ент,  когда  люди  уже
потеряли бдительность и сходились  друг  с  другом.  Наконец  появился  из
подлеска главный, подошел к Ивану Иванычу и сказал, глядя на Бима:
     - Ух ты! И на  собаку  не  похож:  зверь  зверем.  А  два  прорвались
все-таки, ушли. Один раненый.
     Иван Иваныч гладил Бима, ласкал, уговаривал, но  тот  хотя  и  уложил
шерсть на спине, однако все еще  крутился  на  месте,  часто-часто  дышал,
высунув язык, и отворачивался от людей. Когда же оба охотника  направились
к трупу волка, Бим не пошел за ними, а,  наоборот,  нарушив  все  правила,
волоча за собой поводок, отошел метров на тридцать подальше, лег,  положив
голову на желтые листья и дрожал как в лихорадке. Вернувшись к нему,  Иван
Иваныч заметил, что белки глаз у Бима кроваво красные. Зверь!
     - Ах, Бимка, Бимка. Плохо тебе? Конечно, плохо.  Так  надо,  мальчик.
Надо.
     - Учти, Иван Иваныч, - сказал  главный,  -  легавую  собаку  можно  и
загубить волком  -  леса  будет  бояться.  Собака  -  раб,  волк  -  зверь
свободный.
     - Так-то оно так, но Биму уже четыре года - собака взрослая, лесом не
испугаешь. Зато в лесу, где волки, он уже не отойдет от тебя: наткнется на
след и скажет: "Волки!"
     - И правда ведь: волки берут  легавых,  как  малых  цыплят.  А  этого
теперь вряд ли возьмет: от ноги твоей не отойдет, если зачует.
     - Вот видишь! Только до года не надо пугать зверем. А  так  -  что  ж
поделаешь! - пусть переживет.
     Иван  Иваныч  увел  Бима,  а  главный  остался  у   волка,   поджидая
загонщиков.
     Когда  собрались  на  кордоне  все  охотники,  выпили  по   чарке   и
загомонили, веселые и возбужденные, Бим отчужденно  и  одиноко  лежал  под
плетнем,  свернувшись  калачиком,  суровый,  красноглазый,  пораженный   и
зараженный волчьим духом. Ах, если бы Бим мог знать, что  судьба  еще  раз
забросит его в этот же самый лес!
     К нему подошел лесник, хозяин кордона, присел на  корточки,  погладил
по спине:
     - Хороший пес, хороший. Умный пес. За всю  облаву  не  гавкнул  и  не
завыл.
     Тут все любили собак.
     Но когда охотники уселись в автомобиль и Иван  Иваныч  подсадил  туда
Бима, тот кошкой выпрыгнул на землю, ощетинившись и  скуля:  он  не  желал
быть вместе с тремя мертвыми волками.
     - Ого! - сказал главный. - Этот теперь не пропадет.
     Незнакомый тучный охотник недовольно вышел из кабины и грузно полез в
кузов, а Иван Иваныч с Бимом сели в кабину.


     После было не так  уж  много  охот  на  вальдшнепа,  но  Бим  работал
отлично, как и всегда. Однако стоило ему причуять след волка, он прекращал
охоту: прижимался к ноге хозяина и - ни шагу. Так он четко  выражал  слово
"волк" и это было хорошо. А после облавы он еще больше стал  любить  Ивана
Иваныча и верить в его силу. Верил Бим в доброту человека. Великое благо -
верить. И любить. Собака без такой веры - уже не собака,  а  вольный  волк
или (что еще хуже) бродячий пес. Из этих двух возможностей выбирает каждая
собака, если она перестала верить хозяину и  ушла  от  него  или  если  ее
выгнали. Но горе той собаке, которая  потеряет  любимого  друга  человека,
будет его искать, ждать. Она тогда уже не сможет быть ни  вольным  волком,
ни обыкновенным бродячим псом, а останется той  же  собакой,  преданной  и
верной потерянному другу, но одинокой до конца жизни.
