и! Ну, как
тут не закричать на весь мир: "Летайте самолетами "Аэрофлота!" Икра! Красная
и черная! Где, в каком еше самолете вам подадут такую роскошь?
     Я полетал немало. Разными авиакомпаниями. И "Эл-Ал", и  "Пан-Америкен",
и "Эр-Франс", и "Люфтганза"...  и "Юнайтед  Артистс"... Нет,  что  я говорю?
Прошу  прощения.  "Юнайтед  Артистс" - это не авиационная, а  кинокомпания,
снимает фильмы. Я уже начинаю заговариваться. Видно, действует запах русской
кухни.
     Нигде  так не кормят,  как  в  "Аэрофлоте"! У них  там все малюсенькими
дозами,  все отмерено в миллиграммах,  как в аптеке. И  безо всякого  вкуса.
Будто резину жуешь.
     А у нас?  В первом  классе едят, а  во втором голова кругом от запахов.
Какой борш! Какой аромат! Дымится! Клубится!
     А девица-то... стюардессочка. Какие стати! Какой взгляд! Пава! Ей-богу,
пава!  Как поется в известной песне: посмотрела,  как будто рублем подарила.
посмотрела. как будто огнем обожгла.
     Что  может  быть лучше русской  женщины?! Заграничные стюардессы  тоже,
канашки, неплохи.  Но с нашими... никакого сравнения. Там  стюардессы как из
одного инкубатора. И улыбка не своя.  Положено по службе, вот и скалит зубы.
Без чувства, без луши. Как манекен в витрине.
     А  наша? Никакой улыбки.  Даже бровки хмурит  соболиные.  Строга, мать.
Знает себе цену. А уж улыбнется,  так персонально тебе, и никому другому. От
всей души!
     Боже  мой,  боже!  У  меня  сердце   выпрыгнет.  Я  ведь  не  железный.
Посмотрите, как она ходит! Как ногу ставит.  Как бедром работает... левым...
правым... Уй, глаза бы мои не глядели... можно схватить инфаркт. Естество...
грация...  врожденная.  Такому  не  обучишь. Такой  надо родиться...  а  это
возможно только в России.
     Ну, слава Богу, отошла. Поехала, мать, за новыми порциями.  Теперь хоть
остыну немножко, успокоюсь. Знаете, такая и мертвого подымет.
     Уф-уф-уф. Остываем.  Берем  второе дыхание... Хотите верьте, хотите  -
нет, но у меня была такая вот,  и раз у нас разговор мужской,  то и грех  не
поделиться. Тем более. что ни имен, ни фамилий, поговорили -  и забыли, все
репутации  в  полной  сохранности.  А кое-что  полезное осядет  в  памяти. И
веселое тоже.
     Значит, была у  меня стюардессочка, и не простая. как  скажем, в  нашем
самолете,  а  из  правительственного  отряда,  что   возят   по   заграницам
руководителей   советского  государства.  Коллективное  руководство.  Святую
троицу.  Ха-ха. Ведь в Кремле как принято? Один летает,  а двое  других дома
сидят, чтоб власть не отняли.
     Вот она и летала стюардессой в этом самолете. То с  одним вождем, то  с
другим,  то  с  третьим.  Там  отбор  строжайший.  Самые  красивые  и  самые
проверенные  политически   и  морально.   Непременное  условие   -  девичья
невинность. После каждого полета  - проверка. Их  начальница в полковничьем
звании кладет  стюардессу на коечку, ножки повыше и врозь, пальчиком наощупь
- девственность не нарушена?
     Такой уговор был в коллективном руководстве, чтоб никто из троих не мог
попользоваться,  злоупотребить своей  властью  -  все  стюардессы  невинные
девицы. С комсомольским значком на юной груди.
     Тут вы меня, по  глазам вижу,  поймали  на  слове.  Как же,  мол,  так,
уважаемый товарищ Рубинчик, заврались вы совсем. Живете  с такой стюардессой
из  такого  отряда, и  ее что, не  выгнали за потерю  невинности? Что-то  не
сходятся концы с концами.
     Вы абсолютно правы, дорогой. Но прав  и я. Дело в том, что я с ней жил,
когда  она  была уволена из  отряда, по  случаю замужества.  Замужних там не
держат. И все узнал, как говорится, постфактум.
     Интересные,  скажу я вам,  подробности мадридского  двора.  Но  это  -
строго между нами. Не каждому  посчастливится спать бывшей правительственной
стюардессой, и не каждому повезет лететь рядом с этим счастливчиком. Поэтому
вам - из первых рук, но дальше - рот на замок.
