тену напирающих плеч,
стал протискиваться к ней с необычайной, охватившей его силой.
   Он видел впереди ищущее лицо Аси, смутно  чувствовал  движения,  толчки
своих рук. Он задыхался, и в его сознании  билось  оглушающим  молоточком:
"Только бы не упала! Только бы... Только бы не упала!.."
   Константин слышал впереди себя возгласы, рвущиеся в уши  но  эти  удары
молоточка в сознании заглушали все: "Только бы не упала, только бы..."
   - Что же это... Что же это, товарищи!..
   - Кто сделал? Зачем?
   - Я не могу!.. Я не могу!.. Я не могу...
   - Коля-а!..
   - С ума, что ли, сошли?
   - Почему это?.. Что устроили!..
   - Я упаду... Не могу!
   - Зачем взяли детей!..
   - ...Что вам? Что вы делаете?
   - О-о-ох!..
   - Машины с песком!.. Преградили путь!
   - На Петровку!..
   - Зачем? Зачем?
   - Что ж это такое?.. А?
   - С Трубной народ...
   - Фонарный столб... Смотрите!
   -  Витя...  держись,  родной  мальчик!..  Держись!   Ручками   держись!
Потерпи!.. Держись, сыночек!
   - Па-па!.. Ми-илый... Папочка!..
   "Только бы не упала!.. Только бы... Только бы не упала!.."
   - Ася-а! Ася!..
   Он уже н-е видел ее лица, он лишь видел платок Аси среди месива людских
голов. И, как бы косо вырастая из спертой черноты толпы, закачались  слева
голые деревья бульвара, - и оттуда вроде бы приблизились  кузова  грузовых
машин, сереющие мешки из-за бортов, столб фонаря с прилипшим к нему  телом
мальчика. Мальчик, без шапки, в растерзанном пальтишке, с захлестнутым  на
спину пионерским галстуком, плача, обвивал руками фонарный  столб,  елозил
маленькими,  сплошь  заляпанными  грязью   ботинками   по   растопыренным,
вскинутым  вверх,  как  подпорка,  ладоням  мужчины,  человеческой  массой
притиснутого к  столбу.  Мужчина  в  разорванном  на  плече  плаще  глядел
побелевшими страшными глазами и не кричал, а всем лицом просил о пощаде:
   - Витенька, держись, сыночек, крепче!.. Витя! Родной,  я  здесь...  Еще
немножечко, упирайся мне в  руки!  Ну,  держись!  Ну,  держись!  Товарищи,
товарищи!..
   - Па-апочка!.. Не могу... Ми-иленький...
   - Ви-итя!.. Сыночек!..
   - Го-осподи-и, удал! - воем прокатилось по толпе, шатнувшейся назад.  -
Мальчик!..
   - Товарищи! Товарищи!
   Константин не заметил, как упал мальчик, только что-то темное мелькнуло
над головами, и толпа  закачалась.  Завизжали  женщины,  донеслись  крики:
"Остановитесь!"
   "Где мальчик? Только бы не упала... Только бы не упала! Только бы!..  -
как молитва, проносилось в мозгу Константина. - Ася,  не  упади.  Ася,  не
упади. Мальчик упал? И что же? Что же?.."
   - Асенька!.. Ася! - крикнул он, вывертываясь и выжимаясь из гущи толпы,
теперь совсем не чувствуя ногами  твердость  мостовой.  Его  приподняло  и
несло; кто-то, хрипя, лез  сзади  на  плечи,  упорно,  обезумело  упираясь
кулаками ему в спину, в затылок. Возникло сбоку с  пустыми,  вылезшими  из
орбит  глазами  и  перекошенным  ртом,  сизое  и  потное  лицо  парня.   В
исступлении колотя кулаками, он лез куда-то в сторону и вверх,  на  головы
людей, и Константин, охваченный внезапным бешенством  к  этому  безглазому
лицу, готовому все смять, с ненавистью и злой силой ударил его  головой  в
нависший подбородок и еще раз ударил.
