анию, скажи - не сможем, не будем. Поедем к Нине.  Ну  что  задумался?
Давай к телефону!
   - Решил, Серега, за меня? Как в армии?
   - А что тут решать!
   -  Не  считаешь  ли  ты,  Серега,  меня  за  мумию?  -  поинтересовался
Константин. - Спросил бы, куда моя душа тянет - в ту компанию или  в  эту?
Или эгоизм разъел уже и твою душу? А, Серега?
   - К черту, еще будем разводить  нежности!  Решай  по-мужски:  туда  или
сюда?
   - Сюда. Конечно, сюда. - Константин с заалевшими скулами пощипал усики.
-  Поедем.  Только  вот  хлопцев  обидим.  Хорошие  ребята  собираются  на
Метростроевской. Ладно. Снимаю предложение. Согласен к Нине.
   - Другое дело, - сказал Сергей. - Звони!


   Когда  на  Ордынке  вышли  из  троллейбуса  и,  как  бы  освобожденные,
вырвались  из  тесноты,  запаха  морозных  пальто,  из  толчеи  новогодних
разговоров, из окружения уже оживленных и красных лиц, вся  улица  была  в
плывущем движении снегопада.
   На троллейбусной остановке свежая пороша была вытоптана - здесь чернела
длинная очередь, вспыхивали огоньки  папирос;  компания  молодых  людей  с
патефоном, будто завернутым в белый чехол, весело топталась  под  фонарем:
наперебой острили, хохотали. Был канун 1946 года. И везде -  в  скользящих
под снегопадом огнях троллейбуса, в окнах домов, в  красновато-зеленоватом
мерцании зажженных елок - была особая  предновогодняя  чистота,  легкость,
ожидание. Это  чувствовалось  и  в  запахе  холода,  и  в  фигурах  редких
прохожих, которые бежали навстречу, подняв воротники, в побеленных шапках,
все несли авоськи со свертками, с торчащими из газетных кульков  бутылками
полученного по карточкам вина - и почему-то хотелось верить в  долгие  дни
этой праздничной возбужденности и доброты.
   - "Мне-е в холо-одно-ой  земля-нке-е  тепло-о",  -  затянул  Константин
глубоким басом.
   - "От твоей негасимо-ой любви-и..." - подхватил Сергей.
   Огромные окна аптеки на углу были пустынно-желтыми; снежные бугры перед
подъездами темнели следами.
   Переходили улицу: около тротуара завиднелась какая-то изгородь,  сплошь
забитая снегом, мутно блестел красный фонарь на ней. Фигура,  укутанная  в
тулуп, в женском, намотанном на  голове  платке  двигалась  возле  фонаря,
лопатой расчищала горбатый навал сугроба, наметаемого к изгороди:  видимо,
замерзли водопроводные трубы, и в эту новогоднюю ночь шли тут работы.
   - С Новым годом, мамаша! - сказал Сергей, шутливо козырнув  с  чувством
освобожденной доброты ко всем.
   - Какая я т-те, к шуту, мамаша? - густо прохрипела фигура, закутанная в
тулуп, выпрямилась, мужское лицо недовольно глядело из-под платка. - Глаза
разуй, поллитру хватил?
   - А платок, платок зачем? - захохотал Константин.  -  У  жены  напрокат
взял? Тебя тут в упор в бинокль не различишь!
   - Ладно, ладно! - обиженно загудел тулуп.  -  Давай  дуй,  справляй!  К
девкам небось бежите? Чего хохочете-то, ровно  двугривенный  нашли?  -  И,
сплюнув себе  под  валенки,  с  сердцем  метнул  облако  снега  в  сторону
тротуара, под длинные полосы электрического  света,  разлитые  из  мерзлых
окон.
   Оба снова засмеялись, овеянные на тротуаре  колючей  снежной  пылью,  и
Константин, с улыбкой  удовольствия  стряхнув  налипший  пласт  на  рукава
кожанки, посмотрел на часы.
