шь это? Или спятил?
   Константин  с  ироническим   выражением   полистал   толстый   учебник,
насмешливо заглянул  в  записи  Сергея,  сделал  движение  головой,  будто
кланяясь в порыве светской благодарности.
   - Целую ручки, пан студент, целую ручки... Вечер добрый. Желаю пятерку.
Что ж, - он вежливо улыбнулся, - каждый умирает в одиночку. Но если уж  ты
стал равнодушным - наступил конец света.  Целую  ручки.  -  И,  язвительно
кланяясь, потоптался на газете, зашуршавшей под его грязными ботинками.
   Сергей, не расположенный к шуткам, ударил его по плечу, заставил  сесть
на стул.
   - Иди... знаешь куда? Гарольд Ллойд, юморист копеечный! Сиди, никуда не
уйдешь. Пока сам не выгоню, понял? Будем обедать.
   Но он не прогнал Константина ни через час, ни через два - сидели  после
обеда и разговаривали уже при электрическом свете, когда вспыхнули  первые
фонари на улице и во дворе зажглись в лужах оранжевые квадраты окон.
   - Так где эти деньги? - спросил Сергей.
   - Вот. Десять тысяч. - Константин достал из внутреннего кармана  пачку,
положил на стол. - Вот они, десять косых.
   - Спрячь, - быстро приказал Сергей. - Кажется, отец!..
   Хлопнула  дверь  парадного,  шаги  послышались  в  коридоре,  потом   -
покашливание за стеной, стук снимаемых галош возле вешалки.
   - Отцу ни слова, - предупредил Сергей. - Ясно?
   - А! Знакомые все лица, и Костя у нас! -  сказал  Николай  Григорьевич,
входя с потертым портфелем и газетой в руке и близоруко  приглядываясь.  -
Что-то ты редкий у нас гость! Обедаете? Отлично. Я перекусил  в  заводской
столовой.
   - Что значит перекусил? - возразил Сергей. - Когда?
   Николай Григорьевич как-то постарел, особенно заметно  это  было  после
работы - пергаментная бледность,  морщины  усталости  вокруг  глаз;  густо
серебрились виски, сединой были тронуты волосы. В  последние  дни  был  он
молчалив, рассеян, замкнут, тайно пил утром и перед сном какие-то  ядовито
пахнущие капли (пузырек с  лекарством  прятал  за  книгами  в  шкафу).  По
вечерам подолгу читал газеты, а ночью, ворочаясь, скрипел  пружинами,  при
свете настольной лампы все листал красные тома Ленина, делал на  страницах
отметки ногтем, засыпал поздно.
   - Ты сел бы с нами, отец, - сказал Сергей недовольно. - Я  сам  готовил
обед. Консервированный борщ.
   - И я вас давно не видел, - сказал Константин.
   -  Не  стоит,  я  сыт.  Не  буду  мешать.  -  Николай   Григорьевич   с
предупредительностью кивнул обоим, прошел в другую комнату, за дверью тихо
скрипнул стул, зашелестели листы газеты.
   -  Старик,  кажется,  болен,  но  виду  не  подает,  -  сказал   Сергей
вполголоса. - Все время молчит.
   -  Так,  может,  для  старика  схлопотать   профессора?   -   предложил
Константин. - Завозил одному дрова в сорок пятом. Телефон есть.  Терапевт.
Из поликлиники Семашко. Блат. А-а, вот и  мой  шеф!  С  фабрики  приперся.
Наконец-то!.. - вдруг сказал он и, привставая, словно бы поставил  кулаком
печать на столе.
   Донеслись бухание  парадной  двери,  громкое  перхание,  топот  ног,  с
которых сбивали грязь, грузные шаги  по  коридору  -  и  тотчас  медленный
темный румянец пятнами пошел по скулам Константина.
   - Это он. Я пошел!
   - Подожди! - задержал его  Сергей  и  вылез  из-за  стола.  -  Что  ему
скажешь? Что будешь делать? Бить морду?