     Летала  моя  красавица  по всей  планете, юная,  сексуальная,  кровь  с
молоком, только тронь - брызнет. Члены коллективного руководства, - каждый
из трех вождей  советского  народа хоть и в  преклонном  возрасте. но все же
живой, не из  бронзы отлит,  - шалеют.  глядя на нее,  да и на ее подружек.
Но...  партийная  дисциплина.  а   гланное  -  уговор.   Нарушитель   сразу
высплывает.  Не  тюрьмой,  полагаю, пахнет, но потерей  доверия остальных из
троицы.  Раз  в таком деле слово  не  держит,  значит, и  в  более серьезном
политическом акте может заложить коллег, подвести их под монастырь.
     Любуются ею в полете, облизываются. По-отечески расспрашивают, нет ли в
чем нужды, не надо ли помочь. КобеЛи в намордниках. Око видит - зуб неймет.
     Один оказался самым  находчивым, но  имени не  скажу.  Даже под-пыткой.
Зачем нам позорить  свое  родное правительство? Никакой нужды. Обойдемся без
имен. А догадаетесь - на вашей совести.
     Значит,  один из них, когда ему предоставляют правительственный самолет
для официального визита к какому-нибудь президенту  или  королеве, на высоте
девять  тысяч метров соберет  в салоне своих советников  для совещания: как,
мол, будем решать  судьбу такой-то страны,- и ее, стюардессу, к себе зовет.
Приучил ее всегда стоять рядом со своим креслом.  Спор идет, дым коромыслом:
холодная война, детант, разрядка, посылать оружие, нотой протеста грозить -
а  он,  главный-то, при всех  держит  руку у нее под юбкой, гладит  дрожащей
рукой по  трусикам.  Такой вот,  греховодник.  И уговор  соблюдает,  и  свое
удовольствие имеет. Она же молчит, не хочет места лишиться.
     Так и летала. И с теми, кто потише, и с этим приходилось.  Возбуждал он
ее  жутко,  до  мигрени  доводил  своей руководящей  дланью.  Не  выдержала,
уволилась, выскочила замуж.
     И  как с цепи сорвалась девка. За все годы, что держала себя в узде.  У
мужа рога пробились гроздьями, целым букетом. Не человек, а  стадо  маралов.
Через этого мужа и я к ней в постель попал и в паузах слушал ее истории, как
служила в правительственном авиаотряде  и летала в разные  страны  с  нашими
вождями.
     Девка  - первый  сорт,  не поддается описанию. Наша  с вами стюардесса
чем-то ее  напоминает. Бывало, делаю ей прическу, дома, в роскошной спальне.
Муж  в отьезде.  Она сидит  нагая  у зеркала,  волосы  распустит.  Гляну  на
мраморные  плечи,  коснусь   шелка  волос  и   -  готов.  Приходится  опять
раздеваться  и нырять в постель. Пока сделаешь ей прическу, полдня ухлопаешь
и еле живой ползешь до метро.
     Досталась она в жены скотине, и очень справедливо поступала,  награждая
его ветвистыми. Этот муж, я его имени тоже не стану называть, из  писателей,
что пишут детективы про героизм чекистов и деньги гребут лопатой. Толстый, с
животом, без зеркала свой член не видит.
     Никто из соседей по дому, из писателей, ему руки не подает. Официальный
стукач.  Едут  писатели  за  границу,  он  к  группе  приставлен следить  за
поведением и потом куда следует рапорт писать.
     И  со мной вел себя  по-свински. Другой  писатель  -  настояший, почти
классик,  -  за  ручку  здоровается,  пострижешь  его  -  обедом  угостит,
бутылочку  заграничного  виски  с  тобой  раздавит.  А  уж  заплатит  не  по
прейскуранту,  а  с  хорошим гаком.  Этот же,  чтоб от  других писателей  не
отстать, тоже по телефону стал меня  на дом вызывать. Словом не перекинется,
сидит как сыч в кресле,  щурится  в зеркало  нехорошо, не  любит  он  нашего
брата, а как платить - требует квитанцию и сдачи до единой копеечки.
     Я б ему  в харю плюнул,  и пусть  его черти  стригут  на том свете.  Но
увидал жену...
     Тут я взял  реванш. Работаю  с ней только  в  его отсутствие. И платила
она,  должен вам сказать, не  в пример  супругу. И за себя, и за него, и еще
лишку. Не жалела его денежек, не обижала мастера.