   - Сволочь!.. Куда? Не видишь - там женщины, дети!..
   - Ты-и!.. - заревело, мотаясь, лицо. - Один хочешь смотреть? Один?..  А
я из Мытищ приехал!..
   - Такие сволочи детей давят!  -  крикнул  кто-то  рыдающим  голосом.  -
Озверел, дурак?
   - Товарищи! Стойте! Остановитесь! Там мальчик!  Там  женщины!..  Мы  не
должны!
   - Что же это творится?
   - Как случилось? Я не могу понять!..
   - Дети... Мальчик... А отец, отец где?
   - Милиция - что?
   - Там.
   - Господи! Прости, господи!
   - Товарищи, товарищи...
   - А ребенок... Мальчонка где? Отец где?
   - Женщина кричит... Опять!..
   "Только бы не упала... Только бы... Какая женщина?"
   Уже еле двигая окаменевшими локтями, он пробирался сквозь толпу,  плохо
слыша голоса, возгласы, придушенные  стоны,  в  ожидании  несчастья  искал
через головы людей узкий, будто кружащий  возле  фонарного  столба  платок
Аси. Задыхаясь, он рвался к этому платку, никогда в жизни не осознавая так
близко несчастья,  которое  могло  произойти  там,  впереди;  сердце,  как
вытесненное, билось возле горла.
   - Ася!.. Ася!.. Я к тебе!.. Я иду!..
   - Товарищи! Товарищи! Мужчины, в цепь, в цепь! Сюда, в цепь!  -  чей-то
крик прорывался сбоку, хлестал по толпе. - Мужчины, сюда!
   Фонарь, милицейские грузовики с  песком,  загораживающие  улицу,  голые
деревья бульвара колебались перед глазами; толпа  шаталась  из  стороны  в
сторону, как  единое  тело.  Фонарь,  приближаясь,  медленно  разрезал  ее
водоразделом. Потом на мгновение стало просторнее, твердая земля появилась
под ногами, в разорванной щели среди людей  мелькнула  цепь  милиционеров,
рядом цепь каких-то штатских, взявшихся за руки.
   - Ася-а!..
   - Костя!.. - услышал он в вое голосов, надсадных командах  милиционеров
слабый Асин крик и из передних сил рванулся на него, в эту  образовавшуюся
в толпе щель. И, едва не плача, увидел ее руки, охватившие  фонарь,  щеку,
придавившуюся к столбу, закрытые, замершие веки.
   - Ася!.. Ася! Родная моя!.. - Он оторвал ее от столба, повернул к себе,
заглядывая в будто кричащие, с  крупными  слезами  глаза,  капельки  крови
проступали из прикушенной нижней губы. - Ася... Ася... Ася...  -  повторял
он. - Ася, что? Что?" Ася...
   Он не мог ничего больше выговорить. Он инстинктивно прижал ее,  пригнул
голову к своей потной шее и, резко двинувшись спиной, потянул ее сейчас же
в узкую щель  разбившейся  толпы  перед  цепью  милиционеров.  А  она  еще
пыталась отогнуть голову, оглянуться назад, и он чувствовал своей  горячей
мокрой шеей ее незнакомый вздрагивающий голос:
   - Возле фонаря... там... мальчика... мальчика... Ты ничего... Ты ничего
не видел?
   - Сюда! Сюда!.. Прижимайся ко мне! Сюда!..
   Толпа в этот миг стиснула  их,  охватила  толщей  трущихся  тел;  люди,
сминая цепь милиционеров, ринулись  в  неширокий  проход  между  стоявшими
поперек улиц грузовиками. Константина ударило спиной о кузов, и  он  успел
прижать Асю к себе, страшным усилием всех мускулов, рвя на спине куртку  о
кузов, успел ее повернуть боком к радиатору.
   Почему-то у ската машины зачернела куча галош, огромных,  растоптанных,
и детских,  на  красной  подкладке,  и  почему-то  непонятно,  разноголосо
вырывался детский плач из-под машины.