   - "Уж полночь близится, а Германа..." -  И,  ударив  Сергея  по  плечу,
фальшиво пропел; - Мы рано премся! Не люблю приходить до разгара!
   Когда через  темную  арку  ворот,  дующую  сквозным  холодом,  вошли  в
маленький двор и остановились под шумевшими на ветру липами, когда  Сергей
нашел  над  дымящимися  крышами  сараев  ярко-красное  окно  в  стареньком
трехэтажном домике Нины, он с  внезапной  остротой  почувствовал  сладкое,
тревожное  и  горькое  давление  в  горле,  как  в  то  тихое  утро  после
проведенной ночи у Нины, когда, проснувшись в ее комнате, он увидел четкие
крестики вороньих следов на розовой крыше  сарая.  И  то,  что  Константин
вошел  в   этот   обычный   замоскворецкий   дворик   лишь   с   некоторой
заинтересованностью гостя, не  зная  того,  что  помнил  и  ощущал  сейчас
Сергей, буднично отдаляло его и принижало что-то в нем.
   - Куда идти? Какой этаж? Однако твоя Ниночка живет не  в  хоромах...  -
Константин, задрав голову, прижмурясь от  снега,  летящего  ему  в  глаза,
оглядывал горевшие во дворике окна. - Не вижу карет и швейцара у подъезда.
   И Сергей ответил:
   - За мной! Не упади на лестнице, наступив на кошку. Лифта не будет!


   По полутемной лестнице поднялись на второй этаж, позвонили  и,  стоя  в
ожидании под тусклой лампочкой на площадке, услышали из-за обитой клеенкой
двери смешанное гудение голосов, смех, потом возглас: "Ниночка, звонят!" -
и затем побежал к двери перестук каблуков вместе со знакомым голосом:
   - Сейчас открою!
   Щелчок  замка,  свет  неестественно  яркой  передней,  из  квартиры  на
лестничную   площадку   вырвались   звуки   патефона,   в   проеме   двери
вырисовывались узкие плечи Нины.
   - Вы просто молодцы!
   Весело улыбаясь, она воскликнула: "Быстрей,  быстрей!.."  -  и  втащила
Сергея в переднюю, и  уже  в  передней,  заставленной  галошами,  женскими
ботами, заваленной пальто, он  заметил  в  открытую  дверь  за  ее  спиной
незнакомые ему мужские и  женские  лица  и,  оглушенный  хаосом  смешанных
голосов, на какое-то мгновение почувствовал растерянность  оттого,  что  в
этой комнате с ее обычной зимней тишиной было нечто непривычное и новое. И
он, пересиливая себя, улыбнулся Нине.
   - Ну раздевайтесь, быстро! Хотя есть время... Сами знаете,  мужчины  не
умеют  терпеть,  когда  стоит  вино  на  столе!  Быстро,  быстро!  -   Она
засмеялась, протянула Константину руку.  -  Мы  еще  незнакомы,  Нина.  Я,
кажется, чуть-чуть вас знаю со слов Сергея...
   - Костя... Константин. Я тоже чуть-чуть, -  попав  в  луч  ее  взгляда,
произнес Константин, бережно сжал ее пальцы и тотчас вынул из карманов две
бутылки вина, поставил их на тумбочку, меж валявшихся кучей мужских шапок,
договорил шутливо-галантно: - Прошу вас, Нина, без ненужных слов. Живем  в
тяжелое время карточек, лимитов и прочее... А кажется,  -  он  моргнул  на
дверь, - мужчин здесь хватит. Простите, вы на меня не сердитесь?
   - Нет, нет, что вы! - воскликнула Нина. - Хорошо, идемте. Я вас  сейчас
познакомлю со всеми.
   - Только ни с кем нас не знакомь, - остановил  ее  Сергей.  -  Мы  сами
познакомимся.
