ось больше двух
евреев. И, пересчитывая деньги, виленские папаши и мамаши, фиктивные тести и
тещи, со вздохом оправдывались:
     -  Мы помогаем  вам осуществить  вашу  вековую  мечту,  а наша  бедная
девочка купит  себе холодильник и  пылесос,  и у нее будет хоть какое-нибудь
приданое,  когда  она  подберет   себе  там,  в  Эрец  Исраэль,   настоящего
порядочного человека, а не фиктивного мужа.
     Миша и Сеня продали в Москве все, что имели, чтобы наскрести этот калым
за невесту на выезд. Даже  влезли в долги. Своим невестам они  и  в  лица не
заглянули.  Ударили по рукам,  не  глядя. Эти невесты  их  интересовали  как
прошлогодний снег. Только бы пересечь границу,  а там - поминай как  звали.
Вам, невестам, - холодильник и пылесос, а нам - свободу.
     Так  думали они. То есть Миша  и  Сеня. Но  совсем  другое копошилось в
головках  у  проданных  невест. Послушайте,  послушайте.  Такое  нарочно  не
придумаешь. Начнем с Сени. Который  очень гордился, что  отторговал тысячу и
отделался  дешевле Миши.  Его  невеста  была  не из самого  Вильнюса,  а  из
предместья.  Местечковая еврейка, и,  если  верить  ей, только на  пять  лет
старше Сени. Но кому какое  дело до  ее возраста, если все это не всерьез, а
так, лишь бы выехать.
     Как  только они  с  Сеней  оформили законный брак,  и все девять  тысяч
перекочевали  в  карман ее  мамаши,  новобрачная изъявила желание съездить в
Москву, где она прежде никогда не бывала, и познакомиться перед расставанием
навсегда с родственниками своего хоть фиктивного, но все же мужа.
     Сеня  не  смог ей  в этом  отказать  и  смеха ради  назвал эту  поездку
свадебным путешествием. Он смеялся последний раз в жизни.
     Этой,  так  сказать,  жене  очень  даже  понравилось  в  Москве.  После
местечка-то.  И  она наотрез  отказалась покинуть  горячо  любимую советскую
родину. Прописалась на сениной жилплощади, купила на его деньги холодильник,
пылесос,  а  Сене  и  его  родне,  которых  она  крепко  потеснила,  заявила
категорически:
     - Нет больше фиктивного брака! Забудьте! Я - член вашей, семьи. Прошу
любить и жаловать!
     И для  пущей ясности тонко  намекнула, что случится с их Сенеи,  - она
пойдет  куда  следует  и  выложит всю правду, что это был за брак и  с какой
целью этот бывший арестант на ней фиктивно женился.
     Родня прикусила язык. Сеня тоже.
     Сейчас  у  них  сын  кончает  консерваторию  по  классу  виолончели.  А
холодильник стоит все тот же. Пылесос, правда, пришлось сменить. Сломался.
     А родня  благополучно  вымерла  от огорчения  и  других  неприятностей,
освободив жилую плошаль. Сеня жив еше.
     Теперь  перейдем к Мише. С ним все было иначе.  Ему  досталась  невеста
тихая, скромная,  очень  застенчивая.  Девушка лет  семнадцати из  приличной
еврейской  семьи.  Семьи настолько  приличной, что  Мише поверили  в долг  и
зарегистрировали  брак,  не полержав  в  руке  ни одной  живой копейки. Миша
сказал. что все десять тысяч дожидаются  в Москве.  Это  было полуправлой. В
Москве у мишиной мамы  под  подушкой лежали  семь  тысяч, остальные три надо
было еще достать.
     Они поженились  в  Вильнюсе  и, естественно, и  двух  минут  не провели
вместе.  Родители  охраняли  фиктивную  жену  от  Миши,  как  от опаснейшего
соблазнителя,  а она ему  была  нужна, как дырка в голове.  Ночевал он в  их
доме, и его укладывали на полу в кухне, как можно подальше от новобрачной, и
для большей верности папаша ложился спать  рядом с  Мишей  и мертвой хваткой
держал его всю ночь за руку.
     Все эти меры не помогли.
     Нужно было ехать  в Москву  за деньгами, и  чтоб  Миша  не  сбежал,  ее
родители  ничего лучшего  не  придумали, как отправить  ее вместе  с  Мишей.
