Вот  Бим,  любит  же  он
Степановну. Толик так и спросил:
     - Бимка, ты любишь Степановну?
     Бим не только знал всех по имени, не только знал, что без  имени  нет
ни одного существа, даже самой паршивой  собаки,  но  он  точно  исполнял,
когда дети приказывали, чьи надо принести тапки. Он и теперь,  по  взгляду
Толика и Степановны, по ее улыбке, понял, что  речь  идет  именно  о  ней,
потому подошел и положил ей голову на колени.
     Степановна  раньше  была  равнодушна  к  собакам  (собака  и  собака,
делов-то!), а Бим заставил ее любить, заставил своей добротой, доверием  и
верностью своему другу человеку.
     Теплые и милые эти четыре существа в чужой квартире - три человека  и
одна собака. У Степановны на душе было тоже тепло и спокойно. Что еще надо
на старости!
     Потом,  после,  через  много  лет,   Толик   будет   вспоминать   эти
предвечерние часы со светло-сиреневым окном. Будет. Конечно,  будет,  если
его сердце останется  открытым  для  людей  и  если  пиявка  недоверия  не
присосется к его сердцу... Но в тот раз он спохватился:
     - Мне надо к девяти домой. В девять - спать, точно.  Завтра  я  тебе,
Люся, принесу альбом для рисования и чешские  цветные  карандаши  -  ни  в
одном магазине таких ни за деньги, ни за сапоги не купишь. Заграничные!
     - Правда?! - обрадовалась Люся.
     - А ты папе-то сказал, куда ходишь? - спросила Степановна.
     - Не-ет. А что?
     - Надо сказать. Как же, Толик? Обязательно.
     - Он же не спрашивает. И мама не спрашивает. Я к девяти всегда дома.
     Когда Толик уходил, Бим очень,  очень  просил,  чтобы  выпустили,  но
тщетна была мольба. Его берегли и жалели, не учитывая того, что он страдал
и тосковал о друге, хотя и любил их.
     На следующий день Толик не пришел. А Люся так ждала его с альбомом  и
карандашами, каких не бывает в магазинах и какие не купить за деньги.  Так
ждала! Она и Биму повторила несколько раз:
     - А Толика нет. Толик не идет.
     Бим, конечно же, понял ее беспокойство, да и время прихода Толика уже
прошло, потому он вместе с Люсей заглядывал через окно на улицу и ждал его
с нетерпением. Но Толик не появился.
     "Сказал отцу", - подумала Степановна, а вслух произнесла:
     - Вот тебе и собака... Плохо нам  будет  без  Толика.  Кто  же  будет
водить Бима?
     У Люси сжалось сердчишко, оно предсказывало что-то недоброе.
     - Плохо, - согласилась она дрожащим голосом.
     Бим подошел к ней, посмотрел на ладошки, закрывавшие личико,  и  чуть
проскулил (не надо, дескать, Люся, не надо). Он помнил, как  Иван  Иваныч,
сидя за столом и опершись локтями, иногда тоже закрывал ладонями лицо. Это
было плохо - Бим знал. Бим всегда в  таких  случаях  подходил  к  нему,  а
хозяин гладил ему голову и говорил: "Спасибо, Бим, спасибо".  Вот  и  Люся
тоже: отняла ладошку от лица и погладила Бима по голове.
     - Ну, вот и все, Люсенька, вот и все. Зачем и плакать? Толик  придет.
Приедет, не тревожься, детка. Толик придет, - утешала бабушка.
     Бим подхромал к двери, будто хотел  сказать:  "Толик  придет.  Пойдем
поищем его".
     - Просится, - сказала Степановна. - Я уж стала  его  понимать.  И  не
водить нельзя - живность же...
     Люся чуть вздернула подбородок и, как-то не похоже на  себя,  сказала
твердо:
     - Я поведу сама.
     Степановна вдруг заметила: взрослеет девочка не по дням, а по  часам.
И ей тоже стало горько оттого, что не пришел Толик.