   - Н-не знаю!.. Может быть. Здесь я не  ручаюсь!  -  Константин  блеснул
заострившимися глазами на Сергея. - Что это за  осторожность,  Сереженька?
Кажется, тогда, в "Астории", этой осторожности не было?
   - Подожди! Вместе пойдем!..
   В это время раздался басовитый, раскатистый голос из коридора:  "Костя,
Константин!" - затем вибрирующий  стук  в  дверь,  и  в  комнату  суетливо
втиснулся в неснятом, защитного цвета полурасстегнутом  пальто  Быков;  от
свежего уличного воздуха квадратное  лицо  розово;  брови  расползались  в
настороженно-радостном удивлении;  развязанный  шарф  болтался,  свисал  с
короткой его шеи.
   - Константин, вернулся,  шут  тебя  возьми?  Ты  чего  же  от  Серафимы
Игнатьевны  удрал,  шалопай  эдакий?  -  вскричал  Быков,   излучая   весь
добродушие, приятность, одни складки  морщин  неспокойно  затрепетали  над
бровями. - А ну идем, идем! Обедать идем!
   Он  схватил  Константина  за  локоть,  потащил  к  двери,   возбужденно
посмеиваясь,  и  тогда  Константин  высвободился  сильным   движением   и,
загораживая дверь, стал перед Быковым.
   -  Я  пообедал,  благодарю  вас,  -  выговорил  он.  -  Вам  привет  от
Аверьянова. И благодарность... За  подарочек.  Просил  передать  вам,  что
Кутепов засыпался с бостоном. А мне  позвольте  доложить:  чесуча,  чесуча
идет! А не ваш бостончик!
   - Что? Ты зачем?.. Зачем?.. Что такое? - задыхающимся басом  проговорил
Быков, дернул  Константина  за  лацкан  пиджака  и  начал  багроветь  -  с
полнокровного  лица  багровость  эта  переползла  на  глаза,   на   белках
проступили жилки. - Какую ты глупость говоришь! О чем болтаешь?..
   - Спокойно, Петр Иванович, без нервов! - Константин  нежно  отвел  руку
Быкова от  лацкана  пиджака,  нежно-фамильярно  потрепал  его  по  чугунно
напряженному плечу. - Я хочу вас спросить:  значит,  вы  хотели,  чтобы  я
транспортировал в Одессу ворованный вами бостон в чемоданчике  и  привозил
вам денежки? И сдавал в сберкассу? Или вам лично? Вы хотели  сделать  меня
коммивояжером?
   - Какая сволочь, какая паршивая сволочь! - с  презрительным  изумлением
выдавил Быков и засмеялся. - Вы посмотрите на  него  -  какая  сволочь!  -
выдохнул он, обращаясь не к Константину, а к  Сергею.  -  Вытащил  его  из
дерьма,  устроил...  поил,  кормил,  как   сына...   Сволочь   паршивая!..
Клевещешь? Клеветой занялся? А, Сергей? Послушай только!
   - Когда моих друзей называют сволочью, я даю в морду!  -  резко  сказал
Сергей. - Это обещаю...
   - Та-ак! - протянул Быков, опустив сжатые кулаки; щеки  его  затряслись
от возбуждения. - Оклеветать захотели? Грязью облить?  Сговорились?  Вы  в
свидетели не подойдете, не-ет!.. Со мной - не-ет! Оклеветать?
   - Вот свидетель! Вот ворованный бостончик! Держи-и... десять тысяч!
   Константин выхватил из кармана пачку денег, со всей силой швырнул ее  в
грудь Быкову, пачка разлетелась, сотенные ассигнации  посыпались  на  пол;
Быков попятился, делая отряхивающие жесты руками, прохрипел горлом:
   -  Подлог?  Деньги?  Подкладываете?   Ах   вы,   гниды!   Оклеветать?..
Оклеветать?
