последующих движений.  Однако  Джойс  не  решался  даже
шепотом повторить то, что не без юмора излагали инструкторы в Калькутте.
   Его преследовала эта картина. Он усилием  воли заставил себя вглядеться
в  нее, представить событие в мельчайших  деталях и даже в цвете. Он силился
разглядеть самые отвратительные подробности, в безумной надежде привыкнуть к
ним и принять их как должное. Он  проиграл в уме эту сцену  десять, двадцать
раз, и  понемногу перед ним вырисовывался  не абстрактный  живой  человек, а
конкретный японский солдат в форме и надвинутой на уши нелепой фуражке. Чуть
ниже уха он видел  теперь загорелую шею, в которую надлежало вонзить кинжал.
Он заставил себя ощутить рукой, как входит лезвие в тугое тело; увидеть, как
хлещет  из  раны  кровь:  уловить  судорожный  горловой  всхлип,  когда   он
доканчивал операцию, обхватив намертво  левой рукой шею жертвы. Ему пришлось
преодолевать подступавшую тошноту. От напряжения закололо во всех мышцах...
   И все же полной уверенности не было. Страх перед неудачей терзал его не
меньше,  чем мысль  о необходимости исполнить свой  долг. Выбор  был жуткий.
Либо поплатиться душевной мукой за одну секунду действия, собрав для  него в
кулак  всю  волю,  либо  избрать трусливое  бездействие, так манившее  своей
кажущейся  легкостью.  Он  понял,  наконец,  что  ему ни за  что  не удастся
хладнокровно, в  полном  сознании  совершить  этот жест,  который он  упрямо
рисовал в своем воображении. Наоборот, надо  было вычеркнуть его из сознания
переключить мысль на  что-нибудь постороннее,  отвлекающее. Ему  требовалась
другая помощь, нежели леденящее предвкушение убийства.
   Помощь  извне?  Он обвел  окружавший  пейзаж умоляющим  взором.  Он был
одинок  и  наг, затаившись в кустах  на  чужой земле, словно  лесной  зверь,
окруженный врагами. Единственным  оружием был этот  страшный нож, обжигавший
ладонь.   Он   тщетно  искал  поддержки  у   джунглей,   воспламенивших  его
воображение. Но  вдруг  враждебно сомкнулась долина реки Квай. Тень от моста
сокращалась  с   каждой   минутой.   Теперь  мост  казался   ему   застывшим
бессмысленным  сооружением. Ждать помощи было неоткуда. Больше не оставалось
ни глотка виски, ни даже  комочка риса. Наверное,  стало бы легче, сумей  он
найти что-то из еды.
   Помощь не могла прийти извне. Он был  целиком предоставлен самому себе.
Но ведь именно этого он и добивался! И так радовался этому. Гордость пьянила
голову.  Он казался себе  самому неодолимым. Не  могли же силы  разом  вдруг
покинуть его, будто игрушку с лопнувшей пружиной.  Он закрыл  глаза  и вновь
погрузился в видения. Спасение могло прийти только оттуда, тщетно было ждать
его  на   земле  или  в   небесах.  Среди  обрушившихся  на  него  несчастий
единственный  сверкающий  луч  надежды  исходил  из  глубины  души...  Джойс
привычно искал спасения в развитом  воображении. Именно  эта его способность
беспокоила в  свое время Ширса.  А  осторожный Уорден так  и  не высказался,
достоинство это или порок.
   Навязчивые  образы  можно  было  обезвредить  только иными  навязчивыми
картинами, выбранными  по  желанию.  Надо было скорей просмотреть  киноленту
своей прошлой жизни и найти  в ней  то,  что  составляло подлинную  духовную
ценность; беспощадно отбросить все зыбкое и  неустойчивое;  найти достаточно
мощное чувство,  способное  целиком  заполнить  собой бездну, открывшуюся  в
душе! Он начал лихорадочно искать.  Ненависть к японцам и чувство долга явно
не  годились: их  нельзя  было  четко  вообразить себе.  Он  стал  думать  о
командирах, о  друзьях на  том берегу, доверившихся ему. Это тоже было  мало
осязаемо. В  крайнем случае подобное чувство могло побудить его пожертвовать
собственной жизнью. Жажда успеха тоже была бессильна здесь.  Поблекший ореол
победы не мог стать путеводной звездой - ее ведь нельзя ощутить.