     ...Девочка с собакой шла по улице. Навстречу - три мальчишки.
     - Девочка, девочка, - затараторил один из  них,  рыжий  конопатик,  -
твоя собачка - мужичок или бабочка?
     - Дурак! - ответила коротко Люся.
     Все трое окружили Люсю с  Бимом,  а  она  готова  была  заплакать  от
первого в ее жизни хамства.  Но,  увидев,  что  шерсть  у  Бима  на  холке
встопорщилась и он пригнул голову, вдруг осмелела и крикнула резко:
     - Пошли вон!
     Бим так гавкнул, так рванулся,  что  все  трое  посыпались  в  разные
стороны. А конопатик, отбежав и  обидевшись  за  свой  собственный  страх,
закричал чибисиным голосом:
     - Э! Э! Девчонка с кобелем! Э! Бессовестная! Э!
     Люся побежала что было силы домой. Бим, конечно, за  нею.  Впервые  в
жизни он встретил плохого маленького человека-конопатика.
     После такого случая вновь стали выпускать Бима  одного,  по  старому.
Сначала Люся выходила за ним и, стоя за  углом,  следила,  посвистывая  по
мальчишески, чтобы далеко  не  отходил.  Потом  Степановна  отпустила  его
ранним утром одного. С этого  раза  и  вовсе  он  гулял  один,  а  вечером
возвращался и охотно ел.
     Надо же тому случиться! Как-то  на  перекрестке,  на  переходе  через
трамвайную линию, его кто-то окликнул:
     - Бим!
     Он оглянулся. Из двери трамвая высунулась знакомая вагоновожатая:
     - Бим, здравствуй?
     Бим подбежал и подал лапу. Это та же самая добрая женщина, что возила
Бима с хозяином на охоту, до автобусной остановки. Она!
     - Что-то давно не видать хозяина? Или заболел И_в_а_н И_в_а_н_ы_ч?
     Бим вздрогнул: она знает, она, может быть, к нему и едет!
     Когда же вагон тронулся,  он  прыгнул  туда  через  порожки.  Женщина
пассажир вскрикнула дико, мужчина заорал "поше-ел!",  Некоторые  смеялись,
сочувствуя  Биму.  Вагоновожатая  остановила  трамвай,  вышла  из  кабины,
успокоила пассажиров (Бим определенно это заметил) и сказала Биму:
     - Уйди, Бим, уйди. Нельзя. - Легонько подтолкнула его и  добавила:  -
Без хозяина нельзя. Без _И_в_а_н_а _И_в_а_н_ы_ч_а_ нельзя.
     Что ж поделать: нельзя, значит, нельзя. Бим сел, посидел мало-мало  и
затрусил в ту сторону, куда поехал трамвай. Тут они ездили с хозяином, тут
- это точно, вот поворот у башни, вот постовой милиционер, - тут!
     Бим бежал по линии трамвая, не пересекая  ее  даже  и  на  поворотах.
Милиционер свистнул. Бим на ходу обернулся и  побежал  своей  дорогой.  Он
уважал милиционеров: такие люди никогда его не обижали, ни разу, он помнил
и свой первый привод в милицию. Все помнил. Умный пес. Оттуда они пошли  с
Дашей домой, и все было хорошо. Больше того, он не раз видел милиционера с
собакой - черная такая, сильно серьезная с первого взгляда, с нею он  даже
знакомился когда-то на тротуаре. Иван Иваныч и  милиционер  подпустили  их
друг к другу и дали возможность поговорить вдоволь.
     "От  него  пахнет  лесом",  -  сказала  черная   собака,   глядя   на
милиционера.
     - Были вчера на охоте, - подтвердил Иван Иваныч.
     "Какая ты чистюля!" - сказал Бим Черному, завершая законную процедуру
обнюхивания.
     "А как же иначе! Работа такая", - вилял обрубком хвоста черный.
     В знак наметившейся дружбы они даже расписались на  одном  и  том  же
дереве, внизу.