     Я не буду, дорогой  читатель,  рассказывать  ни  одной  из  множества
достоверных историй о такой преданности в течение многих лет  и  до  конца
собачьей жизни. Я расскажу только об одном Биме с черным ухом.



6. ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ

     Как-то после охоты Иван Иваныч пришел домой, накормил Бима  и  лег  в
постель,  не  поужинав  и  не  выключив  свет.  В  тот  день  Бим  здорово
наработался, потому быстро уснул и ничего не слышал. Но в последующие  дни
и Бим стал замечать,  что  хозяин  все  чаще  ложится  и  днем,  о  чем-то
печалится, иногда внезапно охнет от боли. Больше недели  Бим  гулял  один,
неподолгу - по надобности. Потом Иван Иваныч слег, он еле-еле  доходил  до
двери, чтобы выпустить или впустить Бима. Однажды он простонал  в  постели
как-то  особенно  тоскливо.  Бим  подошел,  сел  у  кровати,   внимательно
посмотрел в лицо друга, затем положил голову на  вытянутую  его  руку.  Он
увидел, какое стало у хозяина лицо: бледное бледное,  под  глазами  темные
каемки, небритый подбородок заострился. Иван Иваныч повернул голову к Биму
и тихо, ослабевшим голосом сказал:
     - Ну? Что будем делать, мальчик?.. Худо мне, Бим,  плохо.  Осколок...
Подполз под сердце. Плохо, Бим.
     Голос его был таким необычным, что Бим заволновался.  Он  заходил  по
комнате, то и дело царапаясь в дверь,  как  бы  зовя:  "Вставай,  дескать,
пойдем, пойдем". А Иван Иваныч боялся пошевелиться. Бим  снова  сел  около
него и проскулил тихонько.
     - Что же, Бимка, давай попробуем,  -  еле  выговорил  Иван  Иваныч  и
осторожно привстал.
     Он немного посидел на кровати, затем стал на ноги и,  опираясь  одной
рукой о стену, другую держа у сердца, тихо переступал  к  двери.  Бим  шел
рядом с ним, не спуская взгляда с друга, и ни разу,  ни  разу  не  вильнул
хвостом.  Он  будто  хотел  сказать:  ну,  вот  и  хорошо.  Пошли,   пошли
потихоньку, пошли.
     На лестничной площадке Иван Иваныч позвонил в соседнюю дверь, а когда
появилась девочка, Люся, он что-то ей сказал. Та убежала к себе в  комнату
и вернулась со старушкой, Степановной. Как только Иван Иваныч сказал ей то
же самое слово "осколок", она засуетилась, взяла его  под  руку  и  повела
обратно.
     - Вам надо лежать, Иван Иваныч. Лежать. Вот  так,  -  заключила  она,
когда тот вновь лег на спину. - Только лежать. - Она взяла со стола  ключи
и быстро ушла, почти побежала, засеменив по старушечьи.
     Конечно, Бим воспринял слово "лежать", повторенное трижды, так, будто
оно относится и к нему. Он лег рядом с кроватью, не спуская взора с двери:
горестное состояние хозяина, волнение Степановны и то, что  она  взяла  со
стола ключи, - все  это  передалось  Биму,  и  он  находился  в  тревожном
ожидании.
     Вскоре он услышал: ключ вставили в  скважину,  замок  щелкнул,  дверь
открылась, в прихожей заговорили, затем вошла Степановна, а  за  нею  трое
чужих в белых халатах - две женщины и мужчина. От них пахло не так, как от
других людей, а скорее тем ящичком, что висит  на  стене,  который  хозяин
открывал только тогда, когда говорил: "Худо мне, Бим, худо, плохо".
     Мужчина решительно шагнул к кровати, но...
     Бим бросился на него зверем, упер ему в грудь лапы и  дважды  гавкнул
изо всей силы.
     "Вон! Вон!" - Прокричал Бим.
