но ступил
седенький-еврейский  дедушка  в черной старомодной шляпе и таком же  пальто,
засеменил к упавшему мотоциклу, кряхтя  опустился  на одно колено и прижал к
себе голову своего незадачливого  стража. Дюжий  парень, затянутый  в черную
кожу,  стал всхлипывать  на его плече,  а  он  гладил  его кудрявую  голову,
совсем, как  своему внуку.  Выглядело  это  все  нелепо  и  комично,  как  в
еврейском анекдоте,  но поверьте мне, вместо того, чтобы рассмеяться, я чуть
не  заревел в  голос.  Потому  что такое можно  увидеть  только в  еврейском
государстве, непохожем на все остальные. И до своих последних дней я никогда
не забуду этой картины: плачущий солдат, ушибший плечо, и глава государства,
утешающий его, как дедушка.


     Над Атлантическим океаном. Высота - 306ОО футов.
     Как разрешить ближневосточный конфликт? Как примирить  арабов и евреев?
Вы знаете как? Кто-нибудь знает?
     Можно с ума сойти,  когда  каждый день  об одном  и  том  же пишут  все
газеты, кричит радио, да и  в телевизор заглянешь - не станет легче. Будь я
не евреем,  я бы  только за то, что они отнимают у меня столько времени,  не
дают  спокойно жить  на земле, возненавидел бы  лютой ненавистью и арабов, и
евреев и пожелал бы им вместе провалиться - с глаз долой!
     Дипломаты уже много лет на этом деле имеют  свой кусок хлеба. Громыко и
Киссинджер когда-нибудь выколют друг другу глаза. Америка с одной стороны, а
Советский  Союз -  с  другой всаживают  в это проклятое Богом место,  как в
бездонную  бочку,  миллиарды  денег  и  черт знает сколько оружия.  Все, кто
только может, подливают  масла  в огонь. А решением проблемы и  не пахнет, и
каждый, как цыганка, гадает, что произойдет там в ближайшее время.
     И если вспыхнет война, то  когда? И если вмешаются великие державы,  то
будет ли третья мировая война? А если будет, то применят ли атомное оружие и
взорвут к  чертовой  бабушке  весь  земной шар,  совершенно  забыв, что  все
началось из-за того,  что какие-то арабы и какие-то евреи не могли  поделить
маленькую Палестину.
     Я не дипломат.  Я не Киссинджер и, тем более,  не Громыко. Я - простой
человек,  и мое  имя, Аркадий Рубинчик,  ровным  счетом  ничего  не  говорит
мировому общественному мнению.
     А зря.
     Под  моим  продырявленным немецкой пулей черепом залегают не совсем  уж
прямые извилины, и по ним, если нет других забот, пробегают иногда  довольно
интересные мысли. Потому что  я - наблюдательный. У меня острый глаз. И это
отмечали не раз еще в Москве мои постоянные клиенты из Дворянского гнезда -
писатели  и художники,  которых в  СССР  совсем не  зря  называют инженерами
человеческих душ.
     Дипломаты сидят  за  круглыми столами, смотрят друг  на друга и,  кроме
очков  и лысин,  ничего не видят. Я же хожу по земле и, если  меня  ничто не
отвлекает,  наблюдаю  жизнь.  И  должен вам  заметить,  делаю  порой  весьма
любопытные наблюдения.
     Конечно, я не могу  сказать,  что я знаю, как разрешить ближневосточный
конфликт.  Но,  живя в Израиле,  правда, не  очень  долго, я  кое-что  успел
заметить, и это наводит меня на размышления.
     Вот вам  две  сценки,  которые я  видел собственными  глазами. В  обоих
случаях были и евреи, и арабы, и никакого конфликта я не обнаружил, а скорее
всего,  наоборот. Поэтому не поленитесь выслушать. Заодно это  обогатит ваши
знания о жизни в такой, ни на что не похожей стране, как Израиль.
     Представьте себе на минуточку Иерусалим - город, который весь  остроен
из желтоватого  камня и поэтому при определенном освещении кажется  золотым.
Из этого камня продолжают строить и сейчас, и арабы в своих  белых платочках
с черными жгутами на голове таскают обтесанный песчанник и  складывают стены
все новых  и новых домов. Потому  что Израиль  живет надеждой: понемногу все
евреи съедутся сюда,  и понадобится множество квартир. Поэтому арабы строят,
а евреи не спешат ехать, и тысячи готовых квартир стоят пустыми.
     Но разговор сейчас не об этом.