     нет, милиционер - человек  хороший,  он  собак  любит,  тут  Бима  не
провести и не обмануть.
     И он бежал себе и бежал помаленьку вдоль трамвайной линии, но  только
сбоку, так как помнил, что наступать на железные полосы нельзя  -  прижмут
ноги.
     У конечного кольца он  дал  круг  по  ходу  трамвая  и  застопорил  у
остановки. Посидел, посмотрел:  люди  кругом  все  добрые.  Так.  Это  уже
хорошо. Отсюда они переходили с Иваном Иванычем улицу - вон к тому месту с
дощечкой на столбе. Бим пошел туда  не  спеша  и  сел  рядом  с  небольшой
очередью, ожидающей автобуса. Присмотрелся: опять плохих людей не видать.
     Когда подошел  автобус,  очередь  уползла  в  дверь,  а  Бим  потопал
последним, как и полагается всякой скромной собаке.
     - Ты куда? - вскричал шофер. Вдруг  он  глянул  еще  раз  на  Бима  и
пропел: - Постой, постой. Да ты мне знакомый.
     Бим точно понял, что это - тот друг, что взял бумажку из рук хозяина.
И завилял хвостом.
     - Помнит, собачья душа! - воскликнул шофер. Потом  подумал  и  позвал
Бим в кабину: - Ко мне!
     Бим уселся там, прижавшись к стеночке,  чтобы  не  мешать,  уселся  в
волнении: ведь именно этот шофер и вез их когда-то до леса, на охоту.
     Автобус рычал и рычал, ехал и ехал. Замолчал он у той остановки,  где
Бим всегда выходил с Иваном Иванычем в лес. Тут-то  Бим  и  загорелся!  Он
царапался в дверь, скулил, просил слезно: "Выпусти. Мне сюда и надо".
     - Сидеть! - строго крикнул шофер.
     Бим подчинился. Автобус снова зарычал один из  пассажиров  подошел  к
шоферу и спросил, указывая на Бима:
     - Твоя собачка?
     - Моя, - ответил тот.
     - Ученая?
     - Не очень... Но умная. Видишь? Смотри: лежать!
     Бим лег.
     - Может, продашь собачку? Моя померла, а я стадо овец пасу.
     - Продам.
     - Сколько?
     - Четвертную.
     - Ого! - произнес пассажир и отошел, предварительно потрепав Бима  за
ухо, приговаривая: - Хорошая собака, хорошая.
     Очень знакомы эти добрые слова Биму,  слова  хозяина.  И  он  вильнул
хвостом чужому.
     Бим теперь вовсе не знал, куда едет. Но, глядя в ветровое  стекло  из
кабины, он примечал путь, как и всякая собака, едущая  впервые  по  новому
месту: так уж у собак заведено - никогда  не  забывать  обратный  путь.  У
людей этот инстинкт с веками пропал или почти пропал. А зря. Очень полезно
не забывать обратный путь.
     На одной из остановок тот хороший человек, от которого пахло  травой,
вышел из автобуса. Шофер тоже вышел, оставив Бима в кабине. Бим следил  за
ним, не спуская взор. Вот шофер указал в сторону  Бима,  вот  он  взял  за
плечо хорошего человека, а тот, улыбнувшись, достал бумажки  и  отдал  их,
затем, перекинув рюкзак через плечо, вошел в кабину,  снял  с  себя  пояс,
прицепил Бим за ошейник и сказал:
     - Ну, пойдем. -  А  в  нескольких  шагах  от  автобуса,  обернувшись,
спросил: - Зовут-то его как?
     Шофер вопросительно посмотрел на Бима, потом на покупателя и  ответил
уверенно:
     - Черное Ухо.
     - А ведь не твоя собака? Признайся.
     - Моя, моя. Черное Ухо, точно, - и поехал.
     Итак, Бим был продан за деньги.