     Мужчина отпрянул, оттолкнув Бима, женщины выскочили в прихожую, а Бим
сел у кровати, дрожал всем телом и, видно, был готов скорее отдать  жизнь,
чем подпустить неведомых людей к другу в такую трудную для него минуту.
     Врач, стоя в дверях, сказал:
     - Ну и собака! Что же делать?
     Тогда Иван Иваныч позвал Бима жестом поближе, погладил его по голове,
чуть повернувшись. А Бим прижался к другу плечом и лизал  ему  шею,  лицо,
руки...
     - Подойдите, - тихо произнес Иван Иваныч, глядя на врача.
     Тот подошел.
     - Дайте мне руку.
     Тот подал.
     - Здравствуйте.
     - Здравствуйте, - сказал врач.
     Бим прикоснулся носом к руке врача, что и означало на собачьем языке:
"Что ж поделаешь! Так тому быть: друг моего друга - мне друг".
     Внесли носилки. Положили на них Ивана Иваныча. Он проговорил:
     - Степановна... Присмотрите за Бимом, дорогая. Выпускайте  утром.  Он
сам приходит скоро... Бим будет  меня  ждать.  -  И  к  Биму:  -  Ждать...
Ждать...
     Бим знал слово "ждать": у магазина - "сидеть, ждать",  у  рюкзака  на
охоте - "сидеть,  ждать".  Сейчас  он  привизгнул,  повиляв  хвостом,  что
означало: "О, мой друг вернется! Он уходит, но скоро вернется".
     Только понял его один Иван Иваныч,  остальные  не  поняли  -  это  он
увидел в глазах всех. Бим сел у носилок и положил на них лапу. Иван Иваныч
пожал ее.
     - Ждать, мальчик. Ждать.
     Вот этого Бим  никогда  не  видел  у  своего  друга,  чтобы  вот  так
горошинами скатилась вода из глаз.
     Когда унесли носилки  и  щелкнул  замок,  он  лег  у  двери,  вытянул
передние лапы, а голову положил на пол, вывернув ее на сторону: так собаки
ложатся, когда им больно и тоскливо они и умирают чаще всего в такой позе.
     Но Бим не умер от тоски, как та собака поводырь, прожившая со  слепым
человеком много лет. Та легла около могилы хозяина,  отказалась  от  пищи,
приносимой кладбищенскими доброхотами,  а  на  пятый  день,  когда  взошло
солнце, она умерла. И это быль, а не выдумка. Зная необыкновенную  собачью
преданность и любовь, редко какой охотник скажет о собаке:  "издохла",  он
всегда скажет: "умерла".
     Нет, Бим не умер. Биму  сказано  точно:  "ждать".  Он  верит  -  друг
придет. Ведь сколько раз было так: скажет "ждать" - и обязательно придет.
     Ждать! Вот теперь вся цель жизни Бима.
     Но как тяжко было в ту ночь одному, как больно!  Что-то  делается  не
так, как обычно... От халатов пахнет бедой. И Бим затосковал.
     В полночь, когда взошла луна, стало невыносимо. Рядом с хозяином и то
она всегда беспокоила Бима, эта луна: у нее глаза есть, она смотрит  этими
мертвыми глазами, светит мертвым холодным светом, и Бим уходил  от  нее  в
темный угол. А теперь даже в дрожь бросает от ее взгляда, а хозяина нет. И
вот глубокой ночью он завыл, протяжно,  с  подголоском,  завыл  как  перед
напастью. Он верил, что  кто-то  услышит,  а  может  быть,  и  сам  хозяин
услышит.
     Пришла Степановна.
     - Ну, что ты, Бим? Что? Ивана Иваныча нету. Ай-ай-ай, плохо.
     Бим не ответил ни взглядом, ни хвостом. Он только смотрел  на  дверь.
Степановна включила свет и ушла. С огнем стало легче -  луна  отодвинулась
дальше и стала меньше. Бим устроился под самой лампочкой, спиной  к  луне,
но вскоре снова лег перед дверью: ждать.