   Константин, надвигаясь на Быкова, топча грязными  ботинками  деньги  на
полу, проговорил сквозь зубы:
   - Я... могу... попортить вывеску!.. Не шутя! Заткнись, идиот!  Думаешь,
не кумекаю, как делаются эти отрезики? Объясню!..
   - Костя, подождите! Не трожьте его!..
   Они оба оглянулись. Николай  Григорьевич  стоял  в  дверях,  лицо  было
бледно,  в  подрагивающей  руке  -  свернутая  газета.  Он  серыми  губами
выговорил:
   - Не надо, Костя, не марайте рук! С этим  человеком  надо  говорить  не
так. Не здесь... В прокуратуре. Оставьте его.
   - Та-ак! Оклеветать?.. Меня?.. -  выкрикнул  Быков,  выкатив  белки,  и
потряс в воздухе  пальцем.  -  Поймать!  Свидетелей  сфабриковали?  Не-ет!
Деньги не мои! Номерок не пройде-ет, Николай Григорьевич!..  Я  вам...  вы
меня  семьдесят  лет  помнить  будете!  Я  вас  всех  за  клевету  потяну,
коммунистов липовых! Вы меня запомните... На коленях  будете!..  Я  законы
знаю!
   Он попятился к двери, распахнул ее спиной, задыхаясь, крикнул  на  весь
коридор накаленным голосом злобы:
   - Клеветники! За клевету  -  под  суд!  Под  суд!..  Честного  человека
опорочить? Я законы знаю!..
   И все стихло. Тишина была в квартире.
   Константин со смуглым румянцем на скулах  закрыл  дверь,  посмотрел  на
Сергея, на Николая  Григорьевича.  Тот,  по-прежнему  стискивая  в  кулаке
газету, проговорил шепотом:
   - Этот Быков... дай волю  -  разграбит  половину  России,  наплевав  на
Советскую власть. Когда же придет конец человеческой подлости?
   - Ты ждешь указа, который сразу отменит всю  человеческую  подлость?  -
спросил Сергей едко. - Такого указа  не  будет.  Ну  что,  что  ты  будешь
делать, когда тебя оплевали с ног до головы? Утрешься?
   - Не говори со мной, как с  мальчишкой.  -  Николай  Григорьевич  слабо
потер левую сторону груди, сказал Константину своим негромким  голосом:  -
Соберите деньги, Костя. Ах,  Костя,  Костя,  не  подумали?  Не  надо  было
объясняться с Быковым,  выкладывать  ему  карты,  это  все  напрасно.  Это
мальчишество. Соберите деньги и немедленно  отнесите  их  в  ОБХСС  или  в
прокуратуру. Это нужно сделать. Иначе к вам прилипнет грязь, не отмоетесь.
Вы меня поняли, Костя?
   - Я идиот! - яростно заговорил Константин, собирая  с  пола  деньги,  и
постучал себя кулаком по лбу. - Экспонат из  зоопарка!  Слон  без  хобота!
Зебра с плавниками!
   - Хватит! Началось самоедство! - прервал Сергей  раздраженно.  -  Будем
кричать "караул"? Действуй, и все! Это отец, старый коммунист, боится, что
к нему прилипнет грязь!
   - Сергей! - с упреком произнес отец, и лицо его посерело. - Замолчи!  -
И очень тихо, виновато добавил: - Пожалуйста, замолчи...
   Сергей увидел седину в его волосах, землистое,  дернувшееся  лицо,  его
руку,  поднятую  к  левой  стороне  груди,  к  пуговичке  на  потертой   и
застиранной пижаме, сказал отворачиваясь:
   - Прости, если это тебя...
   И Николай Григорьевич как-то стесненно в грустно улыбнулся:
   - Когда-нибудь ты поймешь, что значит для коммуниста душевная чистота.
   Дверь  захлопнулась  -  безмолвие  исходило  из  другой   комнаты,   не
доносилось шуршания газеты; затем скрипнули пружины: должно быть, он лег.