Заодно,  благоразумно прикинули  они,  ребенок посмотрит Москву,  побывает в
музеях, сходит в Большой театр. Когда  еще представится случай  из заграницы
съездить в Москву? И платить за это долларами?
     В  поезде,  между Вильнюсом и  Москвой, подвыпивший на прощальном ужине
Миша,  увлекшись  на  минуточку,  лишил  свою  спутницу  невинности,  а  для
еврейской девушки из приличной семьи  этого оказалось более, чем достаточно,
чтобы забеременеть. Фундаментально, без всяк сомнений.
     Она родила, пока они  были в Польше. Второй  ребенок появился на свет в
Израиле, где они задержались не больше года. Этого  срока  для сиониста Миши
оказалось достаточно,  чтоб  полностью растрясти  свои  юношеские иллюзии  и
бежать  с двумя  детьми и бывшей  фиктивной женой  под  мышкой,  куда  глаза
глядят.
     Я  встретил  его  в  Америке.  У   него  трехэтажный  дом,  свое  дело.
По-английски  чешет, как будто Гарвард кончил. Детей уже  пятеро.  Последние
трое - уроженцы  Америки, то есть стопроцентные янки. Могут выставлять свою
кандидатуру в президенты США.
     Весь дом  держится на жене. Она, кстати сказать, оказалась особой очень
даже предприимчивой, и их процветающий бизнес -  дело ее хрупких рук. Кроме
того,  она  прекрасная мать и  преданная  жена.  И  похорошела, расцвела  на
американских хлебах. Почти секс-бомба.
     Теперь скажите мне, что еще человеку надо?  И по какой  самой горячей и
пылкой любви нашел бы себе Миша такую жену?
     Вот вам и брак по расчету.
     Дай Бог нам с вами так угадать в жизни.
     Пока я у них гостил, я все время не сводил с  нее глаз и завидовал Мише
самой  здоровой  завистью.  Ей нравилось  мое  внимание,  и  она,  прощаясь,
пригласила меня почаше навещать их. Миша же ничего не говорил, хотя друзьями
мы были  с ним, а не  с ней. Она была главой дома, и все решения принимались
ею. Единолично, без консультаций.
     Ведя меня под руку через лужайку к автомобилю, она со  смехом  сказала,
шаловливо покосившись на шедшего сзади Мишу:
     -  А  те десять тысяч он  мне  так и не уплатил. Сделал вид, что забыл
уговор с моими родителями. Я уехала без  холодильника и без пылесоса. Зато с
мужем, который свою собственную жену обсчитал.
     И сказала это, клянусь вам, с гордостью за своего благоверного, который
еще в Москве проявил некоторые американские черты.


     Над Атлантическим океаном. Высота - 30600 футов.
     Что  ни говорите,  а  во  всем  нужна  высокая квалификация.  Я  -  за
профессионализм и терпеть не могу любителей, всяких там  дилетантов. Скажем,
вот  я - парикмахер. Можно, конечно, оболванить любую голову, тяп-ляп -  и
готово.  Освободите кресло. Следующий! Я никогда не опускался до  халтуры, и
поэтому, где бы  я ни работал, все знали Аркаа ий Рубинчик - мастер высшего
разряда,  золотые руки,  серебряные пальчики. Собственно говоря,  это и есть
профессионал.
     Но  встречали  ли  вы  профессиональную  вдову?  Или  профессионального
сироту? Или еше лучше, профессионального голодаюшего?
     Пока я не уехал из России, клянусь вам моей профессиональной честью, ни
о чем подобном не слыхивал и даже не предполагал, что такое может быть. Но с
тех пор, как я окунулся в гущу моего родного еврейского народа, который, как
известно даже антисемитам,  талантлив многогранно  и разносторонне, я понял,
что все может быть, и ничему не слелует удивляться.
     Как сказал один  старый русский доктор, получивший диплом еще при царе,
- мы с ним вместе  проверяли санитарное состояние детского сада под Москвой
и обнаружили восемьдесят процентов вшивости:
     - Жизнь богаче фантазии.
     Хотя, должен  признать, и в России мы имели некоторые примеры. Помните,
была такая профессиональная мать. Ее  дети погибли на фронте героями. А  она
из  этого сделала источник дохода. Ездила по конгрессам. Премии. Подарки. До
самой смерти обеспечила себя.
     У   нашего   брата,  еврея,  такой  профессионализм  принял  не   менее
прибыльную, но еще более самобытную форму. Что такое профессиональная вдова?