     Я человек  не мстительный. У меня мягкое отходчивое сердце. Но вот этой
свинье  я  на большом  расстоянии  отвесил  плюху. И, кажется, метко. Не мог
простить  ему  антисемитский  взглял маленьких поросячьих глазок. Вспомнил я
этот взгляд в Америке. когда гулял олнажды по Нью-Йорку и в витрине книжного
магазина  увилел  что-то   его  очередное   детективное...   В  переволе  на
английский.  Ах. думаю.  гад. всюду  тебе дороги  открыты. отыграюсь на тебе
твоим же оружием. надо прикончить твою карьеру литературного вертухая. А как
это сделать? Лишить политического доверия.
     Взял грех на душу. Пошел на почту и латинскими буквами русскими словами
отправил в Москву по его адресу телеграмму такого содержания:

             "ГЛАДИОЛУСЫ ЦВЕТУТ ЗАПОЗДАНИЕМ"

     И  подпись:  Стефан. Почему не  Степан?  Стефан  не совсем русское имя,
больше подозрения.
     Почта из  заграницы в СССР читается  где  следует. Что  за текст? Какой
подтекст?  Чистейшая  шифровка.  Взять  получателя  на карандаш,  установить
наблюдение.
     И  я  представляю,   как  он   сам   на  полусогнутых  понес  в   зубах
компрометирующую телеграмму по начальству  и стал строчить объяснения. А ему
не верят. Мол, посадить мы тебя не посадим, а из доверия у нас ты вышел.
     Больше его ни к  одной делегации  писателей не приставляли,  безвыездно
сидит  в Москве,  волком  воет. В одиночестве.  Жена-стюардессочка  тю-тю -
поминай как звали...
     Мне  об этом  один писатель рассказал. Туристом был в Америке. Случайно
встретил.  Хороший мужик.  Из моих  бывших клиентов.  Я  ему сотню  долларов
отвалил, у советского туриста - копейки, чтоб семье подарки  привез. Приеду
в Москву - и  он  меня  не  забудет. А к  детектившику, той свинье, в гости
обязательно  загляну. Может, знает, куда жена  ушла,  адрес  даст, да  и мне
удовольствие посмотреть на дело рук своих - отставного стукача, наказанного
за нехороший взгляд в зеркало, когда мастер работает над его дурной головой.
     Что?  Курить? Не  курю. Ради  Бога.  О-о!  "Тройка"! Отличные сигареты.
Отечественные. Дым? Не мешает.  Наоборот, как это у наших классиков?  "И дым
отечества нам сладок и приятен".


     Над Атлантическим океаном. Высота - 28500 футов.
     Знаете,  мне кажется,  я вас где-то видел. Знакомая голова. У меня ведь
жуткая память  на головы. Профессиональное.  Возможно, вы у меня  стриглись?
Захаживали в "Интурист"? Нет?
     Ну,  что ж, до конца пути, может  быть, и  вспомню. Лететь нам  ой, как
долго, и я, с вашего разрешения, поболтаю. Вы услышите кое-что интересное. О
еврейской судьбе. О  еврейском счастье. Об умении евреев устраиваться в этом
мире.
     Нам  же многие завидуют.  Думают, мы самые  хитрые.  А  вы, пожалуйста,
слушайте  и  мотайте на  ус.  Если у вас возникнет  зависть  к нашим удачам,
скажите мне откровено, и я пойму, что летел всю дорогу с идиотом.
     Когда все это началось?  Как это случилось?  Какая  бешеная собака меня
укусила в ягодицу, что во мне стали проявляться все признаки болезни. Знаете
какой?  Той  самой,  когда  до зуда  в ногах,  до  спазм в  желудке  хочется
непременно  вернуться  через  две тысячи  лет на  историческую  родину.  Мне
захотелось своей, не чужой культуры, и чтоб дети  мои  непременно учились на
моем родном  древнееврейском языке, именуемом  иврит.  3амечу в скобках, что
детей у меня нет и  быть не может, по уверению врачей, а что до культуры, то
советская средняя школа плюс ускоренный выпуск офицерского пехотного училища
навсегда отбили у меня вкус к плодам просвещения.
     Помню, еще  осенью семидесятого  года я, беды не  чуя, успел съездить в
отпуск в Гагру,  на черноморское  побережье Кавказа. Без  жены. На пляжах -
плюнуть   некуда.   Сплошные   куколки.  С   высшим  образованием.   Молодые
специалистки. Не знаю,  как они  зарекомендовали себя  в  народном хозяйстве
СССР,  но в  вопросах...  ну, сами догадываетесь, что я хочу сказать...  они
были специалистки высшего класса.
     Ах, море в Гагре, ах, солнце в Гагре!
     Кто побывал там, не забудет никогда...
