истерике:  работы
начались  из  рук  вон  плохо,  и это снедало тревогой  полковника Сайто - и
собственное его положение, и честь целиком зависели от исхода битвы. Но нет,
час  мистера Хайда еще не  пробил.  Комендант замешкался с ответом и опустил
глаза,  бормотнув что-то невразумительное. Он налил  пленному  полный стакан
виски, щедро плеснул себе и произнес:
   -  Мне  кажется,  полковник  Никольсон, вы меня неверно поняли. А между
нами не должно  быть недоразумений.  Когда я сказал, что все офицеры обязаны
работать,  я ни минуты не имел  в виду вас, командира  полка. Приказ касался
других...
   - Никто из офицеров не должен  работать, - ответил полковник, отодвигая
стакан.
   Сайто  с  трудом  сдержался,  чтобы не  вспылить, и как  мог  спокойнее
продолжал:
   -  В  последние  дни  я уже  думал над  этим.  Мне кажется,  я смог  бы
предоставить  всем  старшим офицерам административную работу. Ну  а младшие,
если им придется немного потрудиться, от этого... ;
   - Никто  из  офицеров не  должен  быть  на ручных  работах,  - повторил
полковник Никольсон. - Задача офицеров - руководить действиями солдат.
   Тут Сайто уже не мог сдержаться.  Тем не менее по возвращении в  карцер
полковник понял, что,  несмотря  на  побои и стенания, ему  удалось укрепить
завоеванные  позиции.  Он был  теперь  уверен,  что  все  идет  как  надо  и
противнику очень скоро придется сложить оружие.

VI

   Работа на строительстве не продвигалась. Полковник своим вопросом задел
болезненную струну Сайто. Он правильно расценил,  что  в конце концов японец
вынужден будет отступить.
   Минули уже три недели, а пленные не только не начали строить мост, но и
подготовительные  работы  провели   столь  "умело",  что   потребовалось  бы
некоторое время на то, чтобы исправить сделанное ими.
   Возмущенные  обращением с  полковым  командиром, восхищавшим  их  своей
выдержкой и мужеством, доведенные до  отчаяния руганью и побоями караульных,
взбешенные  рабскими  условиями   труда   на  этом  стратегическом   объекте
противника, оторванные от своих офицеров, английские солдаты работали из рук
вон плохо.
   Никакими наказаниями нельзя было искоренить саботаж. Маленький японский
инженер, случалось,  плакал от бессильного отчаяния. Конвоиров было  не  так
много,  чтобы  следить  за  всеми,  да  и  те   были  неспособны  распознать
вредительство.  Уже  двадцать раз  приходилось  переделывать разметку  обоих
участков  дороги.  Повороты,  рассчитанные  инженером  и  выверенные  белыми
колышками,  превращались  в  какие-то  зигзаги,  едва  он отворачивался.  По
возвращении  инженер хватался за голову.  Между  берегами  реки  Квай, в том
месте,  где  предстояло  строить  мост,  был  существенный перепад  уровней.
Состыковать  два  отрезка дороги не было никакой  возможности.  Одна бригада
вдруг начинала  с ожесточением  копать, превращая  будущее полотно в кратер.
При  этом конвоир радостно  докладывал, что  работы в его  смену  шли полным
ходом. Появлялся  инженер, начинал топать ногами и раздавать оплеухи направо
и налево - пленным и конвойным. Поняв, что их обвели вокруг пальца, конвоиры
вымещали  злость  на англичанах. Но  дело сделано, засыпка кратера требовала
несколько часов, а то и дней.
   Другую бригаду вывели в джунгли, приказав валить лес для моста. Пленные
после тщательного  отбора  неизменно рубили самые гнилые и неровные деревья,
или же,  необыкновенно суетясь, долго пилили какую-нибудь  громадную лесину,
чтобы в конце концов свалить ее в воду.
   Сайто,  приходя проверять  работы, бесился с каждым днем  все  больше и
больше. Он  плевался, ругался, колотил всех подряд, в том числе  и инженера.
Тот  оправдывался, говоря, что рабочие никуда  не годятся. Комендант начинал
тогда орать еще громче и грозил новыми карами. "Чем можно сломить это глухое
сопротивление?" - думал он вечерами. Комендант изводил  пленных:  во-первых,
он  чувствовал  полную безнаказанность,  а во-вторых, его толкал  страх быть
уволенным  за   неспособность.  Уличенных  в   "безделье"   или   "саботаже"
привязывали  к дереву и хлестали  по голому  телу колючими ветвями.  Залитых
кровью солдат держали целый день на тропическом солнце рядом с муравейником.