Самый  простой  ответ - это женщина,  которая из  своего  вдовства  слелала
профессию, приносящую  не меньший, а, может быть, и больший доход,  чем тот,
которьпи мог при жизни баловать ее покойный супруг.
     Лучшее объяснение - живой пример.
     Скажем,  жил  в  России еврейский артист. Талантливый  человек. Не  без
этого.  Коммунист на сто пятьдесят процентов.  Сталину все  места вылизывал.
Заочно, конечно. На почтительном  расстоянии. Потому  что Сталин  евреев  не
жаловал и близко к некоторым частям своего тела не подпускал. Но использовал
таких, не брезгуя, для другого дела. Против собственного еврейского народа.
     На хорошем еврейском языке этот артист по радио и со  сцены поносил все
еврейское. Глумился над еврейской религией, топтал ногами еврейское прошлое.
Доставлял антисемитам огромное  удовольствие.  А когда возникло  государство
Израиль, он и  вовсе с  цепи сорвался. Какую  только грязь он  не  валил  на
голову  государства-младенца.  Как он смеялся  над  древним  языком  иврит и
категорически отказывался признать его языком народа.
     Пока  Сталину все это  не надоело. Когда  он ликвидировал всю еврейскую
культуру,  заодно пустил в  расход и этого артиста. За ненадобностью. Вдову,
соответственно, в Сибирь сослали.
     Теперь она  живет в Израиле, который так  проклинал и высмеивал ее муж,
пока  его не прикончили сталинские молодчики.  Казалось  бы, сиди  тихо и не
рыпайся.  Скажи спасибо, что никто тебя не упрекает и даже наравне с другими
евреями дают, что положено.
     Что вы! Не на ту нарвались. Эта дамочка устроила культ своего покойного
супруга, всех евреев в мире заставила вместе с  ней  молиться на его  святой
лик. Она летает на самолетах, как ведьма на  метле, и сгребает  дань  именем
покойника.  Пишет книги о нем,  статьи о нем, заставляет евреев отмечать все
даты  его славной  жизни, дает пресс-конференции, размножила и  продает  его
бесчисленные портреты. И евреи платят, откупаются от нее.  И уже забывают, о
чем,  собственно,   речь  идет.  Под   нажимом   напористой  вдовы  начинают
воспринимать  покойного  как  национального  героя,  достойного  почестей  и
поклонения.
     А вот - профессиональный сирота. Сироте лет под пятьдесят.
     Папаша  его  некогда был большим начальником в ГПУ.  Звучит, почти  как
Гестапо. И разницы, поверьте мне, никакой.
     Так вот, папаша - из тех, что сменили фамилию Кацнельсон на  Орлов  -
руководил  допросами  с  пристрастием.   Пытал  и  калечил  арестованных  по
подозрению в  нелояльности  к советской власти  и сам же любил  их ставить к
стенке.
     Хорош папаша. Ничего не  скажешь.  Потомство может гордиться. Но у него
была одна слабость,  которая придает  ему особую привлекательность в  глазах
мирового еврейства.  Больше  всего  он  обожал расправляться с  заключенными
еврейского  происхождения.  Чтоб показать  свою  объективность  и отсутствие
всяческих сантиментов.
     Сначала он, как гончий пес, охотился за  богатыми евреями и безжалостно
расстреливил  их за то, что были  они эксплуататорами и  почему-то не питали
большой любви к рабоче-крестьянской власти.
     Потом он ломал  кости евреям из бедных, вступившим в партию большевиков
и  заподозренным  в неискренности  и  двурушничестве. Тоже отправляп на  тот
свет, увеличив их вес на девять грамм свинца.
     Потом  стрелял  евреев  как  врагов  народа  -  английских,  японских,
польских и каких только хотите еше шпионов.
     А сам становился все знаменитей и страшней. Им уже бабушки  непослушных
внуков пугали.
     Потом...
     Потом  Сталин его  расстрелял, как делал  это и  с другими, назвав  его
посмертно и врагом народа, и английским. японским, польским,  и каким хотите
шпионом.  И  присовокупив   еще  нечто  новенькое  -  еврейский  буржуазный
националист.
     И вот теперь  евреи мира получили профессионального  сироту, чей папаша
сложил голову за еврейское дело. Этот сирота  потрясает именем отца, требует
и  клянчит. А  люди  слишком совестливы,  чтобы угомонить  сынка, ткнуть его
носом куда следует, И дают. Откупаются.