     Эту песню поют во всех  ресторанах черноморского побережья.  Под дымный
чад  шашлыков  и чебуреков.  Под  звон  цикад.  Дурея  от запаха магнолий  и
олеандров. Млея от тепла круглой коленки в твоей ладони.
     Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма - так, насколько я помню,
начинается "Коммунистический манифест" Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
     По пляжам  Черноморья  в ту  осень прогуливался совсем другой  призрак.
Призрак сионизма.
     У евреев, обгоравших на пляже, появился нездоровый блеск в  глазах. Как
лунатики бродили они с  транзисторами, прижатыми  к уху, чтоб  не подслушали
православные  соседи,  и  блаженно закатывали  очи, внимая  далекому "Голосу
Израиля".   До  изнеможения,  до  хрипа   разбирали  они  по  косточкам  всю
Шестидневную  войну  и  раздувались  от  гордости,  словно  сами  первыми  с
крошечным автоматом  "Узи" плюхнулись в воды Суэцкого канала. Они сравнивали
Черное  море со  Средиземным,  и Черное  выглядело помойкой по  сравнению  с
чистым, как слеза, белоголубым еврейским морем.
     Над пляжами  Черного  моря шелестел  сладкий,  как  грезы,  придушенный
шепот:   Петах-Тиква,   Кирьят-Шмона,    Ришон-Лецион,   Аддис-Абеба.   Нет.
Аддис-Абеба - это уже из другой оперы. Хватил, как говорится, лишку.
     Я,  признаться,  только посмеивался  над  всем  этим и  ни  на йоту  не
сомневался,  что,  как  и  всякое модное  увлечение,  это  умопомешательство
временно,  и очень  скоро пройдет и  забудется,  не  оставив  следа. Если не
считать архивов КГБ.
     Евреи не давали мне покоя.
     -  Ай-ай-ай, Рубинчик,  Рубинчик, -  качали они головами.  - Что  вы
прикидываетесь,  будто вам все  равно? Еврейская кровь  в вас еще проснется.
Рано или поздно. Но смотрите, чтоб это было не слишком поздно.
     А я их в ответ посылал, знаете, куда? По известному русскому адресу. До
мамы, с которой поступили не очень хорошо.
     Почему-то мой жизненный опыт мне подсказывал: Аркадий, будь бдительным.
Даже если еврей лезет к тебе в  душу, не спеши с ответом - каждый советский
человек, если к нему хорошенько присмотреться, может оказаться писателем, из
тех, чье творчество всякий раз начинается со слова "Доношу "...
     Я даже покинул раньше срока  Кавказ. Но в  Москве  мне легче  не стало:
эпидемия дошла до столицы и стала подряд косить евреев.
     Сидит в  кресле  клиент, рожа - в мыле, один  еврейский нос  торчит из
пены,  но  стоит мне наклониться к нему.  и сразу начинает  шепотом  пускать
мыльные пузыри:
     - Вы  слушали,  Рубинчик,  "Голос  Израиля"?  Наши  совершили  рейд  в
Иорданию - пальчики оближешь. Никаких потерь, а пленных - десять штук.
     Я прикидываюсь идиотом:
     - Какие наши? Советские войска?
     Из-под простыни мне в нос лезет указательный палец:
     - Рубинчик, вы не такой идиот, каким стараетесь показаться. До сих пор
я считал вас порядочным человеком. Вы, что, хотите быть умнее всех?
     Я не хотел быть  умнее всех, я не хотел быть глупее всех. Я хотел, чтоб
меня оставили в покое.
     У меня был радиоприемник. Японский. "Сони". С диапазоном, каких  в СССР
нет, в шестнадцать и тринадцать  метров  на  короткой  волне. Туда советские
глушилки не достают, и можно отчетливо слышать любую станцию мира на русском
языке.  Не  только  "Голос  Израиля",  но и "Свободу", "Би-Би-Си", "Немецкую
волну" и "Голос Америки".  Купил я его за жуткие деньги у одного спортсмена,
вернувшегося с Олимпийских  игр. И  он еще считал, что сделал мне одолжение,
потому  что  был моим  клиентом. Купил для того,  чтобы иметь ценную вещь  в
доме, а заодно и побаловаться, когда будет охота. Естественно,  когда никого
нет рядом и есть гарантия, что на тебя не стукнут.
     Так вот. Я отнес этот  приемник в  комиссионку и загнал его по дешевке,
не  торгуясь, лишь  бы подальше  от греха. Потому что сердце - не камень, и
когда все  вокруг  только  и  шепчутся про Израиль, рука может сама включить
приемник, а ведь ухо ватой не заткнешь.