   Внезапно сознание  пронзила  одна картина. Она была словно выхвачена из
тьмы стрелой молнии. Еще  не увидев целиком  всех деталей,  он  инстинктивно
почувствовал,  что  это грядет спасение. Усилием  воли  он вновь  вызвал ее.
Картина осветилась еще  раз. То  было одно из  видений минувшей  ночи:  лист
чертежа, освещенный проекционной лампой, бесчисленные изображения балки,  на
которых  сверху  лежали  теперь  коричневые  прямоугольники,  и   выведенный
стандартным   шрифтом   заголовок,  еще  блестевший  от   невысохшей   туши:
РАЗРУШЕНИЕ.
   Картина  не погасла. Вызванная из памяти  душевным порывом, она победно
заполнила  сознание.  Джойс  инстинктивно  почувствовал,  что  этот   мощный
всепоглощающий  образ  поможет слабому телу превозмочь  дрожь и  отвращение.
Образ пьянил, точно  алкоголь, и успокаивал,  точно опиум. Он отдался ему, с
тем чтобы уже больше не выпускать из головы.
   В  этом  гипнотическом  состоянии  он  нисколько не  удивился,  заметив
японских солдат на мосту через реку Квай.

VI

   Ширс  тоже заметил японских солдат и  почувствовал,  как у  него на лбу
выступил холодный пот.
   Для  него  тоже  время  тянулось   нестерпимо   медленно.  Лихорадочное
замешательство,  охватившее  его  при  мысли  о зарядах,  успело пройти.  Он
оставил партизан на месте,  а сам  поднялся повыше, откуда открывался вид на
мост и реку Квай. Приставив бинокль, он начал  рассматривать волны, лизавшие
опоры моста. Ему показалось, что он заметил уголок коричневого  предмета, то
выглядывавший,  то вновь исчезавший в  белой пене.  Рефлекторно  - да и долг
призывал  его к  этому - он стал  лихорадочно соображать, каким  образом мог
лично  вмешаться в  ход  событий.  "Нет  ситуации,  которая не  оставляла бы
возможности для  действия" - гласил девиз Отряда 316.  Впервые за время, что
он  занимался своим  ремеслом,  Ширс  не  мог  ничего  придумать  и  проклял
собственное бессилие.
   Для него игра была  уже сыграна. Ни он, ни Уорден, который сверху тоже,
несомненно,  заметил коварную  выходку  реки  Квай,  не  могли изменить  ход
событий. Разве  что  Джойс? Но  заметил  ли он  происшедшую перемену? И  кто
знает, хватит ли у него сил  и умения найти выход  из трагически сложившейся
обстановки?  Ширс,  которому  приходилось  уже сталкиваться  с  осложнениями
такого масштаба, горько пожалел, что отдал Джойсу главную роль.
   Миновали  уже два нескончаемых часа. С возвышения, где лежал Ширс, были
четко видны лагерные бараки и мельтешащие японские солдаты в парадной форме.
Рота  выстраивалась  в сотне  метров от  реки, готовясь  взять  винтовки  на
караул, приветствуя прибывших в поезде на открытие  линии генералов.  Может,
подготовка к  церемонии отвлечет их внимание? Ширс уповал на это.  Но тут из
караульного помещения вышел японский патруль и направился к мосту.
   По  команде  сержанта  солдаты выстраиваются вдоль  перил  и шагают  по
настилу,  небрежно  закинув  винтовки  на  плечо. Им велено в последний  раз
осмотреть  объект перед проходом поезда. Время от  времени кто-нибудь из них
перегибается через перила и смотрит вниз. Но делается  это явно  для очистки
совести, во исполнение приказа. Ширс твердит про себя, что у них не возникло
никаких подозрений. В самом деле, что может приключиться с мостом через реку
Квай,  выросшим у них на глазах  в этом забытом Богом краю!  "Глядят, но  не
видят", - шепчет Ширс, следя за их продвижением. Каждый  шаг отдается у него
в  голове.  Он неотрывно глядит  на них, ловя малейший их жест, а  в  сердце
слагается судорожное желание  молиться  какому-нибудь  богу, или  черту, или
любой высшей силе, если  она существует! Он машинально начинает  считать  их
шаги и прикидывает, сколько метров они успели пройти. Уже миновали  середину
моста.  Сержант облокачивается  на перила и говорит  что-то  идущему впереди
солдату, указывая на  реку.  Ширс кусает кулак,  чтобы не закричать. Сержант
смеется.  Скорей всего они заметили  спад  воды.  Идут  дальше. Ширс попал в
точку:  они глядят, но  не  видят.  Ему  даже кажется, что, впиваясь  в  них
взором, он оказывает своего рода внушение. Последний солдат исчезает из поля
зрения. Не заметили...