   И этот звук пружин, и нахмуренное лицо  Сергея,  и  видимое  нездоровье
Николая Григорьевича, и отвратительная сцена с деньгами, и ощущение  своей
легкомысленности и глупости - все это вызвало в Константине чувство стыда,
неприязни к себе, будто пришел и грубо разрушил что-то здесь.
   - Наворотил я тут у вас! - проговорил он. - Гнал бы  ты  меня  к  такой
хорошей бабушке. Сам виноват - какая тут... философия?  По  уши  в  дерьмо
провалился, так самому и расхлебывать это  дерьмо!  Не  невинная  девочка.
Ладно, пойду.
   - Подожди! - остановил Сергей. - Подожди меня. Накурился  и  зазубрился
до тошноты. Ночь не спал над конспектами. Пойдем подышим воздухом... Отец!
- позвал он, подойдя к двери. - Мы пошли. Слышишь?
   Было молчание.
   - Отец! - снова позвал Сергей и  уже  обеспокоенно  распахнул  дверь  в
другую комнату.
   Отец сутулился возле письменного стола, позванивала ложечка о  пузырек,
в комнате пахло ландышевыми каплями.
   - Иди, иди, я слышу.
   - Тебе бы полежать надо, отец. Вот что!
   - Оставь меня.
   Сергей вышел.


   Прижатая  к  крышам  чернотой  туч  узкая  полоса  неба  просвечивалась
водянистым закатом. Было зябко, мокро, от влажных  заборов  несло  запахом
летнего ливня.
   Они шли по тротуару под темными и тяжелыми после дождя липами.
   - Ну, что думаешь делать? - спросил Сергей. - Как дальше?
   - Не знаю. В наш железный двадцатый век длинные диалоги не помогают.
   - Понимаешь, что ты наерундил? Решил бросить институт? Три года - и все
зачеркнул?
   - Сам, Серега, не знаю! Сяду опять за баранку. Надоело мне все! Вот так
надоело!
   Константин провел пальцем по горлу, оступился ногой в лужу, выскочил из
нее, потряс ногой с остервенением.
   - Везет! Все лужи - мои. Есть счастливцы, которым вся пыль -  в  глаза!
Не проморгаешься... Ну а ты... Ты институтом доволен?  Только  откровенно.
Или так - не чихай в обществе? Привычка?
   - Привык. Уже привык. Даже больше, чем привык. Что морщишься?
   - Ну?
   - Что ну?
   - Размышляю. Туды бросишь, сюды. Куда? Куда бедному мушкетеру податься?
Откровенно? Баранку крутить - убей, надоело! Тоска берет,  хочется  лаять,
как вспомнишь! Институт? Конспекты, учебнички - жуткое дело вроде разведки
днем. Сидеть за партой - седина в волосах. Денег была  куча,  сейчас  одна
стипендия в кармане. Идиллия! А хочется какой-то невероятной жизни.
   - Какой жизни?
   - Вон, читай - дешево, выгодно, удобно! Это относится к таким, как я...
   Константин рассмеялся, моргнул  на  рекламу  авиационного  агентства  -
неоновые буквы над корпусом электрического самолета вспыхивали, перебегали
по высоте восьмиэтажного дома.
   Они шли безлюдным переулком, в сыром воздухе отдавались шаги.
   - Тогда что тебя тянет? - спросил Сергей. - Что  тебя  тянет,  в  конце
концов?
   Константин сплюнул под ноги, ответил полувесело:
   - Ничего, Серега, ничего. Я как-нибудь... Я как-нибудь...  Не  в  таких
переплетах бывал. Было шоферство. Хотел создать  независимость.  Деньги  -
они дают независимость. А денег больших не скопил.  А  что  было  -  будто
швырнул в уборную. Четвертый год в институте - и не могу зубрить, не  могу
сидеть с умным видом за столом и изображать будущего инженера. Мне чего-то
хочется, Сережка, сам не пойму чего? Ладно, кончено! Давай в кино  рванем,
что ли. Или куда-нибудь выпить!