     он понимал, что происходит не то, совсем не то. Но человек,  пахнущий
травой,  был  явно  добрый,  и  Бим  пошел  с  ним  рядом,   печальный   и
расстроенный.
     Шли, шли они молча, и вдруг тот человек обратился  непосредственно  к
Биму:
     - Нет, ты не Черное Ухо: так собак не зовут. А найдется твой хозяин -
отдаст мне мои пятнадцать рублей. Что за вопрос?
     Бим смотрел на него, склонив голову набок, будто  хотел  сказать:  не
понимаю тебя, человек.
     - А ты, брат, видать, с_о_б_а_к_а умная, х_о_р_о_ш_а_я.
     Вот и еще раз он сказал слова, так часто повторяемые хозяином. Теперь
Бим завилял хвостом в знак благодарности за ласку.
     - Ну, раз такое дело, живи со мной, - заключил человек.
     И пошли они дальше. Раза два Бим в пути  все  же  пытался  упираться,
натягивая поводок и указывал взглядом назад (отпусти, дескать,  мне  -  не
туда).
     Человек останавливался, гладил пса, говорил:
     - Мало бы что... Мало бы что.
     Тут бы пустяк: хватить за поясок разок другой и  -  пополам.  Но  Бим
знал: поводок для того, чтобы за него водили, чтобы собака шла не дальше и
не ближе положенного. И прекратил свои просьбы.
     Шли они сначала лесом.  Деревья  были  задумчивыми  и  молчаливыми  -
голые, холодные, успокоенные морозцем, трава в лесу пожухлая,  немощная  и
перепутанная, скучная. Тоска Биму, да и только.
     Потом потянулись озимые, ковром укрывшие  землю,  мягкие  и  веселые.
Стало Биму тут немного легче:  простор,  неимоверно  много  неба,  веселое
посвистывание человека рядом - это всегда было хорошо при  Иване  Иваныче.
Но когда дорога пошла по зяби - опять веселого мало: земля черновато-серая
с крапинками мела, а комков на ней никаких. Казалась она мертвой,  местами
полумертвой - распыленная, изношенная земля.
     Человек сошел с дороги, потоптал каблуком зябь и вздохнул.
     - Плохо, брат, - сказал он Биму. - Еще одна-две ч_е_р_н_ы_х_ б_у_р_и,
и конец землице. _П_л_о_х_о, б_р_а_т...
     Слова "плохо, брат" Биму очень хорошо знакомы от Ивана Иваныча, и  он
знал, что это означает уныние, печаль или "что-то не так", а слова "черная
буря" он принял, как "Черное Ухо" в неизвестной ему интерпретации.  Однако
то, что это относится  к  земле,  Биму  понять  недоступно.  Человек  явно
догадался об этом:
     - Конечно, ты - собака, и ты ничего не смыслишь. А кому скажешь?  Вот
я тебе, Ч_е_р_н_о_у_х, и жалуюсь... Погоди-ка!.. - Он посмотрел на Бима  и
добавил: - А пущай-ка ты будешь Черноух. Это по-собачьему - Черноух.  Само
вырвалось, так тому и быть.
     Ну и что? Еще не доходя до деревни, Бим уж  знал,  что  он  теперь  -
Черноух, человек-то много раз ласково повторял: "Черноух  -  это  хорошо".
Или так:  "Молодец,  Черноух,  идешь  хорошо".  Или  в  том  же  роде,  но
обязательно "Черноух".
     Так, за деньги, люди продали доброе имя Бима.  Хорошо  хоть,  Бим  не
знал этого, как не знал и того, что за те бумажки иные люди могут  продать
честь, верность и сердце. Благо собаке, не знающей этого!
     Но Бим теперь обязан забыть свое имя. Что ж поделаешь - тому, значит,
быть. Только не забудет он своего друга Ивана Иваныча.  Хотя  жизнь  пошла
иная, нисколько не похожая, на все, что было в прошлом, но его  забыть  он
не мог.