     Арабы работают  вручную,  самым  примитивным образом. Песок  таскают  в
брезентовых ведрах, камень - на собственном горбу.  Движутся медленно,  как
сонные  мухи.  Командует ими еврей. Сабра.  Десятник,  очевидно. Молодой,  в
шортах  и  сандалиях.  Волосатые  ноги, волосатая грудь.  Выражение лица  -
никакого.
     Сабра -  это  бывший  еврей. Точнее,  человек,  родившийся  от евреев,
приехавших   в  Палестину.   От  нормального  еврея  он   отличается  полным
отсутствием    еврейских   качеств.    Как-то   чувства   юмора,   мягкости,
сентиментальности,  живости ума.  Что  же он приобрел  взамен этих  качеств,
знают только  еврейский  Бог  и отдел пропаганды  бессменно правящей  партии
МАПАЙ.
     На стройку приехал грузовик-самосвал с точно таким  же саброй за рулем.
Как будто оба отштампованы на  одном  конвейере.  Грузовик  привез песок для
бетономешалки и высыпал целую  гору не в том  месте, которое  облюбовал  для
него сабра-десятник.
     Оба сабры - шофер и десятник - стали выяснять отношения. В отличие от
евреев, им не понадобилось долгих предварительных пререканий,  чтоб взалкать
крови. Обменявшись парой слов, они ринулись, как бизоны, друг на друга. Один
-  схватив  тяжелый молот,  коим арабы  дробили  камень,  другой  - подняв
увесистую глыбу желтого песчанника, коим облицован наш золотой Иерусалим.
     Еше  миг - и треснут черепа, и хлынет фонтаном кровь. Еврейская кровь!
Драгоценная, хотя бы потому, что ее так мало осталось на этой земле.
     И  тут  на обоих сабр прыгнула и повисла на плечах и  руках целая  куча
арабов.  В  своих  белых платочках  с черными жтутами,  в рваных,  до земли,
хламидах. Повисли, загалдели по-арабски, хором, наперебой, как  стая птиц. Я
не знаю арабского, но по голосам понял, что эти арабы умоляли двух очумевших
евреев не  драться и  не  проливать крови. Еврейской крови, которой так мало
осталось.
     Они развели евреев в разные стороны, своими спинами отгородили друг  от
друга, уговорами и ласковыми прикосновениями рук остудили вспышку гнева.
     Конфликт  был исчерпан. И мне в этот  момент очень остро захотелось, вы
знаете,  чего? Чтобы Киссинджер и Громыко  сидели  на моем месте  и  все это
видели. Мне было бы очень любопытно спросить потом их мнение. Другой случай.
     Стена  Плача,  как  известно,  еврейская святыня,  и  я,  упаси Бог, не
собираюсь смеяться или  кощунствовать над этим.  Потому что я уважаю чувства
верующих, какому бы Богу они ни молились. и тем  более, когда речь заходит о
евреях.
     Стена  Плача,  насколько  мне   известно,  это  все,  что  осталось  от
разрушенного  две  тысячи  лет  тому  назад  Храма  Соломона.  Я  могу  себе
представить, какой это был грандиозный храм, если  только уцелевшая часть -
высотой  в  пять  человеческих ростов  и  выложена  из  обтесанных, конечно,
вручную базальтовых глыб, каждая из которых весит не одну тонну.
     Тысячи  лет  лежат  эти камни  друг на друге, без  цемента, скрепленные
своей тяжестью,  и  тысячи лет  евреи  тянутся сюда и  самозабвенно молятся,
изливая Богу все,  что  накопилось на  душе.  А  так как  веселого у  евреев
испокон веков было мало что вспомнить, то отсюда и понятно, почему эти камни
назвали Стеной Плача.
     Евреи - народ поголовно грамотный,  и поэтому разговаривают с Богом не
только  устно,  но и  письменно.  Мужчины  и  особенно  женщины  излагают  в
письменном виде свои  заботы и огорчения, свои скромные житейские просьбы и,
аккуратно сложив записочку вчетверо, приносят  к Стене и  засовывают в  щели
между древними глыбами. Считается.  что так ближе к  Богу.  вернее дойдет до
него. Каждый день сотни, тысячи таких записок  пропихивают кончиками пальцев
в священные щели евреи со  всего света. Годами. Десятилетиями. И я как-то не
задумывался,  какой  умопомрачительной  емкости должны быть  эти щели,  куда
запихиваются  тонны  бумаги, и  всегда остается  свободное  место для  новых
записок.