   Константин, как в пелене, различал; копошились там, высовывались из-под
днища тонкие ножки в чулочках,  появлялись  возле  колес  красные  ребячьи
пальчики, упирающиеся в месиво грязи; оттуда несся детский вопль:
   - Мама! Ма-ма! Ма-амочка!
   Константин повторял хрипло:
   - Сюда! Сюда!
   С трудом он разжал руки, не выпуская Асю, и еще продвинулся  на  шаг  к
борту машины - и в ту же секунду толкнул ее на подножку. Она упала на нее,
не вытирая слез боли, сбегающих  по  щекам,  прикусывая  губы,  сочившиеся
капельками крови. И молча смотрела на него.
   - Ася! Что? Что? - крикнул он. - Ася, ну что?
   Она разжала губы.
   - Ничего, милый... Ничего, мой мил...
   - Ася! Что? Ну скажи же, скажи - больно? Живот?..
   Она глотала душившие ее рыдания.
   - Там... у фонаря...  Мальчик!..  А  люди,  люди...  что  с  ними!  Мне
кажется... я наступила на него. Его не успели... - Сдерживая  стук  зубов,
она закрыла лицо руками. - Что же это... милый? Что  же  это?  Почему  это
случилось? Почему? Здесь дети под машиной... Они залезли под машину. Зачем
здесь дети? И тот мальчик...
   Оглушенный детским воплем из-под машины, рокотом  толпы,  напирающей  в
спину, Константин, глядя на Асю, испугался этих  ярких  капелек  крови  на
губах, ее уже странно прижатых к животу рук  и,  увидев  это,  едва  сумел
выговорить:
   - Его успели... Асенька. Его подняли. Ты ни на кого не наступила.  Тебе
показалось, родная...
   Толпа чугунными толчками  давила  на  спину  Константина,  все  плотнее
притискивая его к машине, к ее крылу, к  подножке,  на  которой  прижалась
Ася. Людской вал неистовым напором вырывался к проходу, наваливался  сзади
на машины, на Константина. А он, напрягая мускулы спины, рук, опершаяся  в
железную дверцу грузовика,  старался  удержать  всем  своим  телом  натиск
толпы, охранить этот уголок подножки с Асей. И  видел  лишь  ее  огромные,
молящие глаза, раскрытые на половину лица от боли, Он уже не слышал  крики
и гул толпы, темными кругами шло в голове. "Сколько так будет  -  секунда?
Минута? - туманно мелькнуло в его сознании. - День? Год? Всю жизнь?  Я  не
выдержу так пяти минут... Я не чувствую рук. Что же делать? Что же делать?
Я ничего не могу сделать! Неужели я не могу!.. Вот легче, стало легче..."
   Сквозь пот, разъедающий глаза, он вдруг заметил под ногами  цепляющиеся
красные пальчики, они поползли из-под машины, и,  как  из  серого  тумана,
поднялось грязное,  дурное  лицо  девочки  -  она  захлебывалась  слезами,
высовывая голову из-под машины, и,  царапая  пальцем  по  рубчатой  резине
колеса, позвала тоненьким, комариным голосом:
   - Мама... Мамочка... Я хочу к маме... Я хочу домой...
   Константин увидел ее  в  тот  момент,  когда  толпа,  оттиснутая  цепью
милиционеров,  качнулась  назад.  Он  оглянулся.  Знал  -  сейчас   толпа,
напираемая сзади, снова качнется вперед, забьет  трещину,  в  нее  ринутся
что-то орущие милиционерам, лезущие сбоку и из-за спины парни с ничего  не
видящими сизыми лицами. И приплюснут его, и  сомнут  девочку  возле  ската
грузовика.
   Он крикнул пересохшим горлом:
   - Под машину! Под машину!
   Растягивая в  плаче  большой  рот,  икая,  она  повела  на  Константина
глазами; пуговицы на ее обтрепанном пальтишке были вырваны с мясом,  белые
нестриженые волосы растрепанно спадали на плечи.
   - Мама!.. Мамочка!.. Домой!.. Я хочу домой!..