   Теперь  возвращаются. Солдаты вышагивают  прежней беззаботной походкой.
Вот один перегибается над опасной зоной. Нет, вновь занимает место в строю.
   Прошли.  Ширс вытирает с лица пот. Идут в лагерь.  "Ничего не увидели".
Англичанин  машинально  твердит  про   себя  фразу,  дабы  удостовериться  в
свершившемся  чуде. Он  ревниво  следит за ними  в  бинокль и  опускает его,
только когда патруль присоединяется к роте. Остается надеяться, что и дальше
все пройдет так же. Странная гордость охватывает Ширса.
   -  На  их  месте,  -  бормочет  он,  - я был  бы повнимательней.  Любой
английский  солдат  заметил  бы  неладное.  Слава  Богу!  Поезд  должен быть
недалеко.
   Как бы в ответ  на последнюю мысль Ширса с вражеского берега  донеслись
хриплые  слова команды.  Солдаты засуетились. Ширс  всматривается вдаль.  На
горизонте,  в глубине  долины  вырастает облачко черного  дыма,  оповещая  о
приближении  первого  японского эшелона. Он  прошел уже через  весь Таиланд,
первый  состав,  везущий  солдат,   боеприпасы  и   нескольких  генералов  -
представителей  японского  главного  командования.  Первый  поезд,  которому
предстоит пересечь мост через реку Квай.
   Сердце Ширса сжимается. Благодарные слезы застилают глаза.
   - Все уже позади,  - шепчет он. -  Какие еще могут быть  неожиданности?
Поезд будет здесь через двадцать минут.
   Ширс берет себя  в руки и спускается к подножию горы, где засела группа
прикрытия. И пока, согнувшись при  этом в три погибели, он спускается сквозь
кустарник, стараясь быть  как можно  неприметней, на противоположном  берегу
появляется человек в форме английского полковника и направляется к мосту.
   В тот момент, когда Первый достиг своего поста и, еще не оправившись от
смятения,  напрягся  в ожидании грохота  взрыва,  ослепительного  пламени  и
зрелища дымящихся руин,  в  этот самый  момент  полковник Никольсон,  в свою
очередь, поднялся на мост через реку Квай.
   Умиротворенный, в  ладу  со своей  совестью, со  вселенной и  со  своим
Богом;  отражая  в  зрачках  безмятежную голубизну  тропических небес  после
грозы; впитывая каждой порой  своей  розовой кожи удовольствие от праведного
отдыха,   подобно   честному   мастеру   по   завершении   большого   труда;
преисполненный  гордости от сознания того, что он сумел превзойти  благодаря
своей  стойкости  и  мужеству  все  препятствия; не в  силах наглядеться  на
творение, созданное его руками и руками его  солдат в этом диком таиландском
краю, уже ставшем почти его вотчиной; в упоении от мысли, что он не посрамил
славы предков, вписав славную страницу в западную  летопись легендарных  дел
строителей  империи; непререкаемо убежденный, что никто не  смог бы  сделать
это  лучше  его; укрепившийся еще больше в своем  убеждении  о превосходстве
белой  расы  во  всех областях жизнедеятельности  и  безмерно  счастливый от
сознания, что всего за шесть  месяцев  он  блистательным образом  подтвердил
это;  раздуваясь от радости  при  виде  того, каких триумфальных результатов
добились люди под его руководством; смакуя крохотными глотками вино  победы;
любуясь отменным качеством исполнения; желая в последний раз перед апофеозом
осмотреть  в   одиночку   это   достижение   трудолюбия  и   ума,  а   также
проинспектировать  напоследок  построенный  им объект,  полковник  Никольсон
величественным шагом ступил на мост через реку Квай.
   Большую  часть  всех военнопленных и всех офицеров увели из лагеря  два
дня  назад пешим строем на сборный пункт, откуда их должны были отправить на
Малайский архипелаг, а то и в Японию для  выполнения новых  работ.  Железная
дорога   была   закончена.  Всемилостивейший  император  повелел  из   Токио
отпраздновать событие во всех строительных лагерях Бирмы и Таиланда.