     Однажды, лунной ночью, я гулял по Старому городу, пустынному и от этого
совсем  похожему  на  волшебные  декорации  к  "Тысяче  и  одной  ночи".  На
запутанных кривых улочках встречались  порой лишь  военные патрули: медленно
бредушие  израильские  парни   с   автоматами  на  ремне,  тоже  очарованные
таинственным дыханием древности.
     Я вышел к Стене Плача. Только тяжелые камни громоздились высоко к небу,
к двурогому месяцу, и их шершавые тесаные бока золотились в лунном свете. На
меня   снизошло  просветление.  На   какой-то  миг  в  моей  безбожной  душе
шевельнулось некое  подобие религиозного  чувства. Я мысленно  увидел  своих
далеких предков,  как  они  без всяких машин  укладывали многотонные глыбы и
возвели здесь прекрасный храм, равного которому не было до него и после.
     Я  стоял и размышлял,  растроганный  почти до слез, и поэтому не  сразу
заметил людей, направлявшихся к Стене. Это были арабы, судя  по платочкам на
головах.  В  руках  они держали длинные железные прутья и,  подойдя к Стене,
рассыпались вдоль  нее и  со скрежетом стали шуровать этими  прутьями  между
древними  камнями. Сотни белых мотыльков вспорхнули с камней и замелькали  в
лунном свете. Они летали, кружились, подхваченные  холодным горным ветерком,
дующим  здесь  ночами. Новые  и  новые  горсти  белых  хлопьев  извлекались,
выдергивались из каменных щелей железными прутьями, и скоро все пространство
перед Стеной напоминало снегопад,  а еще вернее - еврейский погром, когда в
воздухе носится пух из вспоротых перин.
     Но мой ужас  быстро улетучился, как только я сообразил,  что это не пух
летит, а записки, засунутые евреями между камнями, в  надежде вернее достичь
божьего слуха.
     Арабы с крючьями были рабочие Иерусалимского муниципалитета и совершали
свою еженощную работу: очищали Стену, выковыривали из  щелей  бумажки.  Чтоб
назавтра  тысячи  других евреев  нашли свободное место  в камнях, куда можно
сунуть заветное послание.
     Извлеченные  из  Стены  бумажки  стаями веселых  мотыльков кружились  и
плясали над моей головой, и холодное дыханье  Иудейских гор поднимало их все
выше и  выше, пока они  не  таяли  в  лунном свете.  И  казалось,  что  небо
поглощает их, что они, действительно, уходят туда, куда посылали их евреи.
     Я уже не злился на арабов за кощунственное вторжение в сказку. Они сами
вошли в нее как волшебники, как добрые гномы,  чтоб помочь еврейским мольбам
и просьбам добраться туда, куда следует.
     Это была идиллия. И я  с болью  в душе подумал:  почему  жизнь  так  не
похожа на сказку.
     Почему ближневосточный конфликт пытаются решить в Нью-Йорке и Женеве, а
не  догадаются расставить  столы  мирной конференции на  площади  перед этой
Стеной, и  чтоб все делегаты увидели евреев и евреек, сующих записки в щели,
и ночной дозор арабов, возносящих эти записки к Богу.


     Над Атлантическим океаном. Высота - 306ОО футов.
     Всему  свое  время. Надо вас немножечко развлечь.  А  что  лучше  может
позабавить двух  уважаемых мужчин, чем то, что сейчас называют  сексуальными
проблемами.
     Я проблем никаких  ставить не собираюсь.  Просто  потреплемся  всласть,
языками почешем.
     Но это не просто истории про  баб.  Это часть моей биографии, и поэтому
вы узнаете  кое-какие пикантные подробности  из  жизни  простого  советского
парикмахера  Аркадия  Рубинчика.  А  поскольку  советский  человек,  как  ни
вертись,  никуда  от политики не может  спрятаться,  то  все, что  вы дальше
услышите,  будет иметь  и  политический оттенок,  и чуть-чуть социальный, и,
если хотите,  даже исторический. Потому что каждый из нас - частица народа,
а народ, как завещали классики марксизмаленинизма, - творец истории.
     Я  эти  формулировочки назубок знаю, потому что все парикмахеры  нашего
треста  были  стопроцентно  охвачены политическим просвещением и каждый  год
зубрили все те же самые цитаты из Маркса и Ленина. После работы, вечерами. И
от  всего этого  осталось  одно ощущение  - зверски  хочется  спать. Но  на
следующий  год  наш  парторг  Капитолина  Андреевна,  не  спросив  нас,   на
добровольных началах снова записывала всех в этот кружок и угрожала большими
неприятностями за неявку на занятия.