   Их встретили оживленным гулом,  обрадованными  возгласами  полушутливых
приветствий, как встречают даже в  незнакомой  компании  новых  гостей;  в
плавающем папиросном дыму  лица  повернулись  к  ним;  совсем  молоденький
паренек в очках, как-то неудобно  сидя  у  края  стола,  неизвестно  зачем
зааплодировал, глядя на Нину, заорал ожесточенно:
   - Горько!
   И в полутени  абажура  пара,  топтавшаяся  в  углу  комнаты  под  звуки
патефона, обернулась  с  любопытством;  и  кто-то  приподнялся  с  дивана,
помахал им в знак приветствия. Стоя среди говора, движения,  шума,  Сергей
мгновенно понял, что их ждали здесь, в этой, видимо,  давно  знавшей  друг
друга  компании;  и  он,  неприятно  оглушенный,  скованный  и  шумом,   и
многолюдством,  не  очень  ловко  представился  всем   сразу   вместе   с.
Константином:
   - Сергей.
   - Костя, он же Константин.
   И тут же Нина, встав между ними, спросила: "Все познакомились?" - после
чего взяла обоих под руки,  подвела  к  столу,  поворачивая  голову  то  к
одному, то к другому, сказала ласково:
   - Мы сядем здесь. Я - посредине. Будете за  мной  ухаживать  оба.  -  И
добавила  шепотом:  -  Видите,  я  уже  многих  посадила  за  стол:  негде
танцевать. Пусть сидят. Я сейчас. Садитесь! - Она посадила их и, улыбаясь,
скользнула глазами по толкотне в комнате. - Товарищи  геологи  и  горняки,
прошу всех к столу!  Мальчики,  посмотрите  на  часы.  Свиридов,  оставьте
патефон и включите радио!
   Патефон  захлебнулся  и  смолк,  перестала  шипеть   пластинка.   Потом
загремели стулья,  пододвигаемые  к  столу,  послышались  со  всех  сторон
возгласы:
   - Пора, пора, терпежу нет! Включить радио!
   И сейчас же за  столом  стало  теснее,  заколыхались  незнакомые  лица,
девушки со смехом стали разбирать разномастные, собранные, по-видимому,  у
всех соседей тарелки, парни  с  бывалым  видом  пьющих  людей  взялись  за
бутылки,  изучающе  рассматривая  этикетки;  кто-то  потребовал  рокочущим
басом:
   - Штопор мне, Ниночка, штопор! Дайте мне орудие производства!
   - В углу! Сдерживайте Володьку и отберите у него селедку! Сожрет все  в
новогоднем восторге! - крикнули в конце стола.
   Возникло то оживление, когда садятся за стол, и прежней  растерянности,
появившейся вначале у Сергея при виде этой толчеи незнакомых  людей,  уже,
казалось, не было. Он закурил, поискал глазами пепельницу и  не  нашел  ее
рядом, но тогда сосед справа, паренек в очках, некстати  заоравший  давеча
"горько", пододвинул к нему чистое блюдечко, сказал с нетрезвой вескостью:
   - Сойдет! В этой компании сойдет, верно, Сергей?
   Был он навеселе - похоже, выпил перед тем, как идти сюда, - и был  пьян
смешно, как-то неряшливо,  очки  странно  увеличивали  его  по-мальчишески
косящие глаза, и лицо, худое, остроносое, имело обалделое выражение.
   - Я вас знаю и понимаю! - сказал он с категоричной хмельной прямотой. -
Огонь, дым, смерть... и  студенческая  скамья,  карточки  и  профессора  в
пальто на кафедре. Поколение, выросшее на войне, и поколение,  выросшее  в
тылу. Вы воевали,  мы  учились.  Два  разных  поколения,  хотя  разница  в
годах... с воробьиный нос. Вы презираете наше поколение за то, что оно  не
воевало?
   - Пожалуй, нет, - сказал Сергей. - А к чему этот вопрос?
   Локоть паренька, как по льду, оскальзывался на краю стола,  стекла  его
очков ядовито сверкали, и Сергей заинтересованно глядел на него.