     Я  имел сомнительную честь  с  ним в  одно  время  получить квартиру  в
Иерусалиме и  сам слышал  и  видел, как  тыча  всем в  нос своего  отца,  он
требовал себе  на  комнату  больше, чем положено по  израильскому стандарту.
Потому что  он не  как все.  Потому что  его отец  - крупнейшая  личность в
еврейской истории.
     И вырвал все, что требовал.
     Потому что он - профессиональный сирота.
     Есть другие профессионалы. Меньшего калибра. И скажу откровенно -  они
вызывают у меня симпатию.
     В последние  годы евреи взяли  моду устраивать голодные  забастовки.  В
знак  протеста. Поводов  для этого предостаточно, так что требуется  большой
штат  согласных публично поголодать  за наше  правое дело. И тогда появились
профессиональные голодовшики.
     Я знал одного такого. Он  приходился  то ли  дядей,  то ли тетей одному
узнику  Сиона,  то  есть  еврейскому  парню,  отбывавшему срок в  Сибири  за
сионистские дела.
     Этому дяде понравилось кататься по  всему миру за казенный счет, видеть
свой не совсем тощий портрет в газетах и при этом парочку деньков поголодать
под сочувственные стоны еврейских общин.
     Он объявлял голодовку по любому поводу. А потом даже и не интересовался
самим поводом. Раз надо - голодаем. И, соответственно, протестуем. А за что
или против чего, это начальству виднее.
     Он стал профессионалом  и, как любой квалифицированный специалист, имел
свои  производственные   секреты.  Например,  разыскал  какие-то  тюбики   с
питательной  пастой  и  втихаря давил  их  из рукава в рот,  делая вид,  что
выгирает потрескавшиеся  губы. И до того наловчился, что на этой питательной
смеси обзавелся солидным  брюшком,  которого  раньше не имел, даже отдыхая в
санатории.
     Но эти тюбики в рукаве и подвели его, сломали его международную карьеру
профессионального голодовщика. Вы думаете, кто-то обнаружил фальшивку или он
публично выронил тюбик, и его поймали с поличным?  Что вы! На таких пустяках
дилетантов ловят. Он же был профессионал. И с большим стажем.
     Подвели его тюбики с питательной смесью самым  непредвиденным  образом.
Эта смесь, кроме  брюшка, подлила, как говорится, масла в огонь. Пробудила в
уже дряхлеющем дяде давно угасшие мужские силы.
     Он голодал в Нью-Йорке перед зданием  Генеральной Ассамблеи. Не один. А
с какой-то еврейской дамочкой, мужу которой советские власти мешкали  выдать
выездную  визу.  Он был  профессионал,  она  -  дебютантка,  новичок. И это
испортило всю кашу.
     Считается, что от голода человек  слабеет, и поэтому нью-йоркские евреи
уложили их  рядышком на  две  раскладные  кровати,  окружив соответствующими
плакатами с протестами и гневными призывами.
     Днем  все  шло как  надо.  Сверкали  блицы корреспондентов,  стрекотали
камеры телевидения, американские  еврейки  собирали  у  прохожих подписи под
петицией, дядя, как выученный урок, отвечал за себя и за соседку  на вопросы
журналистов.
     Все испортила ночь.
     Они остались вдвоем на своих раскладушках под звездным небом Нью-Йорка,
в  тени  небоскреба  Объединенных  Наций. Даже полисмены, кончив  дежурство,
ушли, оставив их голодать наедине.
     То ли к ночи опьяняюще запахла  резеда на лужайке перед небоскребом, то
ли  речной воздух с Ист-ривер  ударил  в голову, но в дяде пробудился самец,
темпераментный и любвеобильный.
     Десятки  высосанных втихую тюбиков сделали  свое  дело.  Со  сдавленным
рыком  дядя  сгреб  дремавшую от слабости  соседку и  едва  не  совершил акт
насилия, не окажись рядом полицейского патруля.  Два дюжих ирландца с трудом
оторвали голодного дядю  от  голодной  жертвы, на  которой от юбки  остались
жалкие клочья,  а кофточка вместе с  бюстгальтером  были  потом  при  обыске
обнаружены у дяди за пазухой.
     Разразился  скандал.  Голодную  забастовку  пришлось  свернуть.  Только
заступничество еврейских организаций спасло профессионального голодовщика от
тюрьмы,  а возможно,  чем  черт не  шутит,  и  от электрического стула.  Как
примечание. могу сказать, что  мужа  этой дамочки советские власти тотчас же
отпустили  в Израиль,  словно  испугавшись  за  ее  нравственность, если  ей
придется еше раз голодать.