   Отталкиваясь одубевшими руками от железной дверцы,  он  хотел  еще  раз
крикнуть: "Под машину!", но голоса не было, и в эту  минуту  краем  зрения
увидел Асины протянутые руки к девочке,  оттолкнулся  всеми  мускулами  от
дверцы, сделал шаг к скату, только на миг ощутил под  пальцами  слабенькую
детскую ключицу и почти швырнул девочку к Асе на подножку. Успел заметить,
как Ася прижала ее светлую  голову  к  коленям,  -  дверца  машины  темной
зеленой стеной повернулась перед глазами, он сделал обратный шаг к ней. Но
в эту минуту страшным напором толпы его крутануло возле подножки,  ударило
левым боком о крыло грузовика. Он услышал удар о  железо,  оно,  казалось,
вошло в его тело и оглушило, ожгло пронзительной  болью.  "Неужели?  Меня?
Меня? Неужели? Меня?.. - огненно скользнуло в его  сознании.  -  Меня?  Не
может быть! Не может быть!.."
   Он почувствовал, что не может поднять руки,  и  опять  услышал  жесткий
железный хруст. Он хотел подняться  на  цыпочки,  стараясь  высвободиться,
вдохнуть воздух. Но тотчас его сдавило дышащими,  рвущимися  возле  машины
телами, откинуло на радиатор, мотнуло головой на железо. Готовый закричать
от боли в боку, он схватился за радиатор, через текущий туман еще  пытаясь
найти лицо Аси, прикрытые ее руками светлые волосы девочки. Но  не  увидел
их, ужасаясь тому, что он ничего не может сделать, пошевелить  пальцем.  И
он прохрипел, ощущая губами соленое железо радиатора:
   - Под машину... Под машину, Ася! С девочкой... Под машину!
   Он улавливал воющий, нечеловеческий крик, и  как  будто  в  зрачки  ему
лезло лицо женщины с развалившимися на  два  крыла  черными  волосами,  ее
раздирающий вопль:
   - Сам ушел и детей моих унес! А-а!..
   И голоса сквозь звон в ушах:
   - Товарищи! Товарищи! Назад! Мы не пойдем! Милиция! Остановите!
   - Людей... что сделали с людьми?
   - Кто виноват? Кто виноват? Кто виноват во всем?
   И еще голос:
   - Стойте! Стойте!..
   Потом все исчезло, и пустота понесла его.
   Он хрипел в эту пустоту:
   - Ася... Ася... Под машину! Под машину!..
   А из  сплошной  темноты  накатывался,  ревел  шум  моря,  и  он  ногами
чувствовал удары в сотрясающиеся от грохота камни,  и  ноги  скользили  по
камням к краю высоты. Он хотел отклониться назад, найти  точку  опоры,  но
его подхватило потоком, как шерстинку, понесло между  грифельным  небом  и
бурлившей пустыней  океана  в  ревущий  хаос  каких-то  разорванных  немых
голосов, в  месиво  приближающихся  из  какого-то  темного  коридора  лиц,
раскрытых ртов, поднятых рук. И в этом каменном  коридоре  что-то  кишело,
двигалось, падало, задыхалось в судорожных рыданиях: "Остановитесь!"
   Он знал, что сейчас  умрет  -  чувствовал  теплую  солоноватую  струйку
крови, стекающую у него изо рта, он  глотал  ее,  закрыв  глаза,  стараясь
спокойно понять, кто виноват в его смерти, кто  это  сделал  и  почему  он
должен умереть. Он лежал,  истекая  кровью,  среди  сумеречного  поля  под
трассами  крупнокалиберных  пулеметов,  различая  близкие  голоса  немцев,
шагающих на негр.  Надо  было  немного  отклонить  тело,  собрать  усилием
расслабленные мускулы, вытащить пистолет из нагрудного кармана,  затекшего
чем-то липким, вязким.  Он  нащупал  скользкий  пистолет.  Он  был  словно
обмазан жиром. Пальцы нашли  спусковой  крючок  -  последнюю  пулю  всегда
оставлял для себя, и сейчас не страшно было умирать.