     Утром Степановна принесла кашу, положила ее в  Бимову  миску,  но  он
даже и не встал. Так поступала и собака поводырь - она  не  поднималась  с
места и тогда, когда приносили пищу.
     - Ты смотри, сердешный какой, а? Это ж  уму  непостижимо.  Ну,  пойди
погуляй, Бим. - Она распахнула дверь. - Пойди погуляй.
     Бим поднял голову, внимательно посмотрел на старушку. Слово  "гулять"
ему знакомо, оно означает - воля, а "поди, поди гулять" - полная  свобода.
О, Бим знал, что такое свобода: делай все, что разрешит хозяин. Но вот его
нет, а говорят: "пойди погуляй". Какая же это свобода?
     Степановна не умела обращаться с собаками, не знала, что  такие,  как
Бим, понимают человека и без слов, а те слова, что они  знают,  вмещают  в
себе многое, и, соответственно случаю, разное. Она, по простоте  душевной,
сказала:
     - Не хочешь кашу, пойди поищи чего-нибудь. Ты и травку любишь. Небось
и на помойке что-то раскопаешь (не знала  она  по  наивности,  что  Бим  к
помойкам не прикасался). Пойди поищи.
     Бим встал, даже встрепенулся. Что такое?  "Ищи"?  Что  искать?  "Ищи"
означает: ищи спрятанный  кусочек  сыра,  ищи  дичь,  ищи  потерянную  или
спрятанную вещь. "Ищи" - это приказ, а что  искать  -  Бим  определяет  по
обстоятельствам, по ходу дела. Что же сейчас искать?
     Все  это  он  сказал  Степановне  глазами,  хвостом,   вопросительным
перебором передних лам, но она ничегошеньки не поняла, а повторила:
     - Пойди гулять. Ищи!
     И Бим бросился в дверь. Молнией проскочил ступеньки со второго этажа,
выскочил во двор. Искать, искать хозяина! Вот что искать - больше  нечего:
так он понял. Вот здесь стояли носилки. Да,  стояли.  Вот  уже  со  слабым
запахом следы людей в белых халатах. След  автомобиля.  Бим  сделал  круг,
вошел в него (так поступила бы даже самая бездарная собака),  но  опять  -
тот же след. Он потянул по нему, вышел на улицу и  сразу  же  потерял  его
около угла: там вся дорога пахла той же резиной. Человеческие  следы  есть
разные и много, а автомобильные слились все вместе и  все  одинаковые.  Но
тот, нужный ему след пошел со двора туда, за угол, значит, и надо - туда.
     Бим пробежал по одной улице,  по  другой,  вернулся  к  дому,  обегал
места, где они гуляли с Иваном Иванычем, - нет признаков, никаких и нигде.
Однажды он издали увидел клетчатую фуражку, догнал того человека - нет, не
он. Присмотревшись внимательнее, он установил:  оказывается,  в  клетчатых
фуражках идут многие-многие. Откуда  ему  было  знать,  что  в  эту  осень
продавали только клетчатые фуражки и потому они нравились всем. Раньше  он
этого как-то не приметил, потому что собаки всегда  обращают  внимание  (и
запоминают) главным образом на нижнюю часть одеяния человека.  Это  у  них
еще от волка, от природы, от многих столетий. Так,  лиса,  например,  если
охотник стал за густой куст, закрывающий  только  до  пояса,  не  замечает
человека, если он не шевелится и если ветер не доносит от него запаха. Так
что Бим увидел неожиданно в этом какой-то отдаленный смысл: поверху искать
нечего, так как головы могут быть одинаковыми по цвету, подогнанными  друг
под друга.
     День выдался  ясный.  На  некоторых  улицах  листья  пятнами  покрыли
тротуары, на некоторых лежали  сплошь,  так-что,  попадись  хоть  частичка
следа хозяина, Бим ее уловил бы. Но - нигде и ничего.
