгами...
     Очень жаль,  что  сплошные  облака под нами. Интересно взглянуть на оба
Берлина  с такой  высоты. Один, говорят, выглядит  очень  мрачно, почти  без
огней,  а  второй  сверкает,  переливается  неоном.  Его  называют  витриной
свободного мира.


     Севернее города Берлина. Высота 30000 футов.
     Господи,  Боже  ты  мой!  Каких  только  евреев  не  бывает  на  свете!
Прогуляйтесь  по Тель-Авиву или еще  лучше  - по Иерусалиму, посмотрите  по
сторонам,  загляните  в лица встречным. Да зачем в лица? Посмотрите, как они
одеты, какие украшения носят. Да, наконец, какой у них цвет кожи?
     Нам,  которые  всю жизнь свою  прожили черт знает где, но  не  со своим
народом, всегда казалось, что портрет типичного еврея - это  длинный, а для
пущей  красы,  горбатый  нос, темные,  курчавые  волосы и  оттопыренные уши.
Размером, конечно, поменьше,  чем у слона, но побольше,  чем, скажем, у Коли
Мухина.
     Так вот, таким представляли  себе еврея мы, люди без роду, без племени,
да еще карикатурист уважаемой газеты  "Правда" Борис Ефимов (по секрету могу
сообщить: тоже  еврей, и настоящая его фамилия,  которую  юмористы  называют
девичьей - Фридлянд),  а также  самые  заурядные  антисемиты. И  все  очень
заблуждались.
     Только  в Израиле я  узнал,  как  в действительности  выглядит еврей. И
узнал я вот что: еврей никак не выглядит.  Потому  что нет  еврейского типа.
Есть сто типов,  и все разные, как народы, среди  которых евреям приходилось
жить из поколения в поколение. Что это была за жизнь - это другой вопрос, и
мы его не будем сейчас касаться.
     Еврейка из Индии - как родная сестра Индиры Ганди. И глаза такие же, и
цвет  кожи,  и  в такую  же  ткань  завернута сверху  донизу  -  это  у них
называется сари. И бриллиантик вколот вместо мочки уха в крыло ноздри. Может
быть, у Индиры Ганди бриллиантик  на несколько каратов покрупнее. Но разве в
этом дело?
     Каждый  раз, когда  я  видел евреев из Индии  на улицах Иерусалима, мне
почему-то хотелось крикнуть, как это делал наш  незабвенный вождь и  учитель
Никита Хрущев, встречая индийского гостя:
     - Хинди, русси - бхай, бхай!
     Никита  обожал иностранные слова,  хотя натыкался на немалые  трудности
при  их  воспроизведении. Помню,  покойный  папаша  Индиры Ганди приезжал  в
Москву, и на стадионе имени Ленина ему была устроена  торжественная встреча.
Никита Хрущев,  с утра поддав  грамм триста, никак не меньше,  приветствовал
дорогого гостя и все  порывался  назвать его полным именем. А имячко-то было
такое, что русскому человеку на нем язык сломать можно
     - Джа-ва-хар-лал! Правда, фамилия попроще - Не-ру.
     Я по телевизору видал и своими ушами слышал,  как душечка Хрушев трижды
штурмовал это имя. И все с тем же результатом.
     - Нашему дорогому гостю Джа-вахрал...
     Он пучил глаза, переводил дух и снова приступал:
     - Нашему дорогому гостю Джа-валахра...
     Вытирал пот, отступал на шаг и, набычившись, кидался на микрофон:
     - Джахрала... на...
     Индийский гость стоял рядом в своих национальных белых кальсонах, и при
каждой попытке  Хрущева  пробиться  сквозь его имя закрывал глаза и страдал,
как от зубной боли.
     Но я, кажется, отвлекся.
     Арабский еврей, скажем,  из Марокко или из Йемена никакой не еврей, как
мы это понимаем, а настоящий араб. Да еще с арабскими привычками,  которые в
СССР называют феодально-байскими  пережитками. Плодится, как кролик, работой
себя  не  утомляет,  и в  глазах  у  него  обычно  такое  томно-вдохновенное
выражение, какое бывает у совокупляющихся за миг до оргазма.
     Мне  очень трудно внушить  себе, что  это мой родной брат, или  хотя бы
двоюродный. В  таком случае  Коля  Мухин, русский, а не еврей,  имеет больше
оснований называться моим братом-близнецом. С  ним у нас есть хоть  какое-то
сходство. Ну, скажем, цвет глаз или... взгляд на жизнь.
     За  всю свою жизнь никогда и  нигде я не  чувствовал себя таким чужим и
одиноким, как в Израиле. Я знаю, найдется  немало умников, которые ухватятся
за эти мои слова и станут топтать меня ногами и приговаривать:
     -  Идиот! Негодяй! Нахлебник!  А  чего  ты ждал  от Израиля?  От  этой
бедной,  маленькой страны,  окруженной со всех сторон  врагами?  А если б ты
поехал в Америку? Или в Англию? Или в Германию? Там бы ты не чувствовал себя
одиноким? И там бы ты тоже предъявлял претензии?
     - Нет! - отвечу  я таким умникам. - Там я бы ни на что не жаловался,
никаких претензий не предъявлял. В эти страны я бы приехал беженцем и был бы
рад куску хлеба.
     Израиль - другое дело. Каждый  из нас ехал  туда, как  к себе домой, и
вез  в душе придуманный им Израиль. И  когда стукнулся  лбом о предмет своих
мечтаний, взвыл так, как будто его жестоко надули, отняли последнюю надежду.