     Я считал себя вполне застрахованным от того, чтобы не попасть впросак и
клюнуть  на отравленную наживку, но тут последовал удар с  самой неожиданной
стороны.
     Вы думаете, международный сионизм подослал ко мне тайных агентов, и они
большими деньгами заманили  меня  в лоно  еврейства? Или  свои  доморошенные
сионисты стали осаждать  меня и так загнали в угол,  что мне уже  и деваться
было некуда?
     Ничего  подобного. Евреем, а заодно и ненормальным, потерявшим контроль
над собой, сделал меня сосед по  коммунальной квартире, чистокровный русский
человек, член КПСС Коля Мухин. Слесарь-водопроводчик нашего ЖЭК'а, пьяница и
дебошир, каких свет не видывал.
     По  вашим глазам  я читаю, что  вы уже  знаете дальнейшее: сукин  сын и
антисемит  Коля Мухин жестоко задел мое  национальное  достоинство,  обозвал
жидом, да  еше впридачу по  уху сьездил,  так  что я со всех ног помчался  в
Израиль.
     Ничего подобного. Даже наоборот.
     Из всех сорока жильцов нашей квартиры Коля Мухин был моим самым близким
другом и, бывало, даже под самым высоким  градусом сотворит, что  угодно, но
никак не  обидит  меня.  Боже  упаси! Любому морду  расквасит за один  косой
взгляд в мою сторону. Мы с ним были, что называется, водой не разольешь.
     Что нас сближало? Очень многое. Хотя я шупл и ростом мал,  да еше еврей
впридачу, а он славянин,  косая сажень  в плечах и с  характером,  более чем
невоздержанным.
     Хотите верьте, хотите -  нет, но сейчас я это  понимаю абсолютно ясно,
нас свела и накрепко связала одинаковость судьбы. Советское  происхождение и
советская жизнь. Со всеми ее фортелями.
     Мы  с Колей  - ровесники, и учились оба, хоть в разных городах,  но  в
одних и тех же советских школах. Оба воевали и оба остались инвалидами. Даже
в одном  звании ходили:  младший лейтенант,  ванька-взводный. И  он, и  я не
пошли в гору  после  войны, не  кончали институтов, а  взяли в руки ремесло,
чтоб  иметь  кусок  хлеба:  он стал  ржавые трубы  чинить  и замки  в  двери
вставлять, а я волосы стричь и бороды брить. Пролетарии неумственного труда.
     Оба  получали,  благодаря заботам  советского  правительства  о рабочем
классе -  хозяине страны,  такое жалованье,  что если  не  жульничать и  не
мухлевать, то живо ноги протянешь. Поэтому  Коля слесарничает налево, не для
плана,  а для себя,  и я стригу и брею  тоже налево, в свой карман.  С одной
разницей, что я весь барыш волоку домой жене, а он  - загадочная славянская
душа - все до копейки пропивает.
     И еще он отличается кое-чем. Коля - член КПСС, состоит в славных рядах
коммунистической партии. Членские взносы из него клещами тащат, на собраниях
клеймят как антиобщественный элемент, но  из партии не выгоняют во избежание
резкого сокращения рабочей прослойки. Я  же -  беспартийный. В войну, когда
меня за волосы волокли  в партию  - была в ту пору мода каждому  солдату  и
офицеру  писать   перед  боем  заявление:   если  погибну,   прошу   считать
коммунистом, - я как-то умудрился увернуться. Позже, даже  если бы я  очень
захотел, это бы мне вряд ли удалось - мешало еврейское происхождение.
     В  этом и состояло наше различие, хотя во всем остальном  мы были более
чем  похожи.  Потому-то Коля  Мухин во мне  души не чаял, и я его любил, как
мог, хоть это совсем не нравилось моей жене.
     Чтобы  дать  вам  полное  представление  о  моем друге  Коле Мухине,  я
изображу  одну  сценку, и вы согласитесь со  мной,  что он был действительно
славный парень,  краса и гордость нашего старшего брата - великого русского
народа.
     По пьяной лавочке, а часто и  натощак, с похмелья, Коля обожал съездить
по  уху своей жене Клаве, а при удачном попадании, засветить  ей  фонарь под
глазом. Делал он это не таясь в своей комнатке, а в общей кухне, всенародно.
Однажды  соседи не стерпели, - уж очень  они жалели  Клаву, - и сбегали за
участковым.  Милиционер,  увидев  распростертую  на полу кухни Клаву, грозно
подступил  к  Коле.  Соседи  во  всех  дверях  и  углах замерли от  сладкого
предвкушения: ну, голубчик, не миновать тебе тюрьмы