   - Бросьте! - Паренек в очках взъерошился, хлопнул носильным кулачком по
столу. - Поколение, испытавшее дыхание смерти, не может быть объективным к
тем, кто не воевал! А я не воевал!
   - И что же?
   - Откровенность за откровенность. Отвечайте мне!
   - Только на равных началах. Вы уже громите стол кулаком. Равенства нет,
- ответил Сергей. - Вы меня запугиваете.
   Взрыв смеха раздался за дальним концом стола - разговор, вероятно,  был
слышен там. И, удивленный вниманием к себе,  Сергей  поднял  голову  и  не
сразу увидел в полутени абажура, среди молодых  возбужденных  и  смеющихся
лиц, чье-то очень знакомое лицо - оно, казалось, ободряло и кивало ему.  И
рядом было женское лицо, которое искоса  смотрело  в  направлении  Сергея,
кривилось вымученной гримасой.
   "Уваров?.. Он здесь?" - мелькнуло у Сергея, и его словно обдало горячим
парным воздухом. Было что-то противоестественное в том, что, войдя  в  эту
комнату, он в первую минуту  не  заметил  их  -  Уварова  и  его  девушку,
кажется, ее звали Таня... Но вдвойне большая противоестественность была  в
том, что, зная друг о друге то, чего не знали другие, они сидели за  одним
столом, и Уваров, как будто между ними ничего не было, даже ободряя, кивал
ему сейчас, а он, нахмурясь, еще не знал, что надо было ответить и  делать
на это участие.
   - Тиш-ше!
   - Радио, радио включите!
   - Петька, поставь бутылку, кто открывает вилкой?
   - Ша, пижоны, как говорят в Одессе!
   Крики эти, смех, толчея в  комнате  уже  проходили  мимо,  не  касались
сознания Сергея. Он, соображая, что ему делать, видел, как Уваров ножом, с
настойчивой требовательностью стучал по бутылке. Он  устанавливал  порядок
на своем конце стола, и две девушки, сидя напротив Уварова, что-то  весело
говорили ему через стол, а он отрицательно качал головой.
   "Что это? Зачем это? Как он здесь?.. - спрашивал  себя  Сергей.  -  Его
знают здесь?" - соображал он, ища решения, и  тут  же  услышал  удивленный
шепот Константина над ухом:
   - Ты ничего не видишь? Куда мы попали, маэстро? Ты видишь  того  хмыря,
ресторанного? Твой фронтовой дружок? Что происходит?..
   - Сиди и молчи,  Костя,  посмотрим,  что  будет  дальше,  -  вполголоса
ответил Сергей.
   - Так что ж вы  замолчали?  -  просочился  сбоку  из  папиросного  дыма
нетерпеливо задиристый тенорок, и придвинулось к Сергею ядовитое сверканье
очков.
   - Мы разве с вами не доспорили? - плохо  вникая  в  смысл  своих  слов,
ответил Сергей. - Кажется, все ясно.
   В это время прозвучал за спиной жестковатый голос:
   - Прошу прощения, разрешите с вами лично познакомиться?
   Сергей обернулся: позади него стоял невысокий старший лейтенант средних
лет, лицо сухое, болезненно желтое, с глубоко впалыми щеками. Новый китель
аккуратно застегнут на все пуговицы, свежий подворотничок педантично чист,
темные цепкие глаза глядели в упор; левой рукой он опирался на костылек.
   - Свиридов. Рад познакомиться с  фронтовиком.  Тем  более  -  со  своим
будущим студентом.
   - Не понимаю. - Сергей почувствовал, как плотно и сильно сжал его  руку
Свиридов, и вместе с тем, слыша смутный шум  за  столом,  там,  где  сидел
Уваров, спросил: - Но почему "студентом"?
   Губы Свиридова краями раздвинулись - улыбался он неумело, некрасиво,  -
и, выговаривая слова прочно, округляя их, он сказал:
   -  Вы   подавали   документы   в   Горнометаллургический   институт   и
разговаривали  с  доцентом  Морозовым.  Вчера   списки   утверждались.   Я
присутствовал от партбюро и отстаивал фронтовиков. Я преподаю в  институте
военное дело. Вас отстояли. Поздравляю. Списки сегодня утром вывешены.