Вечером товарищи приносили их  Клип-тону в лазарет  - с ободранной спиной, в
жару. Но разлеживаться Сайто им не давал. Он не забывал про наказанных. Если
провинившиеся начинали  двигаться, их  отправляли  на стройку, где конвоирам
было велено не спускать с них глаз.
   Выдержка  этих  строптивцев  трогала  Клиптона  иногда  до  слез.  Врач
поражался,  как  они  еще могли таскать ноги. Когда  наказанных приносили  в
лазарет,  они были едва  в состоянии разомкнуть  веки и прошептать на языке,
бытовавшем среди пленных в лагерях Бирмы и Таиланда:
   - Они не построят свой сучий мост,  доктор... И сучий поезд их  сучьего
императора не пройдет  по нему... Наш  сучий  полковник  прав, он знает, что
делает. Если увидите его, передайте, что мы с ним,  все до единого... И этой
сучьей образине не удастся поставить на колени английскую армию!
   Жесточайшие  меры  не давали  никаких  результатов.  Пленные сжились  с
террором.  Пример  полковника Никольсона  кружил голову почище давно забытых
виски и  пива.  Когда одного  из  солдат избивали так, что он не мог  больше
выдержать,  на  его  место  заступал  другой.  Саботаж не прекращался ни  на
минуту. Все посулы и обещания Сайто отвергались. В часы отчаяния комендант с
испугом думал, что исчерпал весь известный ему запас мучений и пыток.
   Однажды  Сайто  выстроил  пленных   на  плацу,  прервав  работы  раньше
обычного, чтобы не переутомлять их, сказал он. Им роздали печенье из рисовой
муки и фрукты,  купленные  у  крестьян соседней  тайской деревни,  - подарок
японской армии. Сайто призвал пленных  не  жалеть усилий ради  общего  дела.
Оставив на время свою заносчивость,  комендант  сказал, что он, как и они, -
человек  из  народа,  он только  выполняет  приказ.  А  офицеры, отказываясь
работать,  взваливают  тем  самым  на  солдат  дополнительную  нагрузку.  Он
понимает, как тяжело рядовым, и поэтому  не держит на них ала. Он даже решил
своей властью  уменьшить норму. Инженер назначил норму  дневной выработки  в
полтора кубометра грунта на  человека; так  вот он,  Сайто,  срезает  ее  до
одного  кубометра.  Комендант  идет  на  это в  знак  сочувствия  к  пленным
солдатам. Он надеется,  что они оценят этот  братский  жест, быстро закончат
необременительный труд и помогут тем самым разделаться с треклятой войной.
   К концу речи  в  его  голосе послышались почти умоляющие  нотки. Однако
мольбы возымели не больше действия, чем побои. На следующий день все пленные
выполнили  норму. Каждый нагрузил положенный  кубометр  грунта  на тачку, но
свалил его так, что работу нельзя было расценить иначе как издевательство.
   И  Сайто уступил.  Все средства воздействия были исчерпаны, а упрямству
пленных  не  видно  было  конца.  Последние  дни  перед  тем,  как  признать
поражение, он смотрел на лагерь взором  загнанного зверя. Комендант дошел до
того,  что  стал  упрашивать молодых  лейтенантов  выбрать для себя  работу,
обещая за это поблажки и улучшенное питание. Но никто не изъявил желания. Ко
всему прочему  со дня на день могла нагрянуть инспекция из главного штаба. В
результате комендант согласился на постыдную капитуляцию.
   Отчаянным маневром он пытался "сохранить лицо", но  жалкая эта  попытка
не  могла  обмануть  даже  собственных  его  солдат. 7 декабря 1942 года,  в
годовщину  вступления  Японии в  войну,  объявил,  что  в честь славной даты
прощает всех  наказанных.  Вызванному для беседы полковнику  он  заявил, что
принял крайне благожелательное решение: офицеры не будут  участвовать  ни  в
каких ручных работах. В ответ он надеется,  что они  приложат все усилия для
мобилизации солдат на повышение производительности труда.
   Полковник Никольсон ответил,  что  принимает  это к  сведению.  Теперь,
когда взаимоотношения  будут  строиться  на  корректной  основе,  у него нет
оснований   противиться   выполнению   программы,  намеченной  победителями.