   С особой  торжественностью по настоянию полковника Никольсона этот день
был  отмечен  в  Квайском речном  лагере.  На  всей  трассе  железной дороги
кто-нибудь   из  старших  японских  офицеров  -  генерал  или  полковник,  -
поднявшись на  сколоченную трибуну и блестя начищенными  сапогами и светлыми
перчатками,  произносил  речь, сопровождая ее  резкими подергиваниями рук  и
головы.  Искаженные странным образом английские слова обрушивались  на толпы
белых  людей - увечных, больных, покрытых  язвами, оглушенных  многомесячным
пребыванием в аду.
   Сайто тоже произнес речь. Разумеется, он восславлял южноазиатскую сферу
сопроцветания. В конце он все-таки снизошел до слов благодарности пленным за
проявленную ими  лояльность. Клиптон,  видевший,  как перед  сдачей  объекта
умирающих  людей выводили на  стройку, чуть  не плакал от ярости. Но на этом
дело не кончилось. Клиптону пришлось вслед за  тем выслушать речь полковника
Никольсона, в которой тот воздавал честь мужеству и самоотверженности  своих
солдат. Полковник закончил словами о том, что перенесенные страдания были не
напрасны и что он гордится выпавшей ему честью командовать такими людьми. Их
достойное поведение в беде послужит примером для всей нации.
   После этого начался праздник.  Полковник принял  в его подготовке живое
участие.  Для  солдат  нет  ничего страшнее безделья, твердил  он, а  посему
приказал   развлекаться.  Несколько   дней  подряд  солдаты  вынуждены  были
репетировать. Пленные показали не только множество сольных номеров,  но даже
сумели  поставить комедию,  где  переодетые  в  женское  солдаты  изображали
"танцовщиц". Их появление на подмостках вызвало дружный гогот.
   -  Вот видите, Клиптон, - сказал  полковник.  -  Вы критиковали меня  в
отдельных  случаях, но я не  допустил,  не позволил  им  пасть  духом.  Люди
выдержали - и это главное.
   В  этом  была доля правды. Солдаты в Квайском  речном  лагере  остались
несломленными. Клиптону достаточно  было  оглянуться вокруг. Он  видел,  как
радостно,  по-детски смеялись пленные,  глядя  на  представление,  и  в этой
способности радоваться был залог того, что они сумели остаться людьми.
   Наутро пленные двинулись  в  путь.  В  лагере  остались только калеки и
тяжелобольные.  Их должны были  эвакуировать в  Бангкок ближайшим поездом из
Бирмы. Офицеры ушли с солдатами. Ривзу и Хьюзу, к вящему  их огорчению, тоже
пришлось отправиться с колонной, хотя им очень хотелось взглянуть на то, как
по  сооружению,  возведенному  ценой  стольких  мук,  пройдет первый  поезд.
Полковник Никольсон единственный получил дозволение остаться в лагере, чтобы
затем  сопровождать  больных.  Учитывая его заслуги,  Сайто  не мог отказать
полковнику в поблажке, о которой тот попросил с обычным своим достоинством.
   Теперь  он  шел по мосту широким шагом, торжествующе стуча каблуками  о
настил.  Он  победил.   Мост   был  отделан  без  шика,  но  тщательно  и  с
"законченностью", и  теперь  высился словно памятник  мастерству  Запада под
таиландским  солнцем. Он считал,  что в последний раз обязан пройти по нему,
как  командир  обходит  строй  перед  парадом.  Иначе  не  могло  быть.   Он
олицетворял   своим  присутствием  всех  ушедших  соратников,  всех  солдат,
которые,  конечно  же, заслужили  эту  честь. К счастью,  он  был тут.  Мост
сработан надежно, ни одного слабого места;  прекрасное сооружение.  Но ничто
не  способно заменить  хозяйский глаз, особенно если  человек от  начала  до
конца отвечал за работу; в этом он тоже  был уверен. Разве можно заранее все
предусмотреть? Жизненный опыт  тоже его учил  тому,  что в последнюю  минуту
может приключиться самое невероятное,  обнаружится щель  или трещина. Лучший
из подчиненных в этом случае растеряется и не сможет быстро принять решение.
Разумеется,  он и в грош не ставил донесения  японского  патруля, посланного
комендантом проверить мост.  Он  хотел  все видеть сам  и теперь  придирчиво
разглядывал каждую балку, каждый стык.
   Дойдя  до  середины моста, он перевесился через перила, как делал через
каждые  пять-шесть  метров,  всмотрелся в  опору  и удивленно  замер  в этом
положении.