   - Отстояли? Меня? От кого отстояли?
   Свиридов снова улыбнулся уголками губ, взгляд был немигающ, внимателен,
голос, отделенный от улыбки, звучал по-прежнему увесисто:
   - Это неважно сейчас.
   - Что ж... Спасибо, если отстояли, - сказал Сергей.
   И в ту же минуту, когда он сел, чья-то рука мягко легла  сзади  на  его
плечо, - Нина наклонилась над ним  и,  заглядывая  ему  в  глаза,  сказала
тихонько:
   - С тобой хочет поговорить один человек. Иди сюда, пересядь  на  тахту.
Он хочет... Здесь никто не будет мешать.
   - Кто он?
   - Узнаешь...
   Сергей пересел на тахту с неприятным  чувством  от  ожидания  какого-то
нового знакомства - не хотелось сейчас отвечать  кому-то  на  вопросы  или
спрашивать, желая показаться вежливым, приятным человеком,  как  это  надо
было делать в гостях.
   - Здорово, Сергей! Очень рад тебя встретить здесь!
   Этот знакомый рокочущий басок будто толкнул Сергея.  И,  еще  не  веря,
увидел: рядом опустился на тахту Уваров в очень  просторном  клетчатом,  с
толстыми  плечами  пиджаке,  синего  цвета  галстук  выделялся  на   новой
полосатой сорочке, на тесном воротничке, сжимавшем крепкую шею.
   Сергей быстро взглянул  на  неопределенно  улыбающиеся  губы  Нины,  на
излишне веселое лицо Уварова и, криво усмехнувшись, выдавил:
   - Ну?
   Уваров, наморщив брови, бодро заговорил примирительным тоном:
   - Ну как, Сережа? Будем физиономию друг другу бить или брататься? Ну...
здорово, что ли? Ниночка, вы можете нас не знакомить. Мы знакомы. Верно?
   Он со скрытым напряжением и нарочитой уверенностью засмеялся, а  Сергей
все смотрел в его лицо,  как  бы  отыскивая  следы  после  той  встречи  в
ресторане, вспомнил  его  вскрик;  "Он  изуродовал  меня!"  -  поморщился,
ответил сдержанно:
   - Однажды я тебе сказал... я не люблю братских могил. Это, наверно,  ты
помнишь!
   - Так, - Уваров вроде бы в раздумье потер лоб длинными пальцами: вдруг,
обращаясь к Нине, проговорил: - Мира не получается. Что  ж  будем  делать?
Может  быть,  кому-нибудь  из  нас  нужно  умереть,  чтобы  другому   было
свободнее? Остроумнее не придумаешь!
   Нина взяла Сергея за локоть, кивая ему просительно, и  затем  взяла  за
локоть пожавшего плечами Уварова,  легонько  толкнула  их  друг  к  другу,
прошептала обоим:
   - Ну, мир? Перемирие? Сидите.
   - Я готов, - принужденно сказал Уваров. - Но перемирие может состояться
тогда, когда его хотят обе стороны.
   - Он прав, - ответил Сергей, в  то  же  время  думая:  "Мелодрама!  Чем
кончится эта мелодрама?  Зачем  он  хочет  поговорить  со  мной?  И  зачем
вмешивается Нина?.."  Он  договорил:  -  Братание  вряд  ли  у  нас  может
получиться.
   - Нет, нет, только мир, - уверительно повторила Нина. - Мир, мир. Прошу
вас обоих, Сережа.
   Уваров расстегнул пиджак, удобнее развалился на тахте, полное лицо  его
выражало добродушную обезоруженность.
   - Боюсь наболтать банальщины, Ниночка, но один в поле не воин.