Совершенно ясно,  что офицеры, как это принято во всех армиях цивилизованных
стран, будут отвечать за своих солдат.
   То была полная капитуляция японской стороны. В английском лагере победа
была  отмечена в  тот вечер песнями, криками "ура" и  дополнительной порцией
риса.  Скрипя   зубами,  Сайто  распорядился  выдать  ее,  подчеркивая,  что
инициатива по-прежнему на его  стороне. После этого комендант заперся у себя
в комнате и,  плача  над поруганной честью, пил в  одиночестве до  полуночи;
пил, пока не свалился в беспамятстве на койку, что вообще-то с ним случалось
редко, в чрезвычайных  обстоятельствах, - обычно он  выдерживал самую жуткую
смесь.

VII

   Полковник Никольсон  в  сопровождении  своих советников, майора Хьюза и
капитана Ривза, шел вдоль насыпи, на которой трудились пленные.
   Он ступал медленно.  Торопиться  было  некуда.  По  выходе  из  карцера
полковник одержал  вторую победу, добившись для себя  и  остальных  офицеров
четырех выходных дней  -  в качестве  компенсации за незаслуженно понесенное
наказание. Сайто до боли сжал кулаки, услышав об этом, но согласился. Помимо
этого, комендант распорядился хорошо обращаться с пленными  и  избил в кровь
конвойного,  на лице  которого,  как  ему показалось, мелькнула  ироническая
улыбка.
   Надо  сказать,  полковник  Никольсон  потребовал  четыре дня  отдыха не
только для того, чтобы  восстановить  силы после пребывания в  застенке. Ему
было  нужно поразмыслить над создавшимся положением. Следовало обсудить  его
со   штабом   и   выработать   линию  поведения,   как   полагается  всякому
добросовестному начальнику. Кидаться очертя голову в импровизации - этого он
не терпел пуще всего.
   Очень  скоро  полковник  убедился,   что  его   солдаты  за  это  время
превратились в настоящих вредителей.  Хьюз и Ривз не смогли скрыть удивления
при виде результатов их работы.
   -  Восхитительная насыпь, для железной  дороги  лучше  не придумаешь! -
сказал Хьюз.  - Особо отличившихся следовало бы отметить в приказе, сэр. Как
подумаешь,  что  по  ней  пойдут  составы  с  боеприпасами!..  Полковник  не
улыбнулся.
   -  Прекрасная  работа,  - подлил масла в огонь капитан Ривз, бывший  до
войны инженером общественных работ. - Неужели кому-то придет в голову класть
рельсы  на эти  "американские  горки"? Я  предпочел  бы, сэр, вновь пережить
атаку японцев, чем сесть в поезд на этом участке.
   Полковник оставался серьезным. Он лишь спросил:
   -  Что  вы  думаете,  Ривз,  как  инженер, обо  всем  этом  -  можно ли
использовать хоть какую-то часть сделанного?
   -  Думаю, нет, сэр,  - ответил  Ривз после паузы. -  На их  месте я  бы
оставил в покое всю эту мешанину и начал новую насыпь чуть дальше.
   Озабоченность не  сходила  с  лица  полковника  Никольсона.  Он  кивнул
головой  и  молча продолжил обход. Прежде  чем высказывать свое  мнение,  он
хотел осмотреть всю стройку.
   Они вышли к реке  Квай. Бригада  человек  в пятьдесят нагишом,  если не
считать  треугольника, выданного японцами  в качестве  "спецовок", суетилась
вокруг насыпи.  Перед  ними,  забросив  за  спину  винтовку, взад  и  вперед
прохаживался   конвоир.   Часть  людей  копала  в   отдалении  яму,   другие
перетаскивали землю  на  бамбуковых  носилках к  насыпи,  отмеченной  белыми
колышками.  Первоначально  линия  колышков шла  перпендикулярно  берегу,  но
пленные  постепенно  "скорректировали" ее  так,  что  теперь она  шла  почти
параллельно ему. Японского инженера здесь не было. Он стоял на том берегу и,
размахивая  руками,  что-то втолковывал  заречной бригаде  -  ее  ежеутренне
переплавляли туда на плотах. Крики его доносились через реку.
   - Кто прокладывал линию? - спросил полковник, останавливаясь.