   Хозяйским  взглядом он сразу  же усмотрел пенистый  бурун над  зарядом.
Приглядевшись внимательнее, Никольсон различил  приставшую к столбу какую-то
коричневую массу.  Он поколебался мгновение, перешел немного  дальше и через
несколько метров склонился над другой опорой.
   - Странно... - пробормотал он.
   Он постоял в  нерешительности еще немного, перешел  на другую сторону и
поглядел там. Там тоже виднелся какой-то  коричневый предмет, едва прикрытый
дюймовым слоем воды. Смутное беспокойство охватило его. Как  будто он увидел
пятно, портившее  весь  внешний  вид  сооружения. Полковник дошел  до  конца
настила и  повернул назад, как это сделал до него патруль. Снова остановился
на  середине и долго-долго глядел вниз. Наконец, пожав плечами,  он двинулся
назад на правый берег. Дорогой он бормотал вслух:
   - Два дня назад этого не было. Правда, с тех пор река  спала...  Скорей
всего намело на опору кучку мусора. И все же...
   В голове полковника  возник очажок подозрения, но истина была настолько
невообразима,  что  он еще был  не  в силах  представить ее.  Тем  не  менее
безмятежность  исчезла. Великолепное утро было испорчено. Он вновь подошел к
перилам  и  склонился  над  этой  аномалией. Чем объяснить  ее?  По-прежнему
взволнованный, он вернулся на берег.
   - Нет, это  невозможно, -  шептал он, отгоняя закравшееся подозрение. -
Если только банда красных китайцев...
   Понятие диверсии неразрывно  было связано у него  с гнусным  коварством
врага.
   -  Здесь  это   невозможно,  -  повторил  он.  Однако  прежнее  хорошее
настроение больше не возвращалось.
   Поезд  был  уже  виден  -  правда, далеко. Полковник  прикинул, что  он
прибудет не раньше чем через десять минут. Сайто, прохаживавшийся от моста к
строю, несколько растерянно смотрел на приближавшегося полковника. Последнее
время замешательство не покидало его в присутствии полковника Никольсона.
   -  Полковник  Сайто,  -  властно  промолвил  тот. -  Происходит  что-то
странное.  Нам следует пойти проверить, в  чем  дело,  до того, как  пройдет
поезд.
   Не дожидаясь ответа, он  стал спускаться с берега, намереваясь отвязать
причаленную под мостом туземную лодочку и объехать на ней  опоры. Ступив  на
пляж,  он инстинктивно  окинул его из конца в конец хозяйским взглядом и тут
же увидел  на  влажно  блестевшем галечнике  электрический провод. Полковник
Никольсон нахмурился и двинулся прямо к шнуру.

VII

   Он вошел в поле  зрения Ширса в тот момент, когда пружинисто спрыгнул с
крутого  берега,  -  ловкость  ему  удалось  сохранить  ежедневной  утренней
гимнастикой.
   Японский офицер неуклюже  сполз за  ним следом.  А Ширса обожгла мысль,
что злой рок еще не выложил на стол свои козыри.
   Джойс давно  уже заметил английского  полковника. Но  в том  сумеречном
состоянии,  в котором он пребывал, метание полковника по  мосту не вызвало в
нем никаких  новых чувств. Однако завидев появившуюся из-за спины полковника
фигуру  Сайто, он схватился за нож. Ширсу  казалось, что полковник Никольсон
силком тянет за собой японского офицера. При виде дикой нелепости положения,
он в полуистерике заговорил сам с собой:
   -  Надо  же,  кто  кого ведет!  Англичанин тащит японца! Объяснить ему,
шепнуть хоть словечко, одно-единственное...
   Пыхтение  локомотива  доносилось все отчетливее. Японцы выстроились  по
местам, готовясь взять  на караул. Двоих людей на пляже не могли  увидеть из
лагеря. Ширс в ярости сжал кулаки, мгновенно оценив  ситуацию. Тренированная
реакция  тут   же  сработала,  подсказав,  что  именно  требуется  совершить
человеку,  вставшему  под  знамена "Фирмы подрывных  работ". Он выхватил  из
ножен  кинжал и занес его  для удара по всем правилам - рука отведена, ногти
внизу, большой  палец на  основании лезвия. Сам он  не мог пустить  оружие в
ход;  это  была   безумная  попытка  воздействовать  на   Джойса,  такое  же
инстинктивное движение,  как