     К середине дня Бим отчаялся. И вдруг в одном из дворов  он  наткнулся
на след носилок: тут они стояли. А потом струя того же запаха  потекла  со
стороны. Бим пошел по ней, как по битой дорожке. Пороги отдавали людьми  в
белых халатах. Бим поцарапался в дверь. Ему открыла девушка тоже  в  белом
халате и отпрянула с испуга. Но  Бим  приветствовал  ее  всеми  способами,
спрашивая: "Нет ли здесь Ивана Иваныча?"
     - Уйди, уйди! - закричала она и закрыла  дверь.  Потом  приоткрыла  и
крикнула кому-то: - Петров! Прогони кобеля, а  то  мне  шеф  намылит  шею,
начнет выпинаться: "Псарня, а не "скорая помощь"! Гони!
     От гаража подошел человек в черном халате, затопал ногами на  Бима  и
вовсе незлобно прокричал, как бы по обязанности и даже с ленцой:
     - Вот я тебе, тварь! Пошел! Пошел!
     Никаких таких  слов,  как  "шеф",  "псарня",  "гони",  "мылить  шею",
"выпинаться" и уж тем более "скорая помощь", Бим не понимал и  даже  вовсе
никогда не слышал, но слова "уйди" и "пошел", в сочетании с  интонацией  и
настроением, он понял прекрасно. Тут  Бима  не  обмануть.  Он  отбежал  на
некоторое расстояние и сел, и смотрел на ту дверь. Если бы люди знали, что
ищет Бим, они ему помогли бы, хотя Ивана Ивановича сюда и не привозили,  а
доставили прямо в больницу. Но что поделаешь, если собаки понимают  людей,
а люди не всегда понимают собак и даже друг друга. Кстати, Биму недоступны
такие глубокие мысли непонятно было  и  то,  на  каком  основании  его  не
пропускают  в  дверь,  в  которую  он  честно  царапался,  доверительно  и
прямодушно, и за которой, по всей вероятности, находится его друг.
     Бим сидел у куста сирени с поблеклыми уже листьями до самого  вечера.
Приезжали машины, из них выходили люди в белых халатах и вели кого-то  под
руки или просто шли следом изредка  выносили  из  автомобиля  человека  на
носилках, тогда Бим чуть приближался, проверял запах: нет, не он. В вечеру
на собаку обратили внимание и  другие  люди.  Кто-то  принес  ему  кусочек
колбасы - Бим не притронулся, кто-то хотел взять  его  за  ошейник  -  Бим
отбежал, даже тот дядька в черном халате несколько раз  проходил  мимо  и,
остановившись, смотрел на Бима сочувственно и не топал ногами.  Бим  сидел
статуей и никому ничего не говорил. Он ждал.
     В сумерках он спохватился: вдруг хозяин-то дома? И побежал торопливо,
легким наметом.
     По городу бежала красивая с блестящей  шерстью,  ухоженная  собака  -
белая, с черным ухом. Любой добрый  гражданин  скажет:  "Ах,  какая  милая
охотничья собака!"
     Бим поцарапался в родную дверь, но она не открылась. Тогда он  лег  у
порожка, свернувшись калачиком. Не хотелось ни есть, ни пить -  ничего  не
хотелось. Тоска.
     На площадку вышла Степановна:
     - Пришел, горемышный?
     Бим вильнул хвостом только один раз ("пришел").
     - Ну вот теперь и поужинай. - Она пододвинула ему  миску  с  утренней
кашей.
     Бим не притронулся.
     - Так и знала: накормился сам. Умница. Спи,  -  и  закрыла  за  собой
дверь.
     В эту ночь Бим уже не выл. Но и не отходил от двери: ждать!
     А утром снова забеспокоился. Искать, искать друга! В этом весь  смысл
жизни. И когда Степановна выпустила его, он, во-первых, сбегал к  людям  в
белых халатах. Но на этот раз какой-то тучный человек  кричал  на  всех  и
часто повторял слово "собака". В Бима бросали  камнями,  хотя  и  нарочито
мимо, махали на него палками и наконец больно-пребольно  стегнули  длинной
хворостинкой. Бим отбежал, сел, посидел малость и, видимо, решил: тут  его
быть не может, иначе не гнали бы так жестоко. И ушел Бим,  слегка  опустив
голову.
     По городу шел одинокий, грустный, ни за что обиженный пес.
     Вышел он на кипучую улицу. Людей было видимо-невидимо, и все спешили,
изредка торопливо перебрасываясь словами, текли куда-то и текли без конца.
Наверняка Биму пришло в голову: "А не пройдет ли он здесь?" И  без  всякой
логики сел в тени, на углу, неподалеку от  калитки,  и  стал  следить,  не
пропуская своим вниманием почти ни одного человека.
     Во-первых,  Бим  заметил,   что   все   люди,   оказывается,   пахнут
автомобильным дымом, а уж через  него  пробиваются  другие  запахи  разной
силы.
     Вот идет человек, тощий,  высокий,  в  больших,  порядком  стоптанных
ботинках, и несет в сетке картошку, такую же, какую приносил домой хозяин.
Тощий несет картошку, а пахнет табаком. Шагает быстренько,  спешит,  будто
кого-то догоняет. Но это только показалось - догоняют кого-то все.  И  все
что-то ищут, как на полевых испытаниях, иначе зачем  и  бежать  по  улице,
забегать в двери и выбегать и снова бежать?
     - Привет, Черное Ухо! - бросил тощий на ходу.
     "Здравствуй" - угрюмо  ответил  Бим,  двинув  по  земле  хвостом,  не
растрачивая сосредоточенности и вглядываясь в людей.
     А вот за ним идет человек в комбинезоне, пахнет он  так,  как  пахнет
стена, когда ее лизнешь (мокрая стена). Он почти  весь  серо-белый.  Несет
длинную белую палку с бородкой на конце и тяжелую сумку.
     - Ты чего тут? - спросил он у Бима,  остановившись.  -  Уселся  ждать
хозяина или затерялся?
     "Да, ждать", - ответил Бим, посеменив передними лапами.
     - Тогда на-ка вот тебе. - Он вынул  из  сумки  кулек,  положил  перед
Бимом конфету и  потрепал  пса  за  черное  ушко.  -  Ешь,  ешь.  (Бим  не
прикоснулся.) Дрессированный. Интеллигент! Из чужой тарелки есть не будет.
- И пошел дальше тихо, спокойненько, не так, как все.
     Кому как, а для Бима этот человек -  хороший:  он  знает,  что  такое
"ждать", он сказал "ждать", он понял Бима.
     Толстый-претолстый, с толстой палкой в руке, в толстых  черных  очках
на носу, несет толстую папку: все  все  у  него  толсто.  Пахнет  он  явно
бумагами, по каким Иван Иваныч  шептал  палочкой,  и  еще,  кажется,  теми
желтыми бумажками, какие всегда кладут в карман. Он остановился около Бима
и сказал:
     - Фух! Ну и ну! Дошли: кобели на проспекте.
     Из калитки появился дворник с метлой и стал рядом с  толстым.  А  тот
продолжал, обращаясь к дворнику, указывая пальцем на Бима:
     - Видишь? На твоей небось территории?
     - Факт, вижу, - и оперся на метлу, поставив ее вверх бородой.
     - Видишь... Ничего ты не видишь, - сказал сердито. - Даже конфету  не
жрет, заелся. Как же дальше жить?! - он злился вовсю.
     - А ты не живи, - сказал дворник и равнодушно добавил: - Ишь  как  ты
исхудал, бедняга.
     - Оскорбляешь! - рявкнул толстый.
     Остановились трое молодых ребят и почему-то улыбались,  глядя  то  на
толстого, то на Бима.
     - Чего вам смешно? Чего смешно? Я ему говорю...