     Но прежде, чем рассказывать про баб, я расскажу  вам за что меня судили
и  на  два  года угнали пилить лес,  чтобы  я за  колючей  проволокой прошел
трудовое перевоспитание и стал полноценным советским человеком.
     Началось  все  самым  мирным  образом,  и  ничто,  как  говорится,   не
предвещало бури. Поздним вечером, поужинав и надев свой выходной  костюм,  я
шел  по  засыпающим улицам  родного  Мелитополя с привычным, хотя  и  весьма
деликатным  поручением.   Я  шел  давать   взятку.  Не   индивидуальную,   а
коллективную. От всего коллектива нашей парикмахерской. И кому бы вы думали?
Начальнику  милиции  майору  Губе. В  собственные руки, с доставкой  на дом.
Пятьсот  рублей  наличными -  ежемесячная  дань,  которую  взимал  с  нашей
парикмахерской товарищ Губа.
     Почему  мы  совали взятку, это даже грудной  ребенок понимает. На  нашу
зарплату   мояаю  только  ноги   протянуть.   Чтобы  этого  не  случилось  и
катастрофически  не  сократилось  поголовье  парикмахеров в  стране,  каждый
советский  парикмахер, беря плату с клиентов, из трех случаев в  одном сдает
деньги  в государственную кассу, а в  двух остальных кладет себе  в  карман.
Кому не хочется, чтобы это  всплыло наружу, тот должен кое-кого подмазывать.
Мы не разменивались по мелочам и давали на самый верх - начальнику милиции.
Это - полная гарантия, как у Бога за пазухой. А наскрести  пятьсот рубчиков
с  трех  парикмахеров  нашей  точки  -  плевое  дело.  Народ  сознательный,
отчисляют, как налог.
     Почему  относил  взятку  я,  а  не  кто-нибудь  другой,  тоже  нетрудно
догадаться.  В масштабах Мелитополя  я  был к тому времени фигурой заметной,
местной достопримечательностью, так как незадолго до того занял третье место
на всеукраинском конкурсе  дамских причесок, и мой портрет,  а  также статья
обо мне  появились в киевском  журнале.  У меня  было  больше  шансов, чем у
любого другого мелитопольского парикмахера разговаривать с майором Губой. не
опасаясь его хамских выходок. Тем более, что я шел не брать у него взаймы, а
нес ему в зубах довольно жирный кусочек.
     Я  шел по  улице  Ленина. посвистывая, и понятия не имел, что гуляю  на
свободе последний раз. Майор  Губа проживал  на этой  самой  улице Ленина  в
новом,  самом   шикарном  в  городе   доме.  Этот  дом  построили   немецкие
военнопленные, а у немцев,  как вы знаете, качество не в пример нашему.  Это
был почти европейский  дом в нашем захолустье. Отдельные квартиры для каждой
семьи, балконы  с ажурными решетками, полы паркетные, ванны с  горячей водой
круглосуточно и центральное отопление.  В те  годы  это было  как сказка,  и
героями этой  сказки, то есть, владельцами ключей  от  квартир,  становились
только большие начальники. Вроде майора Губы.
     Я не  первый  раз проделывал  этот путь и обычно  без всяких осложнений
вручал конверт с деньгами  супруге майора Губы - мадам  Губе. И на  сей раз
она открыла мне дверь. Из дальних комнат слышался многоголосый  шум. Я отдал
конверт и хотел  было уйти, потому что мадам  Губа была  вдрызг пьяна  и еле
стояла на ногах, отчего  навалилась на меня  своей могучей  грудью. При моем
невысоком  росте  ее пудовые  груди  плашмя  опустились на  мое  темя,  и  я
погрузился в них по уши, как в тесто.
     -  Кто там?  - услышал я пьяный голос майора  Губы, потому что видеть
ничего не мог.
     - Да этот... еврейчик... - ответила мадам Губа, качнувшись назад, и я
увидел, как майор Губа в расстегнутом  кителе и в галифе без сапог подхватил
ее сзади, чтобы она не плюхнулась на пол. - Деньги принес.
     -  Ух, жиды мои, жиды, бесово племя... - сказал  майор Губа, и я чуть
не  задохнулся от  коньячной  вони. - Беру  за  вас  грех на  душу... перед
Богом... и... и партией.