11. ЧЕРНОУХ В ДЕРЕВНЕ

     Деревня, куда привезли Бима, прямо таки удивила его. Здесь тоже  жили
люди, но все было не  так,  как  там,  где  он  родился  и  вырос.  Домики
маленькие  -  прямо  на  земле,  без  никаких  лестничных  площадок,   без
многочисленных порогов, двери не щелкают  замками.  Ночью,  правда,  двери
запирают на засов изнутри. Все домики покрыты ребристыми  серовато  белыми
листами. Утром, в одно и то же время, из каждого домика  идет  вверх  дым,
но, однако же, они не едут и не улетают никуда,  а  стоят  себе  ровненько
рядами и дымят тихо и мирно, без скрежета.
     Но самым поразительным для Бима (теперь Черноуха) оказалось  то,  что
вместе с людьми здесь живут разные животные и птицы: коровы,  куры,  гуси,
овцы, свиньи, знакомство с  которыми  состоялось  не  сразу.  У  животных,
позади каждого людского домика, свои домики, покрытые иной раз соломой,  а
иной  раз  камышом  и  огороженные  невысокой  просвечивающей  стеной   из
перекрученных палок и хворостин. И никто никогда  не  трогает  -  ни  люди
животных и птиц, ни животные людей, и никто  ни  в  кого  не  стреляет  из
ружья.
     В первый день Биму постелили сена в углу сеней. Человек привязал  его
за веревку, хорошо накормил и куда-то ушел, надев плащ.  Остаток  дня  Бим
провел в одиночестве, при полной тишине  и  безмолвии.  Перед  вечером  он
услышал, как зашуршали копытцами по земле овцы, как они вошли во двор, как
промычала корова внутри сарая (чего-то просила). А вскоре пришел и человек
тот, но теперь с мальчиком в плаще, в сапогах, на голове  шапка,  в  руках
длинная палка, лицо у  него  было  такое  же  коричневое,  как  у  доброго
человека, а пахло от мальчика овцами.
     - Ну, Алеша, смотри нового товарища, - сказал взрослый мальчику.
     Они подошли к Биму вплотную.
     - Папаня, а не укусит?
     - Нет, Алеша, такие  не  кусаются...  Ух  ты,  Черноух...  Черноух  -
хорошая собака. - И легонько похлопывал его по боку.
     Бим лежал и настороженно рассматривал мальчика. Тот тоже погладил:
     - Черноух... Черноух... - И обратился к взрослому: - Папаня,  а  если
отвязать - не убежит?
     - Подождем пока. - Он ушел в дверь, внутрь дома.
     Бим встал, присел, подал мальчику лапу, чем и сказал: "Здравствуй. Ты
- хороший".
     - Папаня! - крикнул мальчик. - Папаня, иди-ка!
     Тот вернулся.
     - Здравствуй, Черноух! - протянул ладонь мальчик.
     Бим еще раз поздоровался. Оба человека явно одобряли его  вежливость.
Эти первые минуты знакомства были важными для Бима: он  узнал,  что  того,
кто привел его сюда, зовут папаня, а мальчика - Алеша. Даже  обыкновенные,
ничем не примечательные дворняги скоро узнают имена людей, а Бим... Да что
там говорить! Мы уже знаем, что это за собака.
     Потом, уже в сумерках, пришла и  женщина.  Эта  была  одета  странно:
голова укутана двумя платками, ватник  на  ней  натянут  барабаном,  штаны
такие же, как у той  доброй  женщины  на  железной  дороге,  что  забивала
костыли. Но от этой пахло землей и свеклой (сладкий такой корень, каким  и
Бим, бывало, не брезговал). Она вошла в  дом,  о  чем-то  там  говорила  с
мужчинами, сразу же протопала через сени во двор с ведром в руках.  Теперь
Бим установил, не сходя с места: одна дверь из сеней - на улицу, другая  -
к животным, третья - в дом. Но до них не дотянуться - не пускает  веревка.
Вот пока и все, что узнал Бим.
     Он снова лег.