   - Он размечал ее, сэр, -  ответил английский капрал,  вытягиваясь перед
командиром  и указывая  на инженера.  -  Он  разметил,  а  я  потом  немного
исправил. Когда он ушел. Мы разошлись с ним во мнении, сэр.
   Поблизости  не  было конвоира,  и капрал  поэтому подмигнул полковнику.
Никольсон не прореагировал. Лицо его было все так же хмуро.
   - Я вижу, - ледяным тоном ответил он.
   Больше он ничего не сказал. Немного дальше он остановился возле другого
капрала.  С  несколькими  солдатами тот с гигантским трудом выкорчевывал  из
земли пень. При этом они почему-то тянули его наверх, на насыпь, вместо того
чтобы  спихнуть под  откос.  За происходящим бесстрастно  наблюдал  японский
конвоир.
   - Сколько человек работают у вас сегодня? - властно спросил полковник.
   Караульный  выкатил  на него глаза, не зная, дозволено  ли  англичанину
отрывать  от работы  пленных,  однако в  голосе у  полковника  было  столько
уверенности,  что   он  промолчал.  Капрал  живо   вытянулся  и,  запинаясь,
отрапортовал:
   - Двадцать... нет, двадцать пять, сэр.  Точно не  могу  сказать. Одному
солдату  стало  плохо, когда мы пришли.  Полагаю,  внезапный солнечный удар,
сэр. Дело в том, что на побудке он был вполне здоров. Пришлось отрядить трех
солдат, чтобы отнести его в лазарет,  сэр, - сам он не мог  идти. Они ушли и
еще не вернулись. Это был самый  большой и самый тяжелый солдат в отделении,
сэр. Конечно, теперь нам не удастся выполнить норму, сэр. Похоже, эту дорогу
преследуют одни неудачи.
   - Капрал обязан точно знать, сколько у него людей, - сказал полковник.-
Какая у вас норма выработки?
   - Один кубометр  грунта в  день  на  человека,  сэр.  Но  здесь столько
проклятых корней, что, боюсь, мы не сможем выполнить ее, сэр.
   -  Я  вижу, - еще более сухо отозвался полковник.  Он  двинулся дальше,
проворчав что-то себе под нос. Хьюз и Ривз следовали за ним.
   Полковник со свитой  поднялся на возвышение,  откуда открывался широкий
вид  на реку и  на стройку.  В  этом  месте Квай расходилась метров на  сто,
берега круто  обрывались вниз.  Полковник оглядел  местность и  обратился  к
спутникам. Голос его обрел уже былую твердость:
   - Как  видите,  господа, японцы пытаются  копировать  наши  методы.  Но
безрезультатно.  Как  можно строить  без  проекта? Это  бессмысленная  трата
времени... Что вы думаете об этом,  Ривз?  Железные дороги, мосты - это ведь
ваша область?
   -  Так точно, сэр, -  отозвался с природной живостью капитан. - В Индии
мне  пришлось выстроить больше  десятка  подобных  мостов.  Имея такой запас
стройматериалов в джунглях и столько рабочих рук на площадке, умелый инженер
закончил бы мост меньше, чем за шесть месяцев.
   -  Зрелище всей  этой анархии  действительно  вызывает  раздражение,  -
произнес Хьюз.
   -  А  меня, - прервал  полковник, - вы думаете,  меня  радует  подобный
скандал! Я никак не могу прийти в себя после сегодняшнего зрелища.
   - Во всяком  случае,  сэр,  за  вторжение  в  Индию,  думаю,  можно  не
беспокоиться, -  засмеялся  капитан  Ривз. -  Дорогу  строят для этого, так,
кажется? Но первый же поезд провалит мост через реку Квай!
   Полковник Никольсон  продолжил  прерванную  мысль,  по очереди впиваясь
глазами в собеседников:
   - Джентльмены,  нам потребуется немало твердости, чтобы призвать солдат
к  порядку.   Они  переняли  от   этих   варваров  расхлябанность   и  лень,
несовместимые  со  званием  английского  солдата.  При  этом нужно  проявить
терпение  и  такт, поскольку  здесь  не  только их  вина. Они  остались  без
руководителей.  А  битье  не   заменяет   авторитета,  как  вы   только  что
убедились... Никакого порядка, полная анархия.