   Он остался один на нейтралке, не дополз к своим  -  и  все  ближе,  все
громче раздавались над головой шаги немцев. И он слабыми рывками приближал
пистолет к виску, стараясь приподняться на локтях  и  выстрелить  точно...
Руки подкосились - он упал лицом в жесткую землю, и в  эти  минуты  чьи-то
знакомые, прохладные ладони повернули его голову, стали гладить по  щекам,
по лбу, кто-то плакал, кричал и звал его на помощь из каменного  коридора,
из хаоса голосов, из опрокинутого пепельного неба:
   - Костя!.. Костя!..
   А он не мог уже пошевелиться. Его качало, волокло куда-то, затем  нечто
серое,  тусклое  разверзнулось  перед  ним,  и  где-то  звенело  тягуче  и
непрерывно  по  железу,  и  он  подумал,  что  смерть  -   это   железное,
бесконечное, с набегающим в уши звоном.
   Но то, что показалось ему, не было смертью. Он лишь на несколько  минут
потерял сознание от удара боком и головой о железо машины.



16

   - Ася!
   Он раскрыл глаза, приподнялся на локтях - и сейчас же  упал  спиной  на
подушку. Он лежал, чувствуя колючую живую боль  в  боку,  слышал  какие-то
звенящие звуки, легкие, брызжущие, и сначала подумал, что  это  обморочный
звон в ушах. Но сознание уже было ясным.
   "Я жив? Я дома? Как я очутился дома? Меня  ударило  о  машину?  А  Ася,
Ася?" - спросил он себя и, напрягаясь, обвел взглядом комнату.
   Весь белый, квадрат окна был широко залит солнцем. Раскаленной белизной
оно висело над мокрыми  крышами  двора,  и  за  стеклом  мелькало  что-то,
вкрадчиво стучало по карнизу;  и  где-то  внизу  бормотало,  шепелявило  в
водосточных трубах, плескало в асфальт.
   "Это дождь? Идет дождь? - подумал он. - И я жив? И  я  дома?"  -  снова
подумал он и тут же вспомнил все, ужасаясь тому, что вспомнил.
   "Она была со мной. Я помню, мы шли... Я помню - она была со мной"...
   - Ася! Ася! - позвал он чужим голосом.
   И, замирая, встал  на  ноги,  пошатываясь,  сделал  несколько  шагов  и
толкнул дверь в другую комнату, от слабости  держась  за  косяк,  облизнул
пересохшие губы, не в силах выговорить ни слова, уловив  ее  шепот  сквозь
шум струй по оконному стеклу:
   - Костя... Я здесь.
   Ася сидела на  постели,  поднятое  навстречу  лицо  бледно,  смертельно
утомлено,  брови  дрожали,  и  выделялись  лихорадочным   блеском   глаза,
устремленные на Константина.
   - Ася... ты не спала? - Он передохнул, нашел ее  растерянно  блестевшие
ему в глаза зрачки, но не хватило дыхания сказать в полный голос,  спросил
шепотом:  -  Что,  Ася?  Что?  Ничего  не  болит?..  Ася...  Как  ты  себя
чувствуешь?
   Константин не узнавал ее за одни сутки похудевшего лица, ее искусанного
рта и, подавленный дикой, отчаянной  мыслью,  что  именно  он  непоправимо
виноват  перед  ней,  готовый  плакать,  встав  перед  тахтой  на  колени,
повторял:
   - Что?.. Ася...
   Он обнял ее, приник переносицей  к  ее  напряженной,  пахнущей  детской
чистотой шее, гладя ее теплые волосы.
   - Ну что? Как?
   - Костя, что делать? - Она порывисто уткнулась носом ему в висок.  -  Я
не знаю, что я должна делать. Как мы теперь будем?
   - Что ты говоришь?
   - Как жить?
   - Ася, не говори так. Нас трое. Ты понимаешь, нас трое.