     - Ваня,  тащи его к  нам, - позвал кто-то из комнат.  - Пусть с нами
выпьет. А то  они нас, русских, за дураков считают, а себя умнее всех. Пусть
покажет, что не брезгует.
     Я человек застенчивый, и  поэтому ломаться долго не  стал,  о чем потом
очень даже сожалел.
     У  начальника  милиции  майора Губы  гуляли сослуживцы. Заместитель  по
политической части капитан  Медокин и начальник отдела по борьбе с хищениями
социалистической  собственности - ОБХСС - капитан  Криниця.  С женами. Это
были  вполне натуральные украинские дамы. Полна пазуха цыцок,  и такие зады,
что  на  каждом  три мильтона  могли  бы  свободно резаться в  очко  и  даже
облокотиться обеими руками.
     Я угодил в прелестную  компанию.  Блюстители порядка и социалистической
законности  были  в  последней  стадии  опьянения   и,  не  придумав  ничего
остроумнее, затеяли соревнование жен.
     Замполит капитан Медокин ко всеобщему ликованию назвал это соревнование
социалистическим и объявил,  что  победительница получит переходящий красный
член.  Не  красный  флаг,  как  пишут  в  газетах,  а  мужской  член.  И  не
какой-нибудь,  а обрезанный.  Который  для  блага  народа конфискуют  они  у
гражданина парикмахера Рубинчика. То есть у меня.
     Я  смеялся  вместе со всеми.  Потому что думал, что это шутка. Не очень
смешная, но вполне терпимая, если учесть,  что  ее автор - милиционер.  Мне
бы, дерзни я сказать такое, влепили десять лет по статье 58. Контрреволюция.
И еще с лишением прав на пять лет. А им хоть бы хны.
     Они  вывели  своих в  стельку пьяных жен на балкон,  усадили в  ряд  на
корточки, задрали юбки на  головы, а трусов ни на одной из них  и так уже не
было. Затем скомандовали мочиться - какая пустит струю дальше других.
     В  квартире  было два  балкона, и  сначала  бабы расселись  на том, что
выходит  на  улицу  Ленина.   Но  замполит  капитан  Медокин,  не   терявший
политического чутья даже во хмелю, сказал, что  это  не  совсем правильно -
мочиться на улицу,  носящую имя великого вождя. Милиционеры спорить с ним не
стали и,  ухватив  под мышки своих  грузных жен, волоком потащили  голозадое
мясо  на балкон, выходящий во двор,  и там поставили их в боевую позицию, то
есть водрузили опять на корточки.
     Я - не монах. И, как и Карлу Марксу, ничто человеческое  мне не чуждо.
Отнюдь!  Но к этому самому я отношусь с уважением и не терплю бесстыжих баб.
Я начистолишаюсь мужских достоинств, когда попадаю в лапы такой особе.
     Меня тошнит,  когда баба  берет  инициативу  в  свои  руки и  командует
мужчиной, как и  что  ему делать, чтоб  ее  ненасытность  утолить. И я готов
завыть в голос, когда  баба делает это все на людях,  нарочно показывая, что
не знает стыда.
     Сейчас  по  всему  миру стало модным целоваться там, где побольше людей
вокруг,  лизаться, сосаться всенародно  до оргазма. Я  это  видел в Европе и
Америке на каждом шагу. В метро усидеть невозможно  - обязательно  напротив
тебя какая-нибудь прышавая пара влепится губами друг в дружку, закатит глаза
и  давай  высасывать  пломбы из зубов. Жуть!  Поглядев на них,  можно  стать
импотентом на всю жизнь. Эти бесстыжие суки  чаще  всего такие страхолюдины,
что  будь я не парикмахер,  а  фармацевт, то рекомендовал бы  высушить такую
пару,   истолочь   в   порошок   и   принимать   перед   совокуплением   как
противозачаточное средство. Да!
     Но  вернемся к балкону майора Губы, где три  украинские грации с голыми
задами сидят на корточках, подпираемые, чтоб не свалились, своими мужьями  в
милицейских мундирах и  старательно мочатся  через  ажурную решетку в темный
двор.
     Все было ничего, пока  майор Губа не решил осушествить на практике идею
своего заместителя по политчасти капитана Медокина.
     -  А ну, Еврей Иванович, -  обратился ко мне майор, - доставай  свое
обрезанное  хозяйство  и покажи дамам. Пусть пощупают и  убедятся,  что  оно
ничем не лучше нашего.
     Я послал его вместе с дамами подальше.
     Это милиционера