     Дядю списали  из штата голодающих,  и теперь он ведет нормальный  образ
жизни, без политики, и даже похудел, вернувшись к прежнему весу.
     Чтоб  закончить  с профессионалами,  я  расскажу  вам об одном  славном
малом, который  присоединялся к каждой голодной забастовке  у  Стены Плача в
Иерусалиме. Абсолютно добровольно, никакими комитетами не приглашаемый. И по
любому поводу: то против советских властей, не выпускающих евреев в Израиль,
то  против израильских  властей, проявляющих недостаточное гостеприимство  к
советским евреям. Всякий раз, пронюхав о готовяшейся голодовке, он появлялся
у Стены Плача  с одним и тем же плакатом, написанном на трех языках: иврите,
русском и английском. Текст был, примерно, такой: "Буду  голодать,  пока  не
добьюсь своего".
     Он  садился  со  своим   плакатом  рядом   с   другими   голодающими  и
самоотверженно  высиживал   до  конца  забастовки.  Текст  его  плаката  был
оригинальней других, и  его чаще других  снимали для  телевидения и газет. Я
как-то  забрел  туда во  время  очередной  голодовки,  и так  как  я человек
любопытный  от природы,  не удержался и спросил  того малого,  что  он хочет
сказать своим плакатом.
     Вы знаете, что ответил мне этот честняга?
     - Буду  голодать, пока не похудею на  двадцать  кило. Такова моя цель.
Советы врачей не помогли. А здесь и результат верный и общественная польза.
     Честно признаюсь, я влюбился  в этого парня, и  стал гордиться тем, что
я, как и он, еврей.
     Какая кристальная чистота! Какое бескорыстие! И никакой демагогии.


     Над Атлантическим океаном. Высота - 3060О футов.
     Я  откровенно скажу, здесь не собрание,  нас никто не слушает и даже не
подслушивает, можно не кривить душой: я не идеалист и не борец.  И попросите
вы меня добровольно пойти умереть за общее благо, за светлое будущее, за мир
во  всем  мире,  я вам отвечу:  извините, нема  дурных,  поищите кого-нибудь
другого.  Не хочу, не надо, дайте мне спокойно умереть своей смертью, в моей
собственной кровати.
     Самому красивому и  пышному некрологу в газете, начинающемуся  словами:
"Он  пал на боевом посту... ", - я предпочел бы что-нибудь  попроще, вроде:
"Нелепый   случай   вырвал  из  наших  рядов..."  или  "Тихо  скончался  наш
незабвенный..."   или  даже   "Коллектив   парикмахерской  треста   бытового
обслуживания выражает глубокое соболезнование..."
     Я  не хочу,  чтоб  над  моей  могилой давали прощальный салют ружейными
залпами и чтоб, как говорится, к  ней не  заросла народная тропа.  Не  надо!
Ради Бога!  Дайте  мне  зарыться поглубже в  мою могилу, и  не  слышать и не
видеть, как сходит с ума  этот  полоумный мир. Я хочу,  наконец, отдохнуть и
успокоиться и угостить  собой  червей, которые, как и все живое, нуждаются в
питании.  - если они, конечно, не антисемиты и не побрезгуют моим еврейским
происхождением.
     И еше одного хотел бы я после своей смерти. если кто-нибудь посчитается
с  последним  пожеланием усопшего: чтоб  неизвестные хулиганы не надругались
над могилой, как это  в последнее  время часто случается, и чтоб горсовет не
увез надгробный камень под фундамент для детского сада.
     : Уважьте бренные останки,  потому  что при жизни  покойного не слишком
баловали вниманием и заботой.  Следовательно,  я не идеалист  и не герой, и,
пожалуйста, принимайте меня таким, какой я есть. При моем росте смешно лезть
в герои. Даже амбразуру дзота не  закроешь своей грудью  по той причине, что
не дотянешься. Женщин моего роста называют миниатюрными, а мужчин...
     Ладно, замнем для ясности.
     В  войну  я  немало натерпелся  из-за  своего  роста.  Я  всегда  шагал
замыкающим в  строю - ниже меня  не  было курсанта в Курганском  офицерском
пехотном  училище. Шинель у меня волоклась по земле, я  сам наступал на свои
полы и падал, - обмундирование было стандартное, и под рост не подгоняли.
     В у