   Он замолчал. Офицеры пытались  понять, к чему он клонит. Но в словах не
было  никакого  подтекста.  Полковник  Никольсон  говорил   с  присущей  ему
прямотой. После раздумья он продолжил:
   -  Я  попрошу вас  и обращусь с этой просьбой к  остальным  офицерам  -
проявить на первых порах понимание. Я сам  обращусь к солдатам. Первым делом
следует устранить наиболее  скандальные промахи. Надо запретить под каким бы
то ни было предлогом отлучаться со стройки. Капралы обязаны точно знать, что
у них  делается. Считаю,  нет  смысла  говорить  о  необходимости  строжайше
пресекать любые попытки к саботажу и неповиновению.  Рельсы должны лежать на
новой насыпи,  а не  на  американских горках,  как совершенно  верно заметил
Ривз.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

I

   В Калькутте полковник Грин, командир  особого диверсионного Отряда 316,
вновь  и вновь  перечитывал полученное донесение; оно  попало к нему на стол
кружным   путем   и  украсилось  по   дороге  приписками   доброй  полдюжины
разведывательных  служб  и  тайных  ведомств. Деятельность  Отряда  316 (или
"Фирмы подрывных работ" для посвященных) еще не достигла того размаха, какой
она приобрела к концу  войны на Дальнем Востоке. Но его люди весьма прилежно
и с любовью "интересовались" строительными работами японцев в Малайе, Бирме,
Таиланде  и  Китае.  При  этом скудость средств  Отряд стремился  восполнить
отвагой засылаемых диверсантов.
   - Впервые  вижу  такое  дружное согласие,  -  буркнул полковник Грин. -
Придется что-нибудь предпринять.
   Первая часть  его  замечания касалась многочисленных  отделов секретной
службы, с которыми был  связан Отряд 316. Каждое ведомство ревниво цеплялось
за свои прерогативы, отгородившись каменной стеной от соседей, а  поэтому им
часто случалось приходить  к прямо  противоположным выводам. Это  каждый раз
приводило  в  ярость  полковника  Грина  -  ведь  ему  надлежало  на  основе
полученной  информации  выработать  план  действий.  "Действия"  -  это была
вотчина Отряда 316;  полковник Грин читал теоретические обоснования и вникал
в разногласия отделов  только  в  том  случае,  если  они  имели отношение к
предстоящей  операции.   Иначе,   втолковывал  он  подчиненным,   невозможно
работать. Ежедневно ему приходилось тратить время на то, чтобы выудить зерно
истины  из  вороха  разноречивых  донесений,  учитывая  при  этом  не только
содержание информации,  но  и психологические особенности  тех, от  кого она
поступала (оптимист,  пессимист, склонен  к произвольному  толкованию фактов
или, наоборот, абсолютно неспособен оценить их).
   ***
   Особое  место  в  сердце полковника  занимала  великая  и  неповторимая
Интеллидженс   сервис**.   Считая  себя   вседержительницей   таинств,   она
систематически  отказывалась сотрудничать  с  исполнителями.  Замкнувшись  в
"башне из слоновой кости", она не допускала к  самым ценным своим документам
никого, кто  бы мог извлечь из них пользу. И  все это под тем предлогом, что
содержащиеся там сведения слишком секретны, а поэтому их немедленно надлежит
спрятать  в сейф.  Там они и  лежали, накапливаясь  годами, до тех пор, пока
становились абсолютно ненужными, вернее до тех пор, пока много-много времени
спустя  после  войны  их  не  брал  кто-нибудь  из  высших  чинов  разведки,
надумавших перед смертью  написать  мемуары. Надо  же  поведать потомству  и
потрясенной публике, как, в какое время и при каких обстоятельствах разведка
сумела  хитростью  завладеть оперативными планами  врага;  как  загодя  и  с
большой  точностью  были установлены  место  и  время  его наступления.  Эти
сведения в точности соответствовали  действительности,  поскольку означенный
противник действительно успешно нанес тогда удар в нужном ему месте.
   Таковы были, возможно, не лишенные крайностей взгляды полковника Грина,
отрицавшего теорию  искусства для  искусства в  области разведки. Первое его
замечание, таким образом, относилось к воспоминаниям о прошлых операциях. Но
перед лицом волшебного согласия всех отделов и скрупулезной точности данных,
собранных в данном конкретном случае, он почти с досадой признал, что на сей
раз  разведка  проделала  полезную  работу.  Правда, он  не  без  злорадства
констатировал,  что  сведения, содержащиеся в  донесениях,  давным-давно уже
были известны в Индии. Резюмировать их можно было следующим образом:
   "Стро