   - Ты как ребенок, Костька, - сказал  Сергей.  -  Брось  сантименты,  не
сорок пятый год. Мы только начинаем жить. Это после войны все было  как  в
тумане. Пойдем пошляемся по Серпуховке, может, что-нибудь придумаем.
   - Да, Серега, сорок девятый - не сорок пятый...



3

   Они оба сдавали экзамены последними.
   В опустевшей лаборатории горных машин было  горячо  и  тесно  от  ярого
солнца: блестели  на  столах  металлические  детали  разобранных  врубовых
машин, маслено отливала новая модель горного комбайна; чертежи  на  стенах
казались сияющими световыми пятнами.
   Доцент Морозов в белых брюках, в  белой,  распахнутой  на  шее  рубашке
сидел поодаль экзаменационного стола, на подоконнике,  со  скрещенными  на
груди  руками.  Он  не  глядел  ни  на  Сергея,  ни   на   Константина   -
заинтересованно  следил  за  игрой  бликов  на  потолке,  был,   казалось,
полностью занят этим.
   Здесь была тишина, но в лабораторию отчетливо доносился  крик  воробьев
среди листвы бульвара, звон трамваев, за дверью гудели  голоса,  колыхался
тот особый неспокойный шум, который всегда связан с последними экзаменами.
   На столах перед Константином и Сергеем лежали билеты.
   - Ну, - сказал Морозов, -  кто  готов?  Кто  первый  ринется  в  атаку?
Кстати, подготовка по билету - фактор чисто психологический. Это не  ответ
по истории, по литературе,  представьте.  Там  требуется  оседлать  мысль,
влить в железную форму логики. Я признаю даже косноязычное бормотание. Без
риторических жестов, без ораторских красот. Горные машины - это  практика.
Рефлекс.  Привычка,  как  застегивание  пуговиц.  Знание,  знание,  а   не
ораторская  бархатистость  голоса.  Ну,  полустуденты,  полуинженеры,  кто
ринется первый? Вы, Корабельников? Вы, Вохминцев?
   - Разрешите немного подумать? - сказал  Сергей,  набрасывая  на  бумаге
ответы по билету, и усмехнулся. - У меня нет желания очертя голову идти  в
атаку, Игорь Витальевич.
   После вчерашней сцены с Быковым, после долгого разговора с Константином
он сед за конспекты и учебник поздно ночью, когда уже  все  спали,  лег  в
четвертом часу, совершенно не выспался, встал, чувствуя тяжелую голову,  и
не было в сознании той утренней ясности перед  экзаменом,  когда  накануне
пролистан учебник и прочитаны все конспекты.
   Однако  ему,  казалось,  повезло:  неисправности  угольного   комбайна,
металлические крепления, область применения их - все это помнил, но  не  в
силах был нащупать точной и прямой последовательности, записывал на бумагу
ответы, знал: Морозов по предмету своему ставил  только  или  двойку,  или
пятерку.
   - Может быть, вы, Корабельников, решитесь?
   Морозов, продолжая с любопытством следить за бликами на потолке,  помял
пальцами  тщательно  выбритый  подбородок,  внезапно  крикнул,  словно  бы
обращаясь к матовой люстре над головой:
   - Будьте любезны, Корабельников, выньте  книгу  из  стола,  не  шуршите
страницами! Не нарушайте академическую тишину! Вы где служили, в разведке?
Плохо конспирируете! Я не признаю такой конспирации! Позор!  Что,  времени
не хватило? Зуб болел? Или вечером кого-нибудь провожали? Кладите  учебник
на стол и читайте в открытую! Это меня не пугает!
   Морозов оттолкнулся от подоконника, зашагал длинными ногами не к  столу
Константина - в  конец  лаборатории,  задержался  перед  дверью,  зачем-то
послушал гудение голосов в коридоре, и Сергей, не закончив писать  ответы,
посмотрел на Константина с беспокойством.