     Допустим. в Нью-Йорке меня обсчитали в  магазине. Ну, я ругнусь, обзову
продавца  жуликом, возможно, даже захочу дать  в  морду - и дело кончено. К
Америке в целом у меня нет претензий.
     А вот  когда  в  славном  городе Иерусалиме на вонючем  и  шумном,  как
цыганский  табор,  рынке  "Маханей  Иегуда"  бородатый,  как  на  библейской
картинке, еврей,  торгующий ощипанными курами, надувает меня на лишнюю лиру,
пользуясь тем,  что языка я не знаю и на иврите не могу сосчитать до десяти,
то  мне  хочется  взвыть и устроить  маленький еврейский  погром. Потому что
рушится моя  хрупкая  надежда на  то,  что, наконец, я дома, у  себя,  среди
своих. Этот еврей у  меня не лиру украл, а последнюю надежду. Мне не хочется
больше жить, мне хочется умереть.
     Меня обманывали на этом рынке не раз и не два. И не потому, что я такой
шлимазл.  Все  новые эмигранты  через это прошли.  Но когда это  случилось в
первый раз, у меня из глаз брызнули слезы.
     Я  стоял, как будто меня дубиной огрели, оглушенный воплями торговцев и
предсмертными  криками  осипших кур.  Куриный стон  стоял над рынком. Тысячи
крыльев бились в пылл. Остро, до тошноты, воняло куриными потрохами.
     Жирные резники в ермолках, с заложенными за уши концами пейсов, острыми
бритвами полосовали ошипанные куриные  шейки, совали бьющихся  в конвульсиях
кур в воронки для  стока крови,  а бритвы  сладострастно закладывали  в рот,
сжимая лезвия губами, чтоб освободить руки для новой жертвы.
     Я стоял среди этого кошмара,  и слезы  катились  по моим  щекам.  Евреи
обтекали меня с обеих сторон и не удивлялись моим слезам. У человека горе. В
Израиле этим не удивишь.
     Я стоял  в еврейской столице,  затертый еврейеской толпой, и со стороны
сам себе напоминал заблудившегося мальчика, потерявшего дорогу домой.
     - Люди добрые! Проявите участие! Возьмите детку за руку, отведите  его
домой.
     Но тогда возникает законный вопрос: а есть ли у  этого детки дом? И был
ли у него когда-нибудь дом?
     У  себя дома, в благословенном  Израиле, нас - эмигрантов - любят еще
меньше, чем там, на  чужбине, где наши предки две тысячи лет  мечтали быть в
будущем году в Иерусалиме.
     У себя  дома, в благословенном Израиле, евреи научились ненавидеть друг
друга похлеще, чем их прежние гонители. Если вы из России, то вы обязательно
"русский  бандит",  если  вы  из  Румынии  - на  вас,  как  клеймо,  кличка
"румынский  вор".  А  если  вы из  Марокко,  то лучшей клички,  чем  "черная
скотина", вы не заслуживаете.
     У  себя дома, в благословенном  Израиле,  еврей обирает  еврея с  такой
изощренностью  и с  таким бесстыдством, что расскажи мне кто-нибудь об  этом
прежде,  чем я ступил на эту землю, я бы этого "кого-нибудь" обозвал злейшим
антисемитом и плюнул бы ему в рожу.
     А теперь плюйте в рожу мне.
     Я -  парикмахер. Это  не  доктор  филологических наук.  И  слава Богу.
Доктор наук еще долго попрыгает, пока  найдет себе занятие для пропитания, а
парикмахеру  искать нечего.  Волосы растут у  людей под  всеми широтами, при
любом строе и даже при самой большой девальвации.
     Израиль  -  страна  эмигрантов. Для нее  эмиграция, как свежая  кровь.
Остановись эмиграция  - закупорка  вен  и, как  говорят  медики,  летальный
исход, то есть смерть. Потому что если не будет свежих эмигрантов, то страна
быстро опустеет и превратится в Палестину. Старожилы бегут из  нее  довольно
стройными  колоннами,  и кому-то  же  надо восполнять славные ряды коренного
населения государства Израиль, иначе  эту  страну скоро придется на  радость
арабам вычеркнуть из географических  справочников и приспустить бело-голубой
флаг перед известным зданием  ООН на берегу реки Ист-Ривер,  что протекает в
городе Нью-Йорке.
     Для чего еше  нужна эмиграция? Для денег. Будут  приезжать эмигранты, и
взволнованное этим фактом мировое еврейство не поскупится и будет отваливать
изрядные денежки государству Израиль для устройства этих эмигрантов.
     Откуда можно сейчас  раздобыть эмигрантов? Из  России. В других странах
еше раньше был  окончательно решен еврейский вопрос, и поэтому там ничего не
остаюсь. кроме еврейских  кладбиш, которые понемногу  преврашаются в парки и
места народных увеселений имени Болеслава Гомулки.
     А  там,  где еврейский вопрос  еше не  решен  окончательно,  евреи себя
чувствуют не так уж плохо и на историческую родину никак не  стремятся.  Ибо
имеют  достаточно  информации о том,  как там сладко живется. Такие евреи -
очень  горячие сионисты и одаривают  большими деньгами тех  евреев,  которые
поверили, что их место - в земле обетованной.
     В России окончательное решение еврейского вопроса близится семимильными
шагами,  и евреи  оттуда  бегут, не ожидая  последнего звонка.  Вот и свежая
кровь для Израиля. Под эту свежую кровь мировое еврейство раскошеливается, и
золотой ручеек, гремя и позванивая, устремляется в Израиль.
     К кому? К новым эмигрантам? Как говорят в России: извини-подвинься.
     В  Израиле  из  этих