   - Костя... Я должна идти на работу? Ты должен идти на работу? Как будто
ничего не случилось? Ну вот. - Она оторвалась от него, ладонями взяла  его
голову, всматриваясь неспокойно. - Ну вот, слава богу, только синяк. И  на
боку у тебя синяк. Слава богу, слава богу, что так.
   - Я знаю, как жить. Я все знаю,  Асенька,  -  заговорил  Константин.  -
Поверь мне. Ты хочешь поверить мне? Ты веришь, что я люблю тебя?
   Она, вздрагивая, гладила, ерошила его волосы на затылке.
   - Не могу представить - и мы и _он_ могли погибнуть...
   - Ася, послушай меня... - И он с успокаивающей нежностью  поцеловал  ей
руку. - Все будет прекрасно. Все будет как надо. Ты должна сейчас встать и
приготовить завтрак, понимаешь меня, Асенька? Так у всех начинается жизнь,
правда? С завтрака. Все люди начинают день с завтрака. И мы...
   Она сказала ему в плечо:
   - Костя, что же будет?
   - Прекрасно будет. Главное - вот ты, и мы дома. И я здоров как бык. И я
хочу есть.
   - Я одну секундочку... Ты не обращай внимания. Это  просто  нервы...  -
Она чуть в сторону повернула лицо, и он увидел: слезы поползли по ее щекам
полосами. Она попыталась улыбнуться. - Я не буду. Я секундочку.  Я  просто
не могу. Ты не смотри на это. Вот, уже. Видишь? Уже прекратилось.  Я  сама
не люблю... - Она виновато взглянула на  него  влажной  чернотой  глаз.  -
Хорошо. Пусть так. Выйди на минуточку, я оденусь. Ты готовь на стол.  Хотя
бы поставь чашки. Я постараюсь взять себя в руки. Я сумею. Ты знаешь,  что
я сумею.
   - Я знаю, что ты сможешь, Ася. Я знаю.
   Потом он закрыл дверь своей  комнаты,  присел  к  столу  и  так  сидел,
ослабли колени, не было сил убрать постель с дивана  -  ломало,  стягивало
все тело, как будто целую ночь спал в  раскаленных  железных  тисках,  его
подташнивало, и неотпускающая боль отдавалась в голове.
   Ему надо было перевести дыхание, отдохнуть несколько  минут,  он  знал,
что эти минуты отдыха и слабости кончатся, как только послышатся из другой
комнаты шаги  Аси,  и  Константин,  прислушиваясь  к  шорохам  в  соседней
комнате, уперся лбом в сжатый кулак, зажмуриваясь.
   Низкое утреннее солнце, прорываясь из-за крыш  через  мелькание  дождя,
входило в комнату желтовато-белыми столбами.
   Дождь плескал в тротуары, с мокрых перекрестков доносились гудки машин,
отрывистая трель трамваев, и Константину вдруг показалось - запахло, как в
детстве: теплым парком влажного асфальта, сладковатой сыростью  тротуаров,
дождевых озер, и в лицо ему  ощутимо  повеяло  свежестью  намокшей  одежды
прохожих, пережидавших грозу под каменными арками в чужих подъездах.
   "Вот и дождь, - подумал он. - Я всегда любил дождь..."
   Шаги в коридоре, внятный стук в дверь заставили его поднять голову,  он
подумал, что это Марк Юльевич, и, пересиливая себя, сказал негромко:
   - Да, войдите.
   И все будто легонько сместилось,  все  отстранило  возникшее  в  дверях
знакомое крупное лицо с влагой дождя на лохматых бровях, затем выдвинулась
из коридора массивная фигура, огромные руки неуклюже  торчали  из  рукавов
брезентового плаща.
   - Федор Иванович... - сказал Константин.
   Федор Иванович Плещей, косолапо переваливаясь, шел  к  нему  от  двери,
грубоватый голос его загудел, казалось, наполняя комнату воздухом гаража:
   - Ну, здорово! Не знаешь, что в утреннюю заступаем? Ну, почему  молчишь
- заболел без бюллетеня?
   Константин, медленно вставая