   С потным лицом, покрытым смуглыми пятнами, Константин  сидел,  устремив
взгляд на билет,  одна  рука  лежала  на  столе,  другая  была  искательно
опущена. По всей позе его, по опущенной руке этой было видно:  он  "велико
горел без дыма". Затем Сергей увидел, как Константин быстро вынул  учебник
из стола, положил поверх билета, решительно встал.
   - Нет смысла, Игорь Витальевич. Все ясно.
   По тому, как  сказал  это  Константин,  по  тому,  как  проследовал  по
аудитории к Морозову и подал ему зачетную книжку, чувствовалась готовность
на все.
   - Ставьте двойку. По билету на пятерку не знаю.
   Морозов сунул зачетную книжку в карман брюк, прочитал вопросы в  билете
Константина, бесстрастно спросил:
   - Значит, по билету на пятерку не знаете? Ну  что  ж,  я  вам  поставлю
двойку, и вас снимут со стипендии. Это знаете?
   Константин  сделал  неопределенный  жест,  и  Морозов  с   убийственным
спокойствием поинтересовался:
   - Как будете жить? Что будете есть?
   - Сапоги, - проговорил Константин. - Они помогут.
   - Что-о?
   - Продам великолепные новые армейские сапоги. Разрешите идти?
   - Вот как? Сапоги? И портянки тоже?
   Морозов  размашистой  походкой  зашагал   по   лаборатории,   пересекая
солнечные столбы; он шагал и при этом  нервно  ударял  ладонью  по  тупому
корпусу  комбайна,  по  столам,  по  деталям   врубовой   машины,   говоря
вспыльчиво:
   - Какой из вас, к друзьям собачьим, инженер, если вы свое... свое... не
знаете? Стыд и позор! Конец света! Буссоль небось знали? Знали!  Иначе  бы
какой разведчик! Как вы приедете на шахту без знания техники?  Стыд!  Как?
Что? Можете мне не  знать  ни  искусство,  ни  литературу,  но  техника...
техника! Что будете делать? Как уголь рубать - ручками,  кайлом,  топором,
зубами? Великолепно! Просто великолепно! Милейший студент, слов не  нахожу
от восторга!
   Морозов сел к столу, выкинул перед собой зачетку Константина.
   - Значит, двойку хотите или кол вам влепить за легкомысленность?  И  по
всей  справедливости...  Учитывая  ваше   пролетарское   происхождение   и
фронтовые заслуги!
   - Как хотите, Игорь Витальевич, - равнодушно произнес Константин.
   Морозов забарабанил пальцем по билету, заговорил внятно:
   - Вот, вот, у вас первый вопрос - крепления в лаве! Что ж,  не  знаете?
Значит, что же? Поставите крепления, на них кто-нибудь из шахтеров плюнет,
харкнет, высморкается с чувством - и рассыплются ваши  крепления  в  пыль!
Завал! Людей погубите? Нет, убийц я из института не выпущу! Нет!  Это  уже
за гранью! Нет и нет! Таких инженеров  в  нашем  государстве  не  надобно!
Может быть, вы не хотите учиться в институте? Вам надоело?
   Стало тихо. Слышно было жужжание  голосов  в  коридоре;  сквозь  листву
бульвара пробился в лабораторию весенней трелью трамвайный звонок.
   - Игорь Витальевич! - громко сказал Сергей.  -  Разрешите  отвечать?  Я
готов.
   Он не был готов, но уже не вникал в смысл билетных вопросов, -  смотрел
на смугло-красное лицо Константина, на раздраженное лицо Морозова,  хорошо
помня вспыльчивость и небыструю отходчивость доцента, который  жестоко  не
прощал незнания системы креплений: был  в  связи  с  этим  известен  всему
институту  случай,  когда  он  добился  исключения  студента  на  середине
четвертого курса.
   - Вы хотите отвечать? - отделяя слова, спросил  Морозов.  -  Прекрасно!
Давайте  ваш  билет.  Корабельников,  подойдите  ко  мне,  не  изображайте
н