     Пахнет овцами, сильно пахнет, со двора. Что такое  овцы  -  Бим  знал
давно. Они живут, как думалось раньше, стадом и ходят по полю и ничего  не
делают, только едят и кричат.  А  около  них,  бывало,  всегда  человек  в
брезентовом плаще, с длинной палкой с крючком на конце. Один такой  как-то
подходил к Биму и Ивану Иванычу, когда они отдыхали у стога сена, жал руку
хозяину  и  еще  с  ним  был  большой  лохматый  пес.  Бима  он   встретил
воинственно. Сначала бежал на него с разлету и лаял жутко,  но  Бим  тогда
лег на спину, подняв лапы вверх, и сказал: "В чем дело? Разве я в  чем  то
виноват?"
     Корректность, конечно, победила грубость,  а  лохматый  пес,  обнюхав
Бима, полизал живот, отошел немного и расписался на камне. Бим  сделал  то
же самое.  В  общем,  это  означало:  миру  -  мир.  А  пока  хозяин  Бима
разговаривал с хозяином лохматого, они поиграли в  догонялки  и  пятнашки,
при этом Бим оказался и быстрее,  и  увертливее  настолько,  что  заслужил
нескрываемое уважение нового знакомого. Когда они  расставались  (надо  же
было идти за хозяевами!), то понюхали камень и переглянулись так:
     "Ты приходи когда нибудь сюда", - сказал Бим и попрыгал дальше.
     "Эх, работа..." - Сказал лохматый и поплелся к стаду, опустив голову.
     Так было. Вот и теперь пахнет овцами. Бим не мог не  вспомнить  Ивана
Иваныча при этом тревожащем память запахе: в чужих сенях, в чужом доме,  в
полутемноте сумерек без людей ему стало тоскливо-тоскливо.
     Потом он услышал, как о железо  ритмично  жужжали  какие-то  струйки:
жжих-жжих! Жжих-жжих! Бим не знал, что это такое -  жжих-жжих!  Незнакомые
звуки замолкли, и тотчас со двора, с тем ведром, вошла женщина. А из ведра
пахло молоком. Знаменито пахло! Ведро пахло молоком.  Знаменито  пахло!  В
городе такого запаха от молока Бим не чуял ни разу, а это - другое, но все
же молоко - это точно. В городе молоко  не  пахнет  человеческими  руками,
разными  приятными  травами  и  совсем  не  пахнет  коровой  -   вот   что
удивительно. А здесь все это вместе  смешалось  в  восхитительный  аромат,
поражающий  своей  обаятельной,  какой-то  розовой  пахучестью.  Не  будем
спорить: уж если человек иногда отличает молоко от "молока", то как же  не
заметить  того  нашему  Биму,  обладающему  сверхдальним  чутьем,  как  не
поразиться запаху, в котором человеческие  руки  перемешаны  с  цветами  и
травами. Потому-то он и вскочил быстро да и повилял  хвостом  женщине.  Но
вряд ли она могла понять восторг Бима.
     За долгие четыре года своей жизни он, к сожалению, так ни разу  и  не
видел,  как  доят  коров.  А  молоко  пахнет  все-таки  коровой.  Какая-то
неясность так и оставалась у Бима: он кое-чего не знал. Впрочем,  мало  ли
чего не знает любая собака? В этот ничего зазорного нет. А если какой  пес
и скажет, допустим, что он в_с_е знает, и уверен в том, что может поучать,
как и что делать и куда бежать, то даже курица ему не поверит, мало ли что
он сильнее курицы - не поверит.  А  такие  собаки  бывают,  скажу  я  вам.
Например,  скоч-терьер,  возьмите  вы  его:  он  делает   вид,   что   его
голова-кирпич  набита  разными  идеями   (борода!  длинные  усы  и  брови!
философ!), а на деле - бестолковый, командует, ругается  на  хозяина  день
при дне, как нервнобольной, финтит беспрестанно.  А  толку?  Да  никакого!
Одна внешн