   Сильный, голубоглазый, в своем клетчатом, сшитом,  видимо,  в  Германии
костюме, Уваров бесцеремонно начал разглядывать полочки сбоку тахты,  стал
трогать фигурки тунгусских богов, образцы кварца, говоря  своим  рокочущим
баском:
   - Геологи, в особенности женщины, - удивительные люди. Стоит им хотя бы
на полгода обосноваться в городе, как окружают себя  тысячами  вещей.  Это
что же - тяга к уюту? А, Ниночка? Или - ха-ха! - геологическое  мещанство?
Хм, что это  за  сопливый  слон?  Не  положено.  Мещанство.  На  партийное
собрание вас.
   - Я беспартийная, Аркадий.
   - На суд общественности  вас.  Экую  настольную  лампу  в  комиссионном
оторвали! Мещанство первой марки!.. Да,  да,  Ниночка!  Верно,  Сергей?  -
обратился он к Сергею дружелюбно и просто, как к  близкому  знакомому,  от
его манеры гладко говорить повеяло чем-то новым. Этот Уваров не был  похож
на того, фронтового Уварова, который  три  месяца  командовал  батареей  и
которого он встретил в ресторане недавно.
   Широкая фигура Уварова в просторном немецком костюме раздражающе  лезла
в глаза, и какая-то непонятная сила сдерживала Сергея, заставляла  сидеть,
наблюдать за ним с особым  едким  интересом.  "Нет,  в  ресторане  он  был
другим. Тогда в нем было то, фронтовое: взгляд, осанка,  тогда  он  был  в
кителе..." И он чувствовал испарину на висках, но не вытирал ее - не хотел
выказывать скрытого волнения.
   - Мещанство надо понимать иначе, - когда  человек  трясется  только  за
свою шкуру, - сказал Сергей. - Это известная истина.
   - Сережа, - робко остановила его Нина и вздохнула. - Ну я прошу... Я не
буду мешать. Я лучше уйду.
   Уваров, однако, со спокойным видом покачал на  ладони  кусочек  кварца,
спросил:
   - Не остыл еще? Ну скажи, Сергей, признаешь объективный и  субъективный
подход  к  вещам?  Мы  с  тобой  воевали,  но  некоторые  штуки  оценивали
по-разному.
   - Ты воевал? - Сергей раздавил  окурок  в  пепельнице  на  тумбочке.  -
Правда одна. Ты хочешь две!..
   - Значит...
   - Значит, братская могила?
   - Какая могила?
   - Вали все в одну яму? Все, кто был там, воевали?
   - Вот что, Сережа... -  медленно  проговорил  Уваров,  положив  кусочек
кварца на полочку, и, так же  медленно  и  вроде  без  охоты  шутя,  вынул
военный билет. - Может, ты посмотришь мой послужной список?
   - Я знаю его, - сказал Сергей. - Ты пришел к нам из запасного  полка  и
ушел в запасной полк.
   - У каждого судьба складывается по-своему. В войну - особенно.
   Слыша голос Уварова,  Сергей  опять  потянулся  за  сигаретами  -  было
горько, сухо во рту, но  сигарету  не  достал,  рука  осталась  в  кармане
пиджака, и, сидя так, в полутени, в  этом  неудобном  положении,  чувствуя
возникшую тяжесть во всем теле, он думал с раздражением  на  самого  себя:
"Не так, не так говорю с ним! Он уверен, спокоен... И мне надо говорить...
Только спокойно!.." С коротким усилием он изменил неловкую позу, посмотрел
неприязненно в ждущие глаза Уварова.
   - Не забыл лейтенанта Василенко? Надеюсь, ты помнишь его?
   - Но откуда ты все можешь знать? - Уваров сделал изумленное лицо, шумно
выдохнул из себя воздух, как спортсмен после длительного бега. - Тебя ведь
увезли в госпиталь, насколько я помню?
   - Я встретил в госпитале  писаря  из  трибунала.  Это  тебе  ничего  не
говорит?
   -  Ох,  Сережа,  Сережа,  -  сказал  Уваров  с  выражением  тяжелейшего
утомления. - Ниночка, - позвал он расслабленно, - я уже бессилен...