.
     А поздно вечером, когда Толик спал и видел во сне, как Алешина корова
лизала его шапку, папа и мама спорили в дальней комнате.
     - Безнадзорный растет у тебя сын, - строго говорил папа.
     - А ты где? - отпарировала мама.
     - Я - на службе.
     - А я - еще хуже, чем на службе. Ты ушел из дому и все. А мне... Одна
чистота всю душу съела.
     - Кто бы где бы ни служил -  у  него  есть  обязанности,  которые  он
должен выполнять честно. Я говорю  о  другом:  кто  же  будет  воспитывать
Толика? Ты или я? Или оба? Тогда нам надо найти общий язык.
     - Наверно ни ты и ни я.
     - Кто же? - нажимал папа.
     - Вся надежда на школу, - ответила мама уже более мирно.
     - И улица, - добавил папа.
     - Хотя бы и улица. Что в том плохого? Все дети на улице.
     - А честность,  я  спрашиваю,  честность  кто  будет  воспитывать?  -
повысил теперь голос папа.
     - На вот читай. Впрочем, я  сама.  Слушай.  -  Мама  читала,  вырывая
отдельные фразы из газеты: - Организованность, неусыпный  надзор,  строгий
учет,  взыскательность  -  вот  чем  воспитывается  в  людях  честность!..
Честного человека надо поднимать на щит! Слышишь: на  щит.  Да  ну  вас  к
лешему - мама упала на кушетку лицом вниз.
     Папа уже не хотел углублять спор. Он любил маму, и она его любила,  а
мирился он всегда первым. Да и долгие разногласия у них почти не бывали. И
на этот раз он примирительно сказал:
     - Что ж, придется  разобраться.  Попробую  я  найти  Бима.  Попробую.
Хозяин нашелся, сюда Толик уже не притащит собаку, а если мы найдем ее, то
наш авторитет возрастет в глазах Толика.
     Нет, не те слова сказал он, что вертелись на уме, не те. В тот  вечер
Семен Петрович уже не был спокойным и уверенным: сын подрастал и шел  мимо
отца, а он, родной отец, не заметил этого в текучке. Семен Петрович думал.
Семен Петрович вспомнил, как видел однажды у пивной на берегу реки  юношу,
еще безусого. Тот стоял у стены, покачиваясь и путаясь ногами, и кричал, и
плакал с надрывом...
     Жутко  стало  от  такого  воспоминания.  Семен  Петрович   с   ужасом
представил у пивной своего Толика лет через пять, и  от  этого  сдавило  в
груди. Он подошел к жене, сел около нее и спросил  тихо,  примирительно  и
для нее неожиданно:
     - А может быть купим Толику хорошую собачку?.. Или  выпросим  Бима  у
хозяина, а? Хорошо заплатим. Как думаешь ты?
     - Ох не знаю, Семен, не знаю. Давай купим что-ли.
     Конечно, Семен Петрович не учел маленького обстоятельства, что дружба
и доверие не покупаются и не продаются. Не знал он и того, что Бима ему не
найти, если бы он и захотел. Но Бим, наш добрый Бим оставил след и в  душе
папы Толика. Может быть это был укор совести. От нее никогда и ни кому  не
уйти, если она не похожа  на  идеальную  прямую  хворостину:  такую  можно
согнуть в дугу и, отпустивши по желанию, выпрямить как вам угодно. Но  Бим
тревожил Семена Петровича и ночью.
     В ту ночь Бим лежал все еще там же, в фургоне, обитом жестью.  Завтра
же папа Толика организует поиски Бима. Найдет ли он,  постигнет  ли  тайну
железного фургона, поймет ли всю силу и непобедимость  стремлений  Бима  к
свету и свободе, к дружбе и доверию?
     Нет, этого не произошло по самой простой  причине.  утром  следующего
дня, в понедельник, Иван Иваныч взял ружье в чехле и поехал на карантинный
участок. Там встретился с теми двумя собаколовами, с горечью и болью узнал
от них, что изловили они Бима около дома. Оба  они  возмущались  теткой  и
ругали ее нещадно, обзывая всяческими словами. Тяжко  было  Ивану  Иванычу
оттого, что Бим пал жертвой предательства и наговора.  Он  не  винил  этих
двух рабочих, исполняющих  свою  обязанность,  хотя  молодой  парень,  как
видно, чувствовал себя виноватым, хотя бы уже потому, что поверил тетке.
     - Да если бы я знал... - Он не договорил и стукнул кулаком по  капоту
автофургона. - Вот и поверь такой гадюке.
     Иван Иваныч попросил их отвезти Бима в лес и предложил  за  это  пять
рублей. Они охотно согласились. Поехали втроем в кабине того же фургона.
     На полянке, где перед каждой охотой Иван Иваныч садился на пенечек  и
слушал лес, на той полянке, где в тоскливом ожидании Бим  терся  мордой  о
палые листья, в нескольких метрах от того пенечка, зарыли Бима,  а  поверх
засыпали легонько, тоненько, желтыми листьями, перемешанными со снежком.
     Лес шумел ровно и негромко.
     Иван Иваныч расчехлил ружье, вложил в него патроны  и,  как  бы  чуть
подумав, выстрелил вверх.
     Лес, из-за шума, глухо, без ропота, по осеннему, отозвался  печальным
эхом. Вдали оно замерло коротким, оборвавшимся стоном.
     И еще раз выстрелил хозяин. И еще ждал, когда простонет лес.
     Оба его спутника недоуменно смотрели на  Ивана  Иваныча.  Но  он,  не
сходя с места, заложил еще два патрона и так же  размеренно,  с  абсолютно
равными промежутками, определяемыми по замиранию  звука  вдали,  выстрелил
еще дважды. Затем зачехлил ружье и пошел к пенечку.
     Старший спросил:
     - Это к чему же - четыре-то раза?
     - Так полагается, - ответил Иван Иваныч. - Сколько лет  было  собаке,
столько раз и стрелять. Биму было... Четыре года. Любой  охотник  в  такие
минуты снимает шапку и постоит молча.
     - Ты смотри-ка! - тихо удивился молодой парень. - Как при  напасти...
Как в беде... - Он отошел к фургону,  сел  в  кабину  и  закрыл  за  собой
дверцу.
     Иван Иваныч присел на свой пенечек.
     Лес шумел, шумел, шумел, однотонно, почти по зимнему, шумел  холодно,
голо и неуютно. Снега было всего чуть-чуть.  Давно  уже  пора  бы  ему,  а
запоздал надолго. Может быть, потому  и  шум  леса  стал  теперь  ворчливо
нудным, сонливым, казалось, настолько безнадежным, что вроде бы и зимы  не
будет, и весны не будет.
     Но вдруг Иван Иваныч ощутил в себе, в той пустоте, что осталась после
потери последнего друга, теплоту. Не сразу он догадался, что это такое.  А
это были два мальчика, их привел к нему, сам того не  ведая,  Бим.  И  они
опять придут, придут не раз.
     Странным,  очень  странным  показался  Иван  Иваныч  двум  простецким
собаколовам, когда, садясь в кабину, он сказал как бы самому себе:
     - Неправда. И весна  обязательно  будет.  И  будут  подснежники...  В
России бывают и зимы, и весны. Вот она какая, наша Россия,  -  и  зимы,  и
весны обязательно.
     На обратном  пути  молодой  парень  неожиданно  остановил  автомобиль
против небольшой деревни, неподалеку от  шоссе,  открыл  дверь  фургона  и
выпустил Лохматку.
     - Не желаю. Не хочу! - воскликнул он.  -  Беги,  собака,  в  деревню,
спасайся, - там цела будешь.
     - Что ты? Что ты?! Знают же - было две собаки, -  крикнул  из  кабины
старший.
     - Одна покончилась, другая убежала - и весь сказ. Не хочу. Ничего  не
хочу. Не желаю. И весь сказ!
     Лохматка отбежала от шоссе,  села,  в  удивлении  проводила  взглядом
фургон, потом осмотрелась и побежала сама по себе, побежала в  деревню,  к
людям. Смышленая собачка.
     Еще в лесу Иван Иваныч узнал,  что  молодого  парня  зовут  Иваном  и
старшего - тоже Иваном. Все трое - Иваны,  редчайшее  совпадение.  Это  их
сблизило еще больше, и расставались они добрыми знакомыми.  А  и  всего-то
между ними было только одно: втроем  зарыли  собаку,  которая  не  вынесла
собачьей тюрьмы. Бывает, люди сходятся в больших  делах  и  расходятся,  а
бывает, сходятся в малых делах, и надолго, на всю жизнь.
     Когда Иван Иваныч вышел из  кабины  и  подал  обещанные  пять  рублей
молодому Ивану, тот отстранил его руку и сказал те же самые слова:
     - Не желаю. Не хочу. И весь сказ!
     Стало окончательно ясно, что он считает себя тоже виноватым в  гибели
Бима. Видимо, он испытывал укор мертвого. Что  ж,  укор  мертвых  -  самый
страшный укор, потому что от них не дождаться ни прощения,  ни  сожаления,
ни жалости к сотворившему зло кающемуся грешнику.
     Но молодой Иван слишком уж близко  принял  к  сердцу  свою  маленькую
ошибку. И это делает ему честь. Вот и  еще  один  след  на  земле  доброй,
преданной и верной  собаки.  Кстати,  старший  Иван  не  испытывал  особых
душевных неудобств - он взял пятерку из рук Ивана Иваныча и положил  ее  в
боковой карман - с благодарностью. Обвинять его абсолютно  не  в  чем:  он
получил договорную плату за труд, а ловя Бима, всего  лишь  исполнял  свою
обязанность.


     ...В тот же день Семен Петрович  организовал  поиски.  Во  первых,  в
газете появилось объявление: "Пропала собака  -  сеттер,  белый  с  черным
ухом, кличка Бим, выдающегося ума ученая  собака.  Местонахождение  просим
сообщить за хорошее вознаграждение по адресу..."
     Большой город  заговорил  о  Биме.  Трещали  телефонные  звонки,  шли
сочувственные письма читателей, сновали в поисках гонцы.
     Так Бим прославился дважды: один раз при жизни - как бешеный,  второй
раз после смерти - как "выдающегося ума собака". В  последней  славе  Бима
заслуга Семена Петровича была несомненна.
     Но следов Бима так-таки и не нашли, ни в течение всей зимы, ни после.
Да и кто мог знать? Молодой Иван рассчитался с карантинного  двора  и,  по
понятным  причинам,  не  откликнулся   на   объявление.   Ивана   старшего
предупредил Иван Иваныч - чтобы ни гугу!  А  больше  ни  один  человек  не
ведал, что Бим лежит в  лесу,  в  свежей  промерзшей  земле,  запорошенной
снегом, и что его уже никто никогда не увидит.
     Зима в тот в год была суровой, с  двумя  черными  бурями.  После  них
белый снег в полях стал черным-черным. Но на той, знакомой нам  полянке  в
лесу он оставался чистым и белым. Ее защитил лес.



                    17. ЛЕС ВЗДОХНУЛ (ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ)

     И вновь пришла весна.
     Солнце  выталкивало  зиму  вон.  Она   улепетывала,   раскисшая,   на
полурастаявших и немощных  ногах,  а  вслед  за  нею,  помаленьку,  но  не
отставая,  прибавлялись  и  прибавлялись  теплые  дни,  поджигали  старуху
пятнами, разрывали на грязно  белые  клоки.  Весна  всегда  безжалостна  к
умирающей зиме.
     И вот ручьи уже успокоились, не торопятся, становятся  все  меньше  и
меньше, все тоньше и тоньше, а ночью почти совсем замирают.  Весна  пришла
поздняя, ровная.
     - Такая весна - к урожаю, - сказал Хрисан Андреевич  на  днях,  когда
ночевал с Алешей у Ивана Иваныча.
     Скоро они выгонят овец на выпас, но Алеша  теперь  до  самых  каникул
будет только "выпроваживать" с отцом стадо утром и  "встревать"  за  селом
вечером.
     Алеша и один приезжал несколько  раз.  В  такие  дни  они  с  Толиком
неразлучны и вновь ищут Бима,  милые  мальчишки.  Но  однажды,  когда  все
вместе пили чай у Ивана Иваныча, Хрисан Андреевич рассудил так:
     - Раз уж в газетах пропечатали, да не объявился, то, стало быть,  его
кто да нибудь увез далеко. Россия велика, матушка, - пойди найди. Ежели бы
он загиб, то обязательно кто-то заявил бы по объявлению: так, мол, и так -
покончилась ваша собака, видал там-то и там-то. Главное дело - жив, вот  в
чем вопрос. Не каждый находит свою собаку. И тут,  фактически,  ничего  не
поделаешь. - Он понимающе переглянулся с Иваном Иванычем и добавил: -  Так
что искать его, ребята, бесполезно. Правильно я говорю, Иван Иваныч?
     Тот согласился кивком головы.
     С этого дня поиски прекратились. Осталась только память,  и  осталась
она у мальчиков на всю жизнь до конца дней.
     Может быть, через много-много  лет  они,  наши  мальчишки,  расскажут
своим детям про Бима. Ведь любой отец или дедушка, если у  него  был  друг
собака, не преминет рассказать детям и внучатам о забавных  или  печальных
историях, происшедших с  нею.  И  тогда  подростку  захочется  иметь  свою
собаку.
     Уходя, Хрисан Андреевич положил за пазуху месячного щенка  овчарки  -
подарок Ивана Иваныча. Алеша был в восторге.
     ...В комнате забавляется со старым ботинком новый щенок, тоже -  Бим,
породистый,  типичного  окраска  английский  сеттер.  Этого  Иван   Иваныч
приобрел "на двоих" - себе и Толику.
     Но старого друга он уже никогда не забудет. Не забыть ему  охотничьих
зорь, подаренных Бимом, не  забыть  его  доброты  и  всепрощающей  дружбы.
Память о верном друге, о его печальной судьбе тревожила старого  человека.
Именно поэтому он и оказался на той самой полянке и сел на тот же пенечек.
Осмотрелся. Он пришел послушать лес.
     Был неимоверно тихий весенний день.
     Небо  густо  забрызгало  полянку  подснежниками  (капельки  неба   на
земле!). Много раз в жизни Ивана Иваныча повторялось такое чудо. И вот оно
пришло вновь, тихое, по могучее в своей истинной  простоте  и  каждый  раз
удивительное в неповторимой новизне рождения жизни - весна.
     Лес молчал, только-только пробуждаясь ото сна,  окропленный  небом  и
уже  тревожимый  теплыми  солнечными  зайчиками  на  блестящих   и   таких
томительно нежных язычках еще не развернувшихся листочков.
     Ивану Иванычу показалось, что  сидит  он  в  величественном  храме  с
голубым полом, голубым куполом, с  колоннами  из  живых  дубов.  Это  было
похоже на сон.
     Но вдруг... Что бы это значило? По лесу  прокатился  короткий  шум  -
глубокий вздох. Было очень похоже на вздох облегчения от того,  что  после
длительного ожидания жизнь деревьев началась с распустившихся почек. Иначе
почему же ветви шевельнулись, и вслед за этим засвиркала синица,  а  дятел
бодро застрочил барабанной музыкальной дробью, призывая подругу,  оповещая
лес о начале любви? Он ведь одним  из  первых,  как  и  вальдшнеп,  подает
сигнал к торжественной симфонии весны: но только вальдшнеп зовет  тихо,  в
сумерках, осторожно, зовет сверху: "Хор-хор! Хор-хор!" -  То  есть  хорошо
хорошо! А дятел, найдя свое сухое  дуплецо  на  заветном  суку,  неистово,
смело,  решительно  возвещает   на   первозданном   инструменте   радости:
"Кр-р-р-р-р-р-р-р-р-расота!"
     Ясно: потому и вздохнул лес облегченно, что чудо началось и наступило
время исполнения надежды.
     И птицы откликнулись ему, могучему богатырю и спасителю. Иван  Иваныч
слышал это отчетливо. Ведь он и пришел сюда затем, чтобы послушать  лес  и
его обитателей.
     И он был бы счастлив, как и каждый год в такие часы, если бы на  краю
полянки не выделялось пятно - пустое, не заполненное голубым, обозначенное
лишь свежей землей, смешанной с палыми прошлогодними листьями.
     Грустно смотреть на  такое  пятно  весной,  да  еще  в  самом  начале
всеобщего ликования в природе.
     Но  зато  снизу  вверх  добрыми,  наивными,  ласковыми  и   невинными
глазенками смотрел на Ивана Иваныча  новый  Бим.  Он  уже  успел  покорить
Толика, он так и начал жить - с доброты, маленький Бимка.
     "Какова-то будет его судьба? - подумал Иван Иваныч. - Не  надо,  нет,
не надо, чтобы у нового Бима, начинающего жизнь, повторилась судьба  моего
друга. Не хочу я этого. Не надо".
     Иван Иваныч встал, выпрямился и почти вскрикнул:
     - Не надо!
     Лес коротким эхом повторил несколько раз: "Не надо... Не  надо...  Не
надо..." И замолк.
     А была весна.
     И капли неба на земле.
     И было тихо-тихо.
     Так тихо, будто и нет нигде никакого зла.
     Но... Все-таки в лесу кто-то... Выстрелил! Трижды выстрелил.
     Кто? Зачем? В кого?
     Может быть, злой человек ранил того  красавца  дятла  и  добивал  его
двумя зарядами...
     А может быть, кто-то из охотников зарыл собаку и ей было три года...
     "Нет, не спокойно и в этом голубом храме с колоннами из живых  дубов"
- так подумал Иван Иваныч, стоя с обнаженной белой головой и подняв взор к
небу. И это было похоже на весеннюю молитву